Полиция Российской империи - Кудрявцев Дмитрий - Страница 36

Между моими обывателями находились и мои антагонисты; выдающихся объявилось двое: некто отставной майор Шауман, впоследствии разыгрывавший в городской думе, в качестве гласного, роль петербургского Катона, а второй — отставной статский советник не у дел, домовладелец по Знаменской улице Петров.

С Шауманом пришлось познакомиться при следующих обстоятельствах.

По М. Итальянской ул. дом № 6 принадлежал примернейшему домовладельцу, д. с. с. Меньшикову; из него никогда не поступало жалобы от квартирантов, и дом содержался в примерном порядке, но умер Меньшиков, дом пошел в продажу, и купил его г. Шауман. В один хороший летний день 1879 года сидел я в своем кабинете и занимался делами, как вошла ко мне дама, назвалась женой коллежского советника Козиной и бойко объяснила, что она явилась представительницей от квартирантов дома Шаумана, притесняющего жильцов до последней крайности и, наконец, запретившего пользоваться водопроводом, вследствие чего дворник запер краны, а все квартиры обязаны брать воду из чана во дворе. Причиной такого своевольства Шаумана было его желание отделаться от прежних квартирантов, переделать все квартиры по своему вкусу и повысить цены на квартиры; но так как квартиры были сняты от прежнего домовладельца по книжкам на годичный срок по цене довольно сходной, то жильцы не пожелали исполнять требований Шаумана об очистке квартир для ремонта. В виду самозащиты квартирантов и последовало распоряжение Шаумана лишить жильцов воды. Г-жа Козина просила меня унять г. Шаумана.

Руководствуясь указаниями, преподанными Треповым для таких случаев, я обещал парламентерше немедленное восстановление прав обиженных в доме самоуправного майора и следом за ней отправился в дом. Войдя во двор дома, я застал там много разных рабочих: маляров, плотников, штукатуров и иного народа, свидетельствовавшего своим пребыванием о капитальной реставрации дома, а вместе с тем заметил, что из окон всех квартир, подобно египетским пирамидам, сотни глаз квартирантов смотрели на мои действия, ожидая победы над ненавистным им Шауманом. Сознав такое свое положение, я задался мыслью провести все дело наилегальнейше и открыто для всех, вследствие чего, не заходя в какое-либо помещение, позвал дворника и громким голосом отдал ему приказание немедленно открыть воду, но дворник, пожилой человек, по виду похожий на начетчика и тончайшего ябедника, умело подобранный домовладельцем, с большой развязностью возразил мне, что он не может исполнить моего приказания, ибо при этом ослушается приказания домовладельца, его господина.

Видя такую оппозицию, я прибегнул к способу, весьма часто действительному, и именно громко крикнул, повторив мое приказание. Мой расчет оправдался: дворник открыл воду, а я, торжествуя победу, опять же не заходя нив одну из квартир в доме, возвратился домой.

На третий день после описанного, тоже среди дня, прибежал ко мне околоточный надзиратель Боровский с известием, что полицмейстер 1 отделения, полковник Савельев, по приказанию градоначальника Зурова, прибыл в дом Шаумана, производит там о чем-то дознание и велел пригласить меня.

Появление полицмейстера другого отделения для дознания помимо местного (мой участок был во 2-м отделении) — это было что-то новое и должно быть вызвано чем-либо необычайным, а потому известие встревожило меня. Придя в дом Шаумана, я застал Савельева и какого-то мужчину в статском платье в домовой конторе; статский молча ходил по комнате, напомнив мне зверя, заключенного в клетку Зоологического сада, но кто был тот муж — я не знал. Савельев же, очень милый человек, встретил меня словами: «Вот, батюшка, тут на вас донос, будто вы поколотили дворника г-на Шаумана, и, по произведенному дознанию, донос подтвердился».

Коротко и ясно, подумал я, а представитель зоологического сада все ходил и видимо сдерживал свой гнев, наконец не сдержался и после слов Савельева воскликнул: «Да это черт знает что такое!»

Видя во всем этом представлении какую-то сложную махинацию, так как дворника я не бил, я спросил Савельева о способе произведенного им дознания, и он ответил, что опрашивал во дворе дома всех мастеровых, огулом, и они подтвердили, что я побил дворника.

