Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф - Страница 51

Его слова заглушил крик боцмана:

— Держитесь хорошенько, сударыня! Так!

Я бросился на ют и заключил в объятия Серафину.

Глава IV

Матросы расступились, очищая нам дорогу. Мягкое прикосновение девичьей руки к моему плечу давало мне надежду, что она мне доверяет — лично мне, независимо от благословения покойного Карлоса. Все ее горе, потеря отца, вся тяжесть мертвых традиций прошлого — теперь для нее будут только воспоминаниями. О, она умела нести свое горе. Голова ее была гордо поднята. Дверь каюты отворилась, и на пороге появилась прямая, как палка, строгая женская фигура с сухими линиями и гладкой прической. Свет, вырвавшись в открытую дверь, упал на Серафину, озарив ее точно в первый раз. Жалобный голос рядом заныл:

— Сеньорита, сеньорита…

Серафина спокойно прошла мимо женской фигуры и скрылась в ослепительном свете каюты. Дверь захлопнулась. Мануэль при ее исчезновении поднял голос до отчаянного вопля: "Senorita… protection del oprimido; oh, hija de piedad… Senorita[39]".

Его нытье собрало вокруг нас половину команды. Матросы раздались, пропуская вперед Себрайта, идущего под руку с человеком в широких панталонах и куртке. Оба остановились.

— Сеньор, отпустите меня и я…

— Неожиданная встреча, капитан Вильямс, — вот все, что я нашелся сказать. Он в неловком молчании пожал мне руку.

— Как поживаете? — торопливо пробормотал он. Помолчав с минуту, он смущенно прибавил: — Надеюсь, Кемп, вы сумеете дать удовлетворительные объяснения…

— Два убитые мною пирата, кажется, достаточное доказательство…

— Я не о том… но…

Он запнулся и, совершенно уничтоженный, отирал потный лоб.

— Понимаете ли, моя жена… Ей вздумалось поехать со мною в первый раз. Да… А вы тут вдвоем в лодке, в открытом море, ночью… Она не привыкла к таким вещам.

Мы, кажется, одинаково растерянно смотрели друг на друга. Наконец я сказал:

— Так что же нам, по-вашему, делать? Сесть обратно в лодку, что ли?

Он обиделся.

— Подождите, подцепит и вас какая-нибудь добрая женщина.

Я не узнавал бесшабашного Вильямса с "Лиона". Неужто его жена — такое пугало? "Добрая женщина", — настаивал Вильямс. Я повернулся к Себрайту.

— Племянница хозяина, — шепнул он мне на ухо. — Старше капитана. Вышла за него по любви. Очень ревнива.

А дверь каюты опять растворилась и уже виденная мною женщина появилась на пороге.

— Что же делать, Оуэн? — спросила она с безжалостной чистотой во взгляде.

— Сударыня, — холодно сказал я, — взываю к вашему женскому состраданию.

— Сострадание часто является ловушкой лукавого, — невозмутимо возразила дама.

— Сеньорита, я знал вас маленькой, — взывал Мануэль, — ваш отец подавал мне милостыню. Сеньорита, неужели вы позволите убить человека, котор…

— Это все сети дьявола…

— Она явилась сюда от свежей могилы своего отца. Я — ее единственный защитник.

Сердце мое горело бешенством, но на душе было спокойно, потому что на время Серафина была в безопасности. Женщина на пороге охраняла рубку корабля от беззаконного блуда романтики.

— Что же делать, Оуэн? — повторила она свой вопрос, на этот раз менее решительно.

— Можно бы потопить их обоих вместе, — вмешался Себрайт, — но, конечно, миссис Вильямс, это выйдет не совсем прилично. Засуньте их в мешки каждого порознь, и благопристойно потопите кабальеро с одного борта, а сеньориту с другого…

— Вы меня не совратите вашим безбожным легкомыслием, Себрайт.

— Но их лодку унесло в море, а эсквайр Перкинс не больно нас похвалит, если мы отдадим им шлюпку. Не отрицайте, миссис Вильямс. Я сам не раз слышал, как эсквайр сыплет ругани на сто рублей из-за десяти пенсов, не то что из-за шлюпки.

— Как вам не совестно сплетничать, мистер Себрайт?

