Мой тихий ужас (СИ) - Прай Кэрри - Страница 5

Очередная ложь. Отец был готов на всё ради Софы. Порой мне казалось, что его любовь к ней превосходит родительскую. Ревновать не смел, скорее недоумевал.

Жизнь неидеальна, она полна недоразумений, поэтому я приняла её со всеми изъянами и своими прелестями. Сегодня я лишусь возможности порхать по сцене, а уже завтра меня закружит в совершенно ином танце. Его название «любовь».

Читаю признание, которое насквозь прошито фальшью, и выключаю компьютер. На сегодня с меня хватит. Мало ей того яда, что она оставила после себя, так она продолжает травить меня на расстоянии. Очевидно издевается, со смехом ковыряет раны. Отсюда выплывает одно: она никогда меня не любила.

Падаю на кровать, утыкаюсь лицом в подушку. Свободной рукой чешу Рона за ухом. Я настолько слаб, что уже через мгновение проваливаюсь в сон, не успев подумать о чём-либо. Ощущение, что я под водой, но здесь легче дышать.

Когда гаснет свет, тень смиренно исчезает вслед за ним.

Через несколько часов меня будят нежные женские руки. Нелли всегда была предсказуема: сейчас она щекочет мой нос, а после проведёт пальцами по скуле. Сегодня она крайне аккуратна – боится, глупая, что задев ссадины причинит мне боль.

Открываю глаза и вижу любящую улыбку, которую невозможно игнорировать. Она сдувает каштановую прядь, а та снова падает на лицо. Её волосы – самая непослушная штука на свете, такая же вредная, как и она. Я любил Нелли за то, что оставалась и остаётся рядом со мной вопреки всему. Она никогда меня не оставит.

– Завтрак готов. Прошу, не огорчай отца. Встреться с ним, – шепчет мне девушка, а после удаляется, чтобы продолжит уборку дома. Слабовольный Рон хвостиком бежит за ней. Мохнатый предатель не упускает шанса уважить псевдо-гувернантку, ведь при ней всегда имеется лакомство.

Умывшись, я спускаюсь на кухню, где меня встречает отец. Он ждал меня немало: какао покрылось плёнкой, на горячих бутербродах застыл сыр. Нелли всегда готовила бутерброды, когда была чем-то расстроена, если в доме царил разлад. В иные дни она удивляла поварскими способностями. Уже как год мы завтракаем бутербродами.

Увидев меня, Елисей Маркович Райский роняет газету на пол.

– Что с твои лицом? – в гневе задыхается он. – Ты же обещал, Тихон! Обещал, что перестанешь посещать эти дурацкие бои!

Уставший от бессмысленных упрёков, я молчаливо сажусь за стол и притягиваю кружку с уже холодным напитком. Следом откусываю хлеб. Моё поведение выглядит неестественным, показательным, вызывающим. И неспроста.

– Во-первых, дурацкий – это ты, папа, – пережёвываю я. – Во-вторых, обещал я не тебе, а Романовой. А её, как ты заметил, нет. Она свалила, надурив нас обоих, помнишь? Разве это не позволяет мне забить на все обещания?

Елисей задыхается. Уголок его правого глаза подпрыгивает.

– Ещё как позволяет, – сам себе отвечаю я, не дождавшись никакой реакции.

Отец молчит, сдерживая себя изо всех сил. Он знает, что любое пререкание – это шаг назад от нашего примирения. Я пользуюсь этим с особой жадностью. Раньше я не придавал значения его покорности, но после странного заявления Сони задумался: как именно он мог её обмануть и мог ли вообще?

– Зачем ты привёл её в наш дом? – спрашиваю я, не осознав суть собственного вопроса. Чёртово письмо подогрело почву для сомнений.

Елисей глотает воздух, будто в панике.

– Что за глупые вопросы? Ты сам всё знаешь. Мы оба провинились перед ней и должны были это исправить.

– Мы? Моя ошибка мне известна. Что же сделал ты?

– Был и остаюсь твоим отцом! – рычит он. – Поверь, этого вполне достаточно, что каяться всю свою жизнь!

– Да уж, тебе не позавидуешь, – ухмыляюсь я, качая головой. – Бедный, бедный Елисей. У тебя не жизнь, а сплошная благотворительность.

