Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 11

Стыдно за проявление слабости. Но хочется поделиться с кем-то своим настроением, а оно у меня ужасное. Хочется только надеяться, что моя меланхолия пройдет. Так уже бывало — и когда я поступил в университет в Ричмонде, и когда записался на военную службу. В первую ночь новое место кажется чем-то ужасным, а старое — едва ли не раем небесным. Но мне думается, что через день-два, может быть — через неделю, я привыкну к России.

Не исключено, что мое малодушие объясняется просто — я за целый день выпил только стакан чая и съел кусок хлеба. Нужно как следует выспаться, позавтракать. Утром многое предстает в совершенно другом свете. Я неслучайно приехал в Россию, преодолел множество трудностей. У меня есть пища для ума и основа для множества рассказов. А если я пробуду в этой стране месяц, как мне предписывают, то тем и идей будет значительно больше.

Искренне верю, что в мои записи больше никто не заглянет — ни наглый английский доктор, ни русские таможенники, ни прочие, кому нравится совать носы в чужие тайны и слабости. Очень боюсь, чтобы не случилось того, что произошло много лет назад, когда я написал письмо мистрис Фрэн-cue. Письмо попалось на глаза моему воспитателю. Господину Аллану даже в голову не пришло, что читать чужие письма неприлично, зато он разразился огромным посланием, наставляя меня на путь истинный. Думается, м-р Аллан не столько хотел объяснить мне, что проявление слабости недостойно мужчины, сколько любовался в это время самим собой — мысленно аплодировал своему педагогическому таланту и своему благородству по отношению к сыну безвестной актрисы.

Что делать, если я тоже человек, а любой человек имеет право как на талант, так и на слабость? Или на то и другое сразу.

Глава четвертая, где наш герой сталкивается с юным мошенником, а заодно знакомится с монстрами и раритетами

Гостиница, где поселился Эдгар, была не самой плохой, но и не лучшей. Не отель Кулона, что неподалеку от Михайловского замка, но и не пропитанная потом ночлежка для ямщиков. Все сообразно имеющимся в кармане долларам (спасибо доктору, который был столь любезен, что посадил американца в коляску и назвал извозчику адрес!). Номер был чуть больше каюты на "Владычице Озера", но кроме постели там имелись платяной шкап и стол, похожий на конторский. Непривычным было отсутствие камина, но одна из стен оказалась на удивление теплой, а по утрам даже горячей. (Позже Эдгар узнал, что это печь, обогревающая сразу четыре нумера да еще и общую гостиную на втором этаже, куда выходило устье.)

На первом этаже расположился небольшой ресторан (или как там по-русски?), где брали деньги любой страны (лишь бы небумажные!). При заказе блюд языковой проблемы не возникло — в меню все яства были прописаны не только по-русски, но и по-французски, а его-то Эдгар По знал неплохо. К неудовольствию юноши, сегодня наличествовали только рыбные блюда и отсутствовало мясо. Видимо, день был постный. После долгих дней плавания рыба осточертела, но выбора не было. К собственному удивлению, все оказалось довольно вкусным — совсем не таким, каким его потчевали в пути. Верно, повара были искуснее, нежели корабельный кок. Кроме того, к еде дали еще и два куска хлеба, которых американец не заказывал. Эдгар с удовольствием съел густой рыбный суп, уничтожил солидный кусок рыбы, закусил хлебом и запил винной настойкой.

Поняв, что жизнь — не такая уж плохая штука, юноша отправился спать. Спал как убитый, не замечая знаменитых русских клопов, на которых жалуются гости России — верно, во Франции и Пруссии клопы кусают нежнее. Но Эдгар По не читал записок иностранцев, а клопы в его родной стране были нисколько не миролюбивее русских собратьев.

В любой северной столице, будь то Копенгаген или Стокгольм, осень самая замечательная пора, но Петербург — совершенно особый случай. Эдгар не мог понять — почему это время года в России именуют осенью? По меркам родины, оставшейся за океаном, здесь царила глубокая зима — ветер продувал крылатку, заползал в штаны и норовил сорвать шляпу.

