Сотник. Не властью единой - Красницкий Евгений - Страница 12

После второго захода перешли ко второму вопросу: что делать? Как вражин выявить да выловить?

Тут уж поначалу Михайла солировал: надо, мол, подставить, организовать что-то такое… что бы выглядело неохраняемым, но с уничтожением сего причинился бы большой ущерб.

– Непонятно говоришь, Миша, – посетовал дед. – Однако я-то тебя понял.

– И я понял, – староста Аристарх повел плечом. – А ну-ка, Мироне, поддай… Ага… Ухх! Так вот – чего тут непонятного? От, к слову, Корней Агеич пасеку расширять собрался… Вот пусть на выселках и расширит. Подале от завидущих глаз!

– Чего? – не сразу понял воевода. – Это мне – да на выселки?!

– Ну да, – Михайла тут же закивал, пряча довольную усмешку. – Тебе, тебе, деда! На выселках ульи поставим… амбар – вроде как с медом да воском… Недешевый товар!

«Шустрых» девчонок сотник решил проинструктировать лично. Собрать всех в тайности, на дальнем лугу. Вроде и пустой лужок-то – а никто чужой не забредет, по всем кустам – стража. Известить девушек Миша поручил человеку проверенному, умному и ни в коем разе не болтуну – Ермилу.

– Как будешь действовать – продумай сам, но чтоб ни одна живая душа не знала, не ведала, что это я их зову.

– Хорошо, господин сотник. Сделаю.

Иного ответа Михаил и не ждал. Знал, еще по Царьграду, а впрочем, и не только – уж кому-кому, а Ермилу из рода старого Хотобуда можно поручить самое ответственное дело. И результат будет такой, какой надо.

– Разрешите идти, господин сотник?

– Что ж, Ермиле, ступай. Вернешься – доложишь, если что не так.

Четырнадцать лет минуло Ермилу. Смуглый, жилистый, тощий. Узкое лицо, обрамленное длинными темными волосами, делало паренька похожим на список с какой-нибудь ромейской иконы. Держит себя спокойно, перед начальством не заискивает, не суетится. Серые глаза смотрят по-взрослому, цепко. Сам – из Нинеиной веси, последыш после знаменитого мора, когда весь вымерла почти полностью – и никакие ведьмины потуги не помогли. Дружок Ермила – Велимудр, Велька, – кстати, тоже из тех же краев…

Из прежних «шустрых» девиц (как называл их Миша) остались лишь три подружки-хохотушки – Ладислава, Добромира, Любава, они же – Евдокия, Ирина и Ксения. Ну, это если по-христиански, здесь, в глуши, еще сильны были старые верования и те, кто их яростно исполнял – та же Нинея Всеславна. Подружки же старых богов не любили – страшны́е все, корявые, еще и жертвы им приносить нужно, задабривать. Ишь, погань какая! Куда уж лучше добрый и всепрощающий Иисус! Тем более на иконах да на распятии он весь такой красивый-красивый…

Еще с год назад, выбрав в качестве «информационного оружия» молодых незамужних дев, Миша преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Господина сотника они просто боготворили, слушали с благоговением и все поручения исполняли если и не в точности, то уж со всем своим прилежанием.

Во-вторых, девушки имели куда больше влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! Да и что и говорить – Миша и сам иногда заглядывался на симпатичных девушек-хохотушек, что он, не человек, что ли?

А подружки-то все разные, всякая на особицу красива! Ладислава, в крещении Евдокия, – статная, черноглазая, чернобровая, сильная. Врежет кулаком промеж глаз – мало не покажется! Некоторые из младшей стражи – тому свидетели… пробовали… получали… Добромира, в крещении Ирина, – маленькая, худенькая, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась, волосы темно-русые, остричь – вылитый мальчик.

А вот Любава, в крещении Ксения, – пухленькая, востроглазая, глазками так и стреляет, ну, такой себе живчик – ни секунды спокойно не посидит!

И все эти девы одно дело делали, иногда – под присмотром старшего писца Ильи, а чаще – по поручению самого сотника…

В село отрок пошел пешком, хотя мог бы и верхом отправиться. Да только верхом – лишнее внимание. Куда поскакал, зачем? А-а-а, это ж из младшей стражи урядничек! Видать, Миша-сотник послал по какому-то важному делу. По какому? Куда поскакал, у чьего двора спешился?

Не-ет, конь в таком деле – помеха.