Тогда я предложил Савельеву опросить каждого рабочего порознь и в моем присутствии, на что тот и согласился; но метавшийся по комнате человек запротестовал, и тогда я спросил Савельева: «Кто этот протестант? Имеет ли право в данном случае выражать свое мнение?», и лишь тогда узнал, что предо мною был сам Шауман.

Прочитав, вместо ненаходчивого Савельева, наставление нахалу о его роли при дознании и о законности моих требований, я настоял на своем требовании, и были позваны мастеровые поодиночке.

На вопрос Савельева первый вошедший рабочий ответил, что он не видел, как пристав бил дворника, а меня вовсе не знает.

— А как же вы все говорили, — продолжал Савельев, указывая на меня, — что вот этот пристав в вашем присутствии побил дворника?

— Что все говорили, то и я говорил, — ответил мастеровой, — а только я не видел.

Оставили его в конторе, позвали другого, третьего, так всех, и все они отвечали то же, что и первый.

После опроса нескольких человек в дверях показался околоточный Боровский и знаком дал мне знать, что желает говорить со мною. Я вышел из конторы и узнал от Боровского, что содержатель шляпной мастерской в доме Шаумана, некто Кузнецов, рассказал Боровскому, как он, Кузнецов, видел вчера, какдворник Шаумана принес во двор ведро водки, поил мастеровых и уговаривал их, чтобы они показали, когда будут их спрашивать, что пристав бил его, дворника, и мастеровые обещали показать, о чем их просили.

Получив такой козырь, я, обрадованный таким отношением ко мне обывателей участка, возвратился в контору и молчаливо находился при опросе более 30 человек мастеровых, когда же опрос был кончен и ни один не подтвердил показания, данного огулом, предвидя эффект, полное уничтожение Шаумана и торжество правды, я попросил Савельева спросить еще свидетеля Кузнецова, как живущего в доме, видевшего мой приход по случаю жалобы жильцов и имеющего возможность что-либо сказать по данному делу.

Вошел Кузнецов и на вопрос Савельева отрапортовал о всей картине угощения мастеровых водкой и сослался на многих видевших это угощение.

Впечатление получилось надлежащее: Шауман незаметно стушевался, а Савельев окончательно сконфузился, и после ухода рабочих я не мог не высказать ему всю несообразность произведенного им без меня дознания и те последствия, какие могли бы произойти для меня, если бы Савельев сделал свой доклад Зурову. Савельев извинялся предо мною, высказывал свое неудовольствие по поводу поручения ему дознания в отделении другого полицмейстера и порицал эту манеру градоначальника, практиковавшуюся им в тех видах, что местный полицмейстер, находясь в хороших отношениях с своими приставами, покроет их.

Как отнесся Зуров и к докладу Савельева, и к извету Шаумана — я не знаю; будучи обеленным, я не интересовался этим, относительно же Шаумана с своей стороны принял следующую меру.

Рассчитывая, что Шауман, в ожидании с моей стороны мести, расставит целый ряд сетей для уловления в них меня и, в особенности, моих подчиненных, мною был отдан околоточному Боровскому строжайший приказ: без моего ведома, зачем бы то ни было, не входить в дом Шаумана, а обо всем касающемся дома предварительно докладывать мне.

Мера эта подействовала сверх моих ожиданий: через месяц пришел ко мне знакомый мне до того присяжный поверенный Бакиновский и, объяснив, что он состоит поверенным у Шаумана, просил ради знакомства со мною положить гнев на милость и позволить Шауману прийти ко мне для заключения мировой. Ответ мой был такой: «Никакого примирения с Шаума-ном я не желаю уже потому, что и не думал ссориться с ним, но поступок его так неблаговиден, что неловко иметь какие-либо отношения с творцом махинации, могшей погубить мою служебную репутацию, и что я не питаю ни малейшего доверия к Шауману».

Сколько Бакиновский ни добивался изменения моего решения, достигнуть этого не мог, и переговоры его ни к чему не привели, а Шауман, узнавший обо всем, при первой встрече со мною на улице поклонился; я ответил ему тем же приветствием, но заговорить не решился. Так продолжал я встречаться с Шауманом, не изменяя наложенного мною остракизма на дом его, а когда поступок Шаумана сделался известным между домовладельцами моего участка, все выразили мне полное одобрение.