Кровные узы - Асприн Роберт Линн - Страница 31

— Нет!

Видение вернулось. Красные глаза таращились на Стилчо из темноты. Он попытался отвести взгляд, но видение становилось все более и более явственным. Он попытался оттолкнуть его прочь и повернулся к тусклому свету звезд, стиснув подоконник так, что заныли пальцы.

— Зажги свет.

— У нас нет…

— Зажги свет!

Она оставила его; он услышал, как она завозилась с трутницей и фитилем, и попытался подумать о свете, о любом чистом желтовато-белом свете, об утреннем солнце, пылающем солнце лета, обо всем, что способно рассеять мрак.

Но солнце, которое он представил своим единственным живым глазом, среди тьмы покраснело, раздвоилось, вытянулось и ответило подмигиванием, глубоким, как бездна Ада, засияв ухмылкой удовлетворенности.

Свет от лампы залил комнату. Обернувшись, Стилчо увидел освещенное снизу лицо Мории, осунувшееся, потное и искаженное страхом. Какое-то мгновение она была незнакомым человеком, присутствие которого он мог объяснить не больше, чем разбудившее его видение чего-то, вырвавшегося на свободу и пронесшегося в небе над Санктуарием. Но вот Морил передвинула светильник, поставила его на полочку в нише, от этого ее тело накрыло тенью, а волосы тронулись дымчатой позолотой. Сработанное Хаутом колдовство было безупречным. Мория по-прежнему имела вид знатной ранканки, хотя и павшей.

Он был нужен ей, в этом месте. Он убедил себя в этом. И он нуждался в ней, нуждался отчаянно. Временами он боялся, что сходит с ума. Временами — что уже сошел.

А в худшие моменты ему казалось, что она очнется и обнаружит рядом с собой труп, с душою, утащенной в Ад, и телом, претерпевшим все изменения, которые произошли бы с ним за два года в могиле.

День. Невыносимая жара в тяжелом, застывшем воздухе, упавшим на Санктуарий после дождей. Покупатели на рынке немногочисленны и флегматичны; торговцы обмахиваются, стараясь держаться в тени, овощи дозревают и начинают гнить, то же самое происходит и с остатками рыбы. Беда пришла в покрытый шрамами город. Зародившиеся в Подветренной слухи сбежали вниз по холмам, и все закоулки таинственно зашептали одни и те же имена.

На вершине холма офицер городского гарнизона встретился со своим начальством и получил приказ.

У Крысиного водопада началось некоторое шевеление, несколько торговцев получили предупреждения.

Женщина крадучись вышла на улицы, чтобы снова воровать, снедаемая ужасом, сознавая, что ловкость у нее уже не та, что была прежде, и понимая, что мужчина, с которым она связалась, приближается к какому-то кризису, который она не в силах постичь. У этой женщины всегда должен был быть мужчина, ее начинало болтать без опоры, она хотела любви, а потому всегда находила себе мужчин, нуждающихся в ней, или на худой конец просто нуждающихся… не важно в чем. Мория узнавала нужду, когда встречалась с ней, и притягивалась к ней в мужчине, словно железо к магниту, и никак не могла понять, почему мужчины всегда подводили ее, и она всегда заканчивала тем, что отдавала все, что у нее было, мужчинам, не дававшим ей взамен ничего.

Стилчо оказался лучшим из всех, что были у нее, этот мертвец был более нежен, чем кто-либо до него, кроме странного, обреченного на гибель ранканского лорда, наполнявшего ее сны и мечты. Стилчо нежно обнимал ее, Стилчо ничего не требовал, никогда не бил ее. Стилчо отдавал что-то взамен, но он брал — да, брал, Шипри и Шальпу; он истощал ее терпение и ее силы, будил ее по ночам своими кошмарами, истязал своими буйными фантазиями и разговорами про Ад. Она не могла собрать достаточно денег, чтобы вытащить себя и его из этой нищеты, но даже одно упоминание о том, чтобы попросить помощи у Ишад, вселяло в него бешеную ярость и заставляло кричать на нее (что в случае с другими ее мужчинами непременно закончилось бы побоями). Вот почему Мория, сжавшись, молчала, а потом снова шла воровать, уложив светлые ранканские волосы в высокую прическу и обвязав голову коричневым шарфом, с немытым лицом, с телом безликим и бесполым в покрывавших его лохмотьях.