Петербург показался ему огромной стройкой, не закончившейся со времен императора Петра, основателя города. Все здесь было огромным. Мертвая старина — огромные дворцы работы великих архитекторов, огромные храмы, уживалась с современными постройками — также огромными. Конечно же, американец оценил красоту Невского проспекта (почему его так назвали, если проспект идет не вдоль, а поперек реки?), постучал тростью о деревянные мостовые — шестиугольные, словно пчелиные соты, восхитился работой столичных дворников, набрасывающихся на конские яблоки так быстро, что воробьи не успевали поживиться.

Если ты оказался на Невском проспекте, можно обойтись без иных достопримечательностей — достаточно просто бродить и смотреть, смотреть и бродить. Огромные витрины кондитерских, в которых коробки со сладостями перемежаются яркими фантиками конфет и разноцветными шкурками засахаренных фруктов, разложенные в неком художественном беспорядке; огромные окна галантерейных магазинов, искрящиеся тканями разнообразных расцветок, перед которыми меркнет чешуя самых роскошных рыб. В магазинах Парижа хозяева нанимают артистов или художников, обязанных каждое утро являться, раскинуть радужным, пышным каскадом новые товары, составить роскошные бусы и гирлянды, чтобы прохожие остановились перед этим окном и купили товар. В Петербурге с расстановкой товаров справляются приказчики, а то и неграмотные ученики, еще вчера носившие лапти и не знавшие о своем тонком вкусе.

А сколько соблазнов и для родителей, и для детей, заходящих в лавки детских игрушек, похожих на выставки, где румяные русские куклы соседствуют с итальянскими арлекинами, голландские пушки нацеливались на немецких оловянных солдатиков! Эдгар едва не купил кораблик, засунутый в винную бутылку. Как его туда поместили? Может, он бы его и приобрел, но стоила такая игрушка два рубля — целую неделю жизни в чужом городе.

Что ни шаг — прилавки с пряниками и печеньем, блины и вафли, что пекут у вас прямо на глазах, которые, перед тем как купить, можно попробовать.

Чинные витрины, где содержимое говорило само за себя, витрины, рядом с которыми простаивали зазывалы, едва не тащившие прохожих к себе — надсадно крича, они раздирали глотки, словно бы мечтали умереть, но продать товар! С продавцов градом льет пот, но они стараются так, как не старался еще ни один из актеров, умерших прямо на сцене!

Общий вид русской столицы портили только нищие, слетавшиеся, как голуби, к храмам и соборам, облеплявшие подходы к дорогим магазинам. Порой, по недосмотру половых, нищие проникали в кабаки и ресторации и, преданно уставившись в рот жующим, просили оставить им доесть и допить… От греха подальше им выставляли стаканчик водки, давали хлеб и тихонечко выталкивали взашей.

Если свернуть с Невского, сделать несколько шагов, дорогие витрины сменяются узкими окнами, форточками немецких булочников, которые русские называют "васисдас". Торговля идет уже не в магазинах, а с лотков (иногда товары разложены прямо на земле или на перевернутых бочках). Пряники поплоше, краски платков тусклее, игрушке дешевле, но все равно — вы можете приобрести товары на любой вкус или кошелек.

Здесь же можно было зайти в цирюльню — побриться или вырвать зубы, наточить ножи и подправить пилы, починить ружье и приобрести лучшую дамасскую саблю.

На углу — напротив огромной стройки, среди чахлых деревьев, притулился уличный художник, делающий мгновенные рисунки не с помощью кисти или карандаша, а посредством ножниц и черной бумаги. Художник ставил желающего увековечить себя в соответствующую позу, хищно посматривал на него и, орудуя маникюрными ножницами, в пять минут извлекал из черного клочка бумаги чужой профиль, накладывал его на лист белой бумаги. Эдгар, замешавшись в небольшую толпу, в изумлении взирал на появление портрета "а la Silhouette". В Европе "силуэт" уже вышел из моды, но в России и в Америке о нем почти не слышали, равно как о министре, в честь которого он был назван[9]. Стоило такое удовольствие недешево — двадцать копеек, но стоило ли оно того? Присмотревшись к портрету и сравнив его с оригиналом, американец усмехнулся — теневой портрет имел сходство с прототипом такое же, какое он имел бы с Нострадамусом или с Наполеоном.