Отец всегда был разносторонним мужчиной. В свои пятьдесят два года он возглавлял собственную империю по производству дверей и в тоже время сочувствовал всем тем, кто таковых не имеет. Слишком нравственный, чтобы быть хорошим начальником. Слишком предвзятый, чтобы быть настоящим отцом. Уход Софии сломал его окончательно. И только сейчас я задаюсь истинным вопросом – почему? Он ничего не потерял. Точнее, не лишился того, кого лишился я. Так почему страдает не меньше? Почему каждый раз покрывается испаринами, когда заходит речь о Софии? И почему никогда не говорит о ней, словно боится её имени?

– Когда же ты перестанешь быть таким чёрствым, Тихон? Я из кожи вон лезу, чтобы сломать стену между нами, пресмыкаюсь, как последний болван, а тебя волнуют только уличные драки.

Я прожигаю его взглядом полным презрения.

– Может, пора перестать притворяться? – на этих словах я бросаю кружку на пол. Белоснежные осколки с золотым напылением разлетаются в стороны. На этом оставляю отца. Ухожу, чтобы не завестись сильнее.

На пороге комнаты меня встречает Нелли. Она держит стопку белья и не решается сказать что-либо. Её зелёные глаза полны негодования. Ей довелось слышать множество скандалов, и каждый раз она всё больше беспокоилась.

Без слов обхожу девушку и захлопываю дверь. Хочу убраться отсюда, но та штука, что колотится в груди, так яро тянется к письму. Я перестал читать его на гадком слове, на лживом признании.

Мне ничего не остаётся, как вернуться к компьютеру и по новой перечитать последний абзац. Духа не хватает зайти дальше, но интерес побеждает.

Мне казалось, что я смогла полюбить тебя. Таким как был, есть и будешь всегда. Мне не нужен был другой Тихон. Но тебе ли не знать, что романтичные мысли бьются об скалы реалии. Каждый раз. И наш случай не исключение.

Ты помнишь ту белую чашку с золотым напылением? Ты помнишь ожог заместо «прости»? Помнишь, как невзлюбил меня с первого взгляда?

Нет, Романова, сейчас я помню другое.

Я желал тебя бешено. Уверен, что ты догадывалась, но не могла в это поверить. Когда ты являлась на бой в компании Арса я жутко ревновал, но каждый раз дрался так, будто от этого зависела моя жизнь. Твой обеспокоенный взгляд прибавлял мне сил, а когда ты уходила, я был готов свалиться замертво, будто всё теряло смысл.

Так кто из нас лжец, Соня? Кто оставил тот самый ожог?

Сегодня мы встретимся снова и впервые. Соглашусь, звучит странно. Но это та правда, от которой выступают мурашки. Правда, которая действует только здесь – в наших электронных мемуарах.

1.4

Елисей Маркович был предельно аккуратен, когда управлял коляской, объезжая каждый стык садовой тропинки. Двор его дома был ничем непримечательным – одинокая беседка и несколько лавочек на зелёной лужайке, – ничто не кричало о достатке, разве только высокий забор с системой охраны. Но картинка моментом сменилась, когда колёса коснулись порога, и меня внесли в двухэтажное здание, похоже на коттедж.

– Здесь ты проведёшь всё лето, – с натянутым энтузиазмом сказал он. – Можешь чувствовать себя как дома. Теперь мы что-то вроде семьи.

В попытке показаться вежливым, он дошёл до абсурдности.

– Тихон! – позвал Елисей. – Мы пришли! Ты дома?!

Вмиг мне стало не по себе. Волнение возросло. Я мёртвой хваткой вцепилась в поручни, желая убраться отсюда, но больше не имела такого выбора. Чувствовала себя эдаким экспонатом в музее поломок.

Мгновение, и мне придётся посмотреть в глаза тому, кто изменил мою жизнь, а я даже на движение не способна. На движение, что отобразиться жгучим отпечатком пальцев на его лице.

– Я здесь, папочка! Какое счастье снова видеть тебя!

Сначала я увидела белые кеды, неспеша вышагивающие по паркету, клетчатые шорты, а следом подстёгнутую до предела рубашку. Из-под ворота и манжетов выглядывали чернильные завитки, похожие на татуировки, что никак не клеилось с внешним видом, как и со спортивным авто.

Остановившись, парень сделал издевательский поклон.

– Доброго вам дня. Не устали с дороги?

Проиграв любопытству, я подняла голову. Меня встретили почти бесцветные, очерченные темной радугой, глаза. Неестественные, похожие на волчьи. Светлые волосы парня иглами торчали в разные стороны, будто их нарочно взлохматили. Стройный, жилистый, высокий. Он держал осанку, но не смог скрыть прыгающей улыбки.