Но сейчас ее гнало отчаяние. Она снова и снова думала о той роскоши, которую имела в прекрасном особняке, и о золоте и серебре, которое должно было расплавиться в огне, перечеркнувшем ту ее жизнь. Нужно было торопиться. Хотя даже самые отчаянные воры Санктуария были охвачены святым нежеланием заходить на обугленные развалины, их, разумеется, это не останавливало. Но они не знали расположения комнат дома, того, где были стены, где стояла мебель.

Поэтому с наступлением вечера она снова и снова приходила на развалины и, прячась от других кладоискателей, начинала поиски среди сажи, головешек и обугленных кирпичей. Она до сих пор ничего не нашла, ни серебра, ни золота, которые должны были быть в виде плоских луж холодного металла где-то внизу; уже многие недели она чистила обугленные руины, обследуя то, что когда-то было залом.

Вот почему она возвращалась домой так поздно. Но в этот раз — о боги, она так дрожала от ужаса на улице, что в ногах почти не осталось сил на то, чтобы подняться по лестнице, — в этот раз она принесла слиток металла размером с кулак. На встревоженное сердитое требование Стилчо сказать, где она была, почему перепачкана в саже (прежде она всегда мылась в бочке с дождевой водой, стирая копоть до обычной грязи на ее одежде) и почему допустила, чтобы клочья волос выбились из-под шарфа…

— Стилчо, — позвала она, протягивая предмет, слишком тяжелый, чтобы быть чем-то иным, кроме золота.

Слезы побежали у нее по лицу. В ее руках было богатство, каким его понимали низы Санктуария. Когда она оттерла слиток, тот сверкнул золотом в тусклом свете лампы, которую, дожидаясь ее, жег Стилчо.

Наконец-то одному из ее отчаявшихся мужчин она дала что-то достаточное для того, чтобы получить взамен нежность, которой жаждала.

— О, Мория! — воскликнул он и все испортил:

— О боги, оттуда! Черт возьми, Мория! Дура!

И все же он обнял ее и держал так, пока ей не стало больно.

Дом у реки ждал, отбрасывая свет из незакрытого ставнями окна на заросший сорными травами сад, деревья, кусты и заросли шиповника, увившего чугунную ограду, на охраняемые заклятием ворота.

Внутри, в свете никогда не оплывающих свечей, среди раскиданных шелков и роскошных нарядов, сидела Ишад, совершенно черная: с черными волосами, с черными глазами, в черном платье. В руках у нее был осколок голубого камня, побывавшего в пожаре. Ведьма извлекла его из углей в момент минутной забывчивости: она тоже по истинному своему призванию была воровкой; и когда ее руки пострадали от ожогов углей, камень всосал в себя весь жар и теперь лежал холодным на невредимых ладонях.

Это был самый большой осколок того, что когда-то было Сферой. Это было могущество. Оно слилось с пламенем, а огонь был составной частью колдовства Ишад. Хорошо, что он находится именно там, где он находится, и просто здорово, что никто в Санктуарии не знает, где именно он находится.

За окном послышался стук копыт, отражаясь эхом от стен складов, стоявших напротив ее скромного убежища, а река Белая Лошадь, распухшая от дождей, тем временем журчала мимо черной двери ее дома. Ишад сжала руку так, что пальцы коснулись ладони, и голубой камень исчез — трюк фокусника.

Она открыла перед посетителем калитку, затем, услышав шаги на крыльце, дверь дома. И оглядела комнату, в которой сидела, когда он вошел.

— Добрый вечер, — сказала она. Но так как он продолжал стоять, не обращая внимания на ее слова, слишком откровенно торопясь приступить к делу, добавила:

— Заходи и садись, как и подобает гостю.

— Колдовство, — тихим голосом произнес он. — Предупреждаю тебя, женщина…

— Я полагала… — громким эхом повторив его интонации и с едва уловимой издевкой. — Я действительно полагала, что у тебя больше выдержки.

Он стоял среди раскиданных по ковру шелков и стульев с набросанными на них платками. А она закрыла у него за спиной дверь, по-прежнему не двинувшись с места. Он оглядел ее, и в его глазах сверкнуло раздумье. Или это мерцание пламени свечей заставило побежать тени?