Кровные узы - Асприн Роберт Линн - Страница 9

Гиганту, сидящему на коне, чей наряд из грязи никоим образом не скрывал его необыкновенной подпруги и разума в глазах, было совершенно наплевать на бога, стоявшего за бурей, если можно было, не покривив душой, назвать таковым первозданный хаос, зовущийся Буревестником.

Гиганту было наплевать — и больше, чем он склонен был признавать сам — на дочь этого бога, Джихан, прозванную Пенорожденной, — выражение страсти Буревестника к ветру и волнам, — которая была помолвлена с Рэндалом, Тайзианским колдуном, и застряла в Санктуарии, пока брак не будет заключен или же, наоборот, отменен. Гигант был настолько заинтересован, что осмелился возвратиться в Санктуарий, хотя город был обречен императорским указом и глупостью населяющих его эгоистичных людей, обречен на полное уничтожение после новогоднего праздника, когда должно будет истечь время, милостиво предоставленное новым ранканским императором Тероном принцу-наместнику Кадакитису для восстановления в городе законности и порядка.

После того как порядок восстановлен не будет, на город двинутся императорские полчища — «даже если потребуется по воину на каждого бродягу, по стреле на каждого бунтовщика», говоря словами Терона, — и тогда воровской мир перестанет быть призрачным раем

Усмирение непокорных городов было страстью Терона. Усмирение кишащего колдовством Санктуария прежде не представлялось возможным, но не теперь: враждующие между собой ведьмы и жадные жрецы сообща ухитрились уничтожить обе нисийские Сферы Могущества до наступления весны, образовав дыры в колдовском покрывале Санктуария и ослабив его защитный пояс.

И город в конце концов стал таким, каким давно уже называли его бойцы Священного Союза Темпуса: по-настоящему проклятым. То, что проклятие это стало следствием жадных игрищ его плебса, а не огненного столпа, поднявшегося из дома в центре города и бросившего вызов небесам, не удивило Темпуса.

То обстоятельство, что никто в городе, не считая ослабленных колдунов и горстки бессильных жрецов, не знал правды — того, как Санктуарий уничтожил свою небесную благодать и оказался покинутым более осторожными богами его пантеона — удивляло даже непоколебимого Риддлера, в настоящий момент направлявшего своего коня в сторону грозы, на северо-восток, к Лабиринту

Он не испытывал щемящей ностальгии по старым временам, когда в одиночку ездил по этим улицам, будучи дворцовым цербером, и состоял на службе у Кадакитиса, проверяя пылкость принца в защите интересов Ранканской империи, которая предпочла ему Терона. Но он ощутил искорку сожаления, проходя мимо пристани, откуда Никодемус, его любимец среди наемников, ушел в море, направляясь на Бандаранские острова вместе с двумя детьми бога, возможно, единственной надеждой Санктуария.

Итак, возможно, был единственной надеждой человека, выбравшего имя Темпус после того, как тот осознал, что само время проходит мимо него. Но надежды эти относились к санктуарийцам, детям проклятых, смуглым илсигам, которых и ранканские, и бейсибские угнетатели называли «червями», и к женщинам, несущим в себе колдовскую кровь нисибиси и сосущих самую чистую кровь летних ночей Санктуария, — ко всем, кроме него самого.

Темпус был избавлен от всех обязанностей, кроме тех, которые подсказывала ему совесть. И сюда он прибыл только для того, чтобы завершить приготовления, ведущиеся с конца зимы, после того как Терон предложил ему исследовать неведомый восток и пообещал прекратить преследования тех, кого Темпус решил нанять для этого предприятия.

Возможно, во время предстоящего путешествия на восток он вновь обретет своих пасынков, Священный Союз парных бойцов в компании нескольких наемников-одиночек, а также бойцов Третьего отряда коммандос, имеющего дурную славу самого беспощадного в Рэнке воинского подразделения.

И если немедленное отбытие его из Санктуария не определит судьбу города, то тогда Темпус не переживет великое множество своих врагов. Но не это обстоятельство заставило его приехать из столицы, чтобы снова попасть на заваленные отбросами улицы, где во время открытых беспорядков не признававшие закона горожане сражались друг с другом, квартал на квартал и один на один из-за цвета глаз, кожи или небесных предпочтений.