А так… идет себе отрок, весь из себя задумчивый… в церковь, наверное, куда же еще? Ермил-отроче – известно всем – набожный, да еще и книжник. Вот как свободное время выпадет – так и ходит в задумчивости, даже девок, бывает, и не заметит, хотя они-то к нему льнут.

О! У колодца уже собрался «женсовет» – тетушка Варвара, Марья и прочие… ага, и тетка Алена здесь – голос зычный издалека слыхать.

– Будьте здравы, хозяюшки, – проходя мимо, отрок вежливо поздоровался, кивнул.

Женщины повернулись:

– И тебе здравия, отроче! Видно, от службы ныне свободен. Поди, в церковь?

– Туда тоже зайду, – иконописное лицо Ермила озарилось улыбкой. – Да и так пройтись – в радость. Бывайте, хозяюшки.

– И тебе не хворать.

Пошел Ермил дальше, не торопясь, да что-то под нос себе нашептывал, верно – молитвы читал или вспоминал-пересказывал какую-то ученую книжицу.

Тетушки проводили его взглядом аж до самого поворота – ну да, к церкви…

– Сурьезный отроче, – шмыгнув носом, одобрительно покивала старостиха. – И набожный. Вот повезет кому-то с зятем.

– Так им, в младшей страже, жениться покуда нельзя, – авторитетно заявила Алена. – Хотя их ведь и этому учат.

Марья хмыкнула:

– Эт мы знаем. И Ермила этого знаем немножко. Парень сурьезен, пригож. Одно спрошу – избу он сможет поставить? Или, там, забор, баньку сложить?

– Ну-у, один-то навряд ли. Так и наши-то мужики…

– Ему избу ставить не надо – на то, чай, плотники есть.

– Так что ж он, не рукастый?

– Зато мозговитый, ага.

– А вот что лучше, бабоньки, – рукастый или мозговитый?

– Ну-у… что и сказать, не знаю! Хорошо ж так, всего понемногу… Неплохо б и чтоб на лицо пригож был!

– Да парень ж не девка – с лица воду не пить!

– А мне темненькие не по нраву. Я светлоликих люблю!

– Знаем, знаем, кого ты любишь!

– А что это вы знаете? А? Наболтали уже? Мхх…

– Та-ак! Марья, положь коромысло!

– Тетка Алена, отстань!

– Кому сказала – положь!

В церковь Ермил заглянул ненадолго. Пообщался с отцом Симоном, помолился да поставил две свечки за упокой рабов Божьих Варвары и Пресмысла, в крещении – Павла. Пуще всего было жаль Варвару. Хоть она и из гулящих дев, а добрая была и такой лютой смерти не заслужила… Эх, Константинополь-Царьград… Сотник до сих пор переживает, себя корит – видно…

Уже вовсю разгорался день, теплый, летний, никто праздно по улице не шатался. Кто на покосе, кто в полях, кто на усадьбе – все по хозяйству, да мало ли дел? Летний денек год кормит – такое присловье было.

Обойдя выросшую на перекрестье улиц березу, Ермил подошел к полуоткрытым воротам, заглянул во двор:

– Здрав будь, дед Титок. Все ли по добру?

– Твоими молитвами…

Возившийся у коновязи дед лишь оглянулся, не отрываясь от дела. Что-то там подвязывал, ремонтировал…

– Ладислава-краса дома ли? Мне б на пару слов… Яблочный спас скоро – уговориться бы.

– Ну-у, скоро – сказанул… Хотя… как посмотреть.

Присвистнув, дед махнул рукой:

– На гумне Ладислава твоя… Или на риге – молотит…

– Так я пройду… ненадолго.

– Ну, коль ненадолго – пройди… Погодь! Пса приберу… Карай, Карай… свои.

Громыхнул цепью здоровенный кобель бурой, с желтыми подпалинами, масти. Заворчал, покосился на чужака, однако ж не лаял – хозяин-то вот он, рядом.

– Эвон рига-то, за птичником, за амбаром…

Пройдя по двору, отрок свернул за амбар и увидел просторный молотильный сарай – ригу – с распахнутыми настежь воротами. Из сарая доносились ритмичные звуки… будто кого-то били, этак невозмутимо мутузили…

– Х-хэк!

Ах, как Ладислава управлялась с цепом! Не хуже иного мужика. И вся из себя – сильная, статная. Грудь – ого-го! Мускулы так и ходят…