— Вы сами, миссис Вильямс, подняли шум из ничего. Ибо — да будет вам известно — молодые люди явились вовсе не одни; их сопровождал пожилой, весьма почтенный мужчина. Вот он стоит — с пером на шляпе. Эй, вы! Сеньор кабальеро, идальго, Педро-Мигелъ-Хосе — или как там зовут вашего святого патрона! Покажитесь-ка сюда!

Мануэль, которому матросы зажали рот рукою, умудрился прокричать: "Эсселенсия!"

Кастро, декоративно закутавшись в плащ, сделал несколько торжественных шагов. Темная женщина на пороге была словно ангел с огненным мечом.

Себрайт несколько пониженным голосом продолжал:

— Ничуть не менее прилично, чем выйти на рассвете и потихоньку обвенчаться при одном свидетеле — да и то незнакомце.

— Мистер Себрайт, как вы смеете! Оуэн…

Вильямс только просопел, а Себрайт хладнокровно продолжал:

— Весь Бристоль знает. Говорят даже, что вы вылезли в окно и по задворкам пробрались в церковь.

— Стыдно верить всяким басням. Я вышла в ворота.

— Может быть. Не спорю. Жена садовника уверяет, что накануне свадьбы вы стянули ключ с гвоздя, а зашли-то вы к ней под предлогом навестить ее больного ребенка. Вам ли не знать, к чему приводит любовь даже лучших из нас? Ладно, миссис Вильямс, я знаю, вы жаждете скорее повести к себе молодую леди, уложить ее в постель и напоить горячим кофе с бисквитами. До свиданья.

Дверь каюты захлопнулась.

— Ты слишком далеко зашел, Себрайт, — упрекнул штурмана Вильямс.

— Ладно, капитан. Я ее обернул вокруг пальца. Кто-нибудь должен был это сделать, раз вы сами не можете. Но как нам быть с этим даго? Ревет на всю палубу.

Вильямсу не пришло в голову предложить мне поесть. А между тем его обеды славились на всю Вест-Индию. Но в данный момент он был сыт, и у него просто не хватило воображения представить себе, что другой может нуждаться в еде и отдыхе.

Вяло отвечал я на его расспросы.

Вдруг, словно вспомнив старую обиду, он спросил:

— Кстати, Кемп, почему вы так и не завернули ко мне пообедать?

— Меня похитили из склада Рамона — если это достаточное извинение. Это подлинная история…

— Погодите, потом расскажете — надо унять шум. Что там такое? Точно собаки дерутся.

Прибежав с Себрайтом на ют, я должен был оценить меткость его сравнения.

— Проклятье… Лопни мои глаза…

— Английская собака.

— Ха! Роrсо![40]

Голоса замолкли.

Кастро спустил плащ и согнувшись, на цыпочках пополз к врагу. Матросы с любопытством смотрели на эту игру; но я, зная смертельную цель этих приготовлений, замер на месте.

— Остановите, остановите его, — крикнул я, — у него кинжал, он убьет пленника!

Матросы спокойно улыбались во весь рот. Я не успел бы схватить Кастро за шиворот, но сторожа Мануэля оба одновременно протянули руки, чтобы остановить нападение убийцы. И Мануэль сумел использовать момент. Одним отчаянным прыжком он очутился верхом на перилах. "Убейте его, убейте, сеньор", — вопил Кастро.

Машинально я поднял пистолет — и увидел, что целюсь в затравленного павиана. Обеими руками, с жалкими ужимками, Мануэль торопливо срывал с худых плеч свои отребья, по-видимому собираясь плыть. Он был мой. Промахнуться было невозможно. Но он был только обезьяной. Дохлой обезьяной. И я его пощадил, как пощадил бы обезьяну.

Я опустил пистолет. Секунда — павиан прыгнул и исчез.

За тяжелым плеском падения последовал глухой ропот на палубе. Туман скрыл пловца.

Кастро поднял свой плащ и с видом оскорбленного достоинства принялся драпироваться в него. Покончив с этим занятием, он подошел ко мне вплотную и глухо проговорил:

— Я хорошо знаю вас, англичан. Вы и друзей ваших презираете, как ваших врагов. Выпустить Мануэля! Это не жалость, это просто спесь — английская спесь и больше ничего! Боюсь, вы раскаетесь.