Темпус не мог беспокоиться по поводу того, выживет или нет Санктуарий. Сам город был его врагом. Те, кто не страшился его, имея на то веские основания, боялись его просто так; все прочие уже давным-давно покинули эту помойку.

Темпус мог поручить руководство отходом Криту, старому командиру пасынков, и Синку, полевому командиру Третьего отряда коммандос. Он мог переждать в императорском дворце в Рэнке в обществе Терона, расспрашивая картографов и мореходов, рассказывающих о драконах с изумрудными глазами, обитающих в восточных морях, о сокровищах в прибрежных пещерах, подобных которым не знает Ранканская империя. Но ни Джихан, ни ее суженый Рэндал не понимали, что их помолвка является следствием сделки Темпуса с Буревестником, отцом Пенорожденной, сделки, которую он из соображений целесообразности поспешно заключил с богом, известным своей хитростью. Хоть сделка уже заключена, Темпус не был уверен, что все проделано правильно: во время восточного похода у него найдется дело и для Джихан, и для Рэндала, боевого колдуна пасынков, но оба они не смогут покинуть Санктуарий до тех пор, пока дело не будет решено.

И вот Темпус здесь, чтобы одобрить или отвергнуть бракосочетание, чтобы убедиться, что Рэндал, боец Священного Союза и один из его друзей, не застрял в глубинах преисподней против своей воли и что отец Джихан не затмевает глаза дочери бурей смятения, чтобы оставить ее там, где он сам изволил поселиться.

Темпус изменил внешность — насколько смог. Фигура его имела пропорции древних героев, а лицо напоминало лик бога, когда-то почитаемого в Санктуарий, но теперь отвергнутого: высоколобое, обрамленное редкой бородой, оно взирало на зловонные переулки складского района со всем презрением, которое порождала жизнь длиной в три столетия и даже поболее.

Лик Вашанки нес на себе Темпус в эту ночь: самовлюбленное и гордое, полное войн и смертей, это было лицо самого Санктуария.

Он позволял Темпусу чувствовать себя здесь как дома, несмотря на приближение грозы. В Санктуарий никогда не забывали о собственной выгоде; его присутствие здесь по неотложному личному делу служило тому доказательством.

Свернув на улицу Теней, ведущую к Лабиринту, Темпус увидел пустынную заставу какой-то группировки, утверждающей, что ей принадлежит все от дороги Ящерицы до арсенала наместника.

А поскольку этой группировкой был, как говорили, Народный Фронт Освобождения Санктуария Зипа (НФОС), пользующийся ныне такой же его нелюбовью, как и сам Зип, Темпус натянул поводья, направляя коня налево на улицу Красной Глины, чтобы разведать ее, несмотря на пронизывающий ветер, темнеющее небо и громовое обещание дождя, заставлявшее тресского коня, на котором он сидел, вздрагивать и вскидывать к небу морду.

Темпус никогда и словом не обмолвился с Зипом, который, как поговаривали, принял слишком большое участие в резне на улицах города и который, как сказал Крит, совершил попытку убийства, вину за которое постарался свалить на дочь самого Темпуса, Каму.

А так как целью этого убийственного нападения был Стратон, товарищ Крита по Священному Союзу, эта парочка даже во время приготовления пасынков к выступлению в поход денно и нощно отправляла на дело боевые группы, жаждущие вырвать глаза и язык Зипа: старое лекарство, прописываемое отрядом для лечения предателей.

Сверкнула молния, разорвавшая простыню неба и уничтожившая мрак даже на улице Теней, что позволило Темпусу заметить освещенные со спины фигуры, перебегавшие от мусорной кучи к темному подъезду позади него.

Это действительно была территория НФОС.

Дождю, начавшемуся вслед за раскатом грома, настолько громкого, что даже трес прижал уши и опустил голову, было совершенно все равно, кого он мочил и с кого снимал маскировку: и Темпус, и его конь были облачены в смехотворный камуфляж — конь перепачкан соком ягод и дорожной пылью, всадник выглядел немногим лучше.