Синий кадиллак - Степановская Ирина - Страница 2

–Ну, нет, мать, две свадьбы сразу мы пока не потянем, – шутливо сердился отец. –К тому же Миленка ещё пока первокурсница. Пускай сначала вуз свой закончит, а потом уж и замуж выскакивает. Людке-то проще. Она, вон, в магазине отпуск возьмёт – и валяй в свадебное путешествие в Турцию. Мы-то мать с тобой так не женились. И в свадебное путешествие к моим родителям намастрячились. Заодно и картошку с огорода убрали. Правда, нам там домик выделили свой, да перину мягкую положили, да магнитолу с Высоцким на стул рядом с койкой поставили, а дружки-то мои, что из армии вернулись, под нашими окнами до рассвета на гитарах бренчали… А ты тоже всё смеялась. Чего смеялась? Лежит и хохочет… Помнишь, мать?

Мать помнила, да только махала на отца рукой, и всё любовалась новыми невестиными туфлями, платьем… Да и своими тоже любовалась – прикупили к свадьбе обновки и ей, да и отцу костюм обновили. И Мила смеялась, кивала, на всё соглашалась, задыхалась от счастья, от мысли, что будет стоять в фате с диадемой, почти как у принцессы Дианы вместе со своим Толичкой в центре огромного зала самого большого ресторана на привокзальной площади рядом с её магазином. А когда все гости закричат: «Кидай, букет, кидай!» она повернётся на двенадцатисантиметровых каблуках белых «шпилек», извернётся и кинет свой новомодный букет прямо в руки Миленке – кровиночке своей. Своей любимой младшей сестрёнке…

…-Придётся ещё несколько минут подождать, сейчас заверю подпись у начальства, и всё. И отдел продаж спрашивает, на завтра машину подогнать? – молодцевато улыбнулся «автокредит». –Присаживайтесь сюда. Может быть, кофе?

Но Мила отказалась. И так у неё бессонница в последнее время. Что поделать – возраст. На будущий год уже … тридцать пять. Кошмар! Мельком глянула на своё отражение в зеркальной витрине с автошампунями. Да… Паниковать, правда, пока ещё рано, но в фитнес зал придётся зимой походить. Впрочем, она и так уже себя тренирует. Вот, гантели в прошлом году двух киллограмовые прикупила. Правда заниматься пока не начала. Трудно одной после работы сосредоточиться. Да и потом приезжает она с работы поздно…

Мила прошлась в самый ближний к улице отсек торгового зала. Когда она ещё только входила в салон – сразу заметила медленно вращающееся на подиуме сверкающее чудо. Синий кадиллак! Форма «купе», с блестящими колёсами, с эмблемой, которую не спутать ни с чем. Мила остановилась и в восхищении смотрела на машину. Какой глубокий цвет! Такое бывает небо утром в мае – когда внезапно расходятся облака, и зелень земли кажется опрокидывается в небо, и синий цвет от этого становится ещё насыщенней, ещё глубже… И отливает ультрамарином, и солнечные лучи проскальзывают через облака прямо в землю, не задевая и не выцвечивая блеском эту летящую синеву…

Она снова вспомнила свою первую подержанную восьмёрку. Надпись белыми буквами по заднему стеклу. «Шторы. Заказ и пошив. Выезжаю на дом». Господи, как было трудно всё начинать. Рулонами самой грузить тяжеленные ткани. Самой стирать испачкавшийся тюль… А гладить… Она машинально взглянула на правую ладонь. Вот она, старая мозоль от ручки утюга. Всё ещё на месте. Как напоминание о прошлых днях. Теперь, правда, мозоль уже еле заметна. Даст бог, исчезнет когда-нибудь совсем. Сейчас Людмила, как принято говорить, на стадии уверенного развития.

Кадиллак всё вращался, показываясь во всём своём блеске то одним синим боком, то другим… Когда-нибудь она обязательно купит такой! Именно синий. С такими же колёсами, мягкими кожаными сиденьями, послушным рулём, запрятанной в дорогое дерево ручкой переключения передач… Синий кадиллак будет символом её жизненного успеха. Предметом зависти всей её прежней магазинной братии, что теперь уже давным-давно не работают там, на площади, но когда она изредка приезжает к матери, смотрят при встречах на неё до сих пор жалостливо, и спрашивают как бы по секрету елейными приторными голосами:

–Ну, как дела твои, Людочка? Замуж-то ещё раз не вышла?

–Некогда мне замуж. Дел у меня много. – И смотрят они на неё до сих пор участливо, но и оценивающе, и с любопытством. А не врёт ли, и правда ли дела у неё идут хорошо?

…-Всё, Людмила Егоровна! Бумаги готовы. К которому часу подготовить машину? – Это к ней уже послан другой молодой человек, из отдела продаж.

–Лучше часам прямо к одиннадцати.

–Отлично. Будем вас ждать.

Она была совершенно уверена, что он ещё секунду посмотрит ей вслед, а уже потом повернётся и быстрым шагом поскачет к своему рабочему месту.

Ладно. Действительно пора уже ехать. Ей тоже надо на работу, в её салон. Голову можно дать на отсечение, что пока её нет, девчонки или кофе пьют, или мороженое лопают или болтают по телефону, а посетители бродят сами по себе. И никто им не объясняет, что бежевое – создаёт теплоту и уют, а серебристое придаёт интерьеру изысканность и современность.

Она села в свою маленькую машинку и достала телефон. Ну, что за безобразие? Вот до сих пор не позвонил ей фотограф, с которым она договорилась о съёмке интерьера. Куда он запропал? А-а, вот и звонок. Но это не фотограф. Как-то некстати высветилась короткое слово – «мать». Мила выждала пару секунд – отвечать или перезвонить. Потом всё-таки провела пальцем по экрану.

–Мама?

Что это, связь что ли барахлит? Вместо материного голоса трещание и всплески. Только и разобрала, что одно имя:

–Люда… – а дальше хрипы. Что это? Неужели плачет? Ох, точно так же она плакала по телефону, когда умер отец.

–Мам, ты чего? Ты меня слышишь? Что стряслось?

–Люда… Ох, Люд…

Мила выключила уже запущенный двигатель, убрала ногу с педали.

–Мам, что ты плачешь? Говори, быстрей. Не пугай. Квартира что ли сгорела?

–Нет, Люда, не-е-ет… – И опять одни хрипы.

– Мам, соседка Клавдия Филипповна, умерла?

–Ой, Людка… Причём тут Клавдия Филипповна… – То ли связь стала лучше, то ли мать хрипеть перестала. Слова хоть стало можно разобрать.

–Люда, с Миленкой плохо. Пришла из больницы вчера, проревела всю ночь. Да и я тоже ревела… И до сих пор реву. А она ушла сейчас. Не знаю куда. Рак у неё нашли. Вот горе-то, Люда, вот горе…

Мила сидела тихо. Слушала. Рак… Какой, к чёрту, рак? Сестра на пять лет моложе. Ей только будет тридцать.

Сказала в телефон.

–Да подожди, не плачь, раньше времени. Это, наверное, ошибка. Почему сразу – рак? Надо перепроверить…

Мать заголосила – сильно и раздражённо, как всегда повышала голос, когда речь шла о младшей дочери, о Милене.

–Никакая не ошибка! Она уже целую неделю в слезах ходит! Я только понять не могла отчего. А вчера вот призналась. В коммерческую поликлинику на приём ходила. И там тоже подтвердили, рак. В Германию, говорят, надо ехать. Только там вроде ещё могут пока помочь.

Мила вяло сказала:

–Ну, пусть едет. Я-то причём?

Мать заорала.

–А будто не понимаешь? Откуда ей на Германию денег взять? Ну, я, конечно, всё, что скопила, отдам. Так этого на билет только не знаю ли, хватит?

Мила твёрдо сказала:

–У меня денег нет. Я сама только что оформила кредит.

А мать даже обрадовалась.

–Кредит оформила? А на сколько?

Мила сжала зубы. -Насколько оформила – все мои долги. Всё равно буду сама выплачивать.

Мать вдруг заюлила тоненьким голоском:

–Людка. Ты не дури. У тебя ведь родная сестра помирает. Кроме матери да неё у тебя ведь нет никого. Получай свой кредит и Милене отдай. Пусть она едет лечиться. А тебе это благое дело зачтётся.

Что-то вдруг перехватило и стало душить Милу в самой груди.

–Благое дело, говоришь? Благое дело?! – И слёзы – злые, горючие, вдруг хлынули по щекам горячим потоком. -Благое дело! А вы все тоже совершали благое дело, когда она у меня жениха уводила?

Мать не поняла, что она плачет. Только фыркнула презрительно в телефон.

–Нашла тоже, какую даль вспомнить. Да и двух лет вместе они не прожили, как она домой вернулась. А он-то, твой, как она ушла, сразу -р-раз – и через месяц снова женился! И о таком уроде ты нам всю жизнь поминаешь…