Злодейка чужого мира (СИ) - Белова Екатерина - Страница 45

Она вдруг поняла, что он очень долго выверял и приводил в действие свой план незаметными неопытному глазу шажочками. И она, даже сидя в чужой шкуре, абсолютно бессильна перед ним. Ее душа была свободна от оков клятвы, а вот тело — нет. Ее тело пролило кровь на старые каменные письмена беседки, где она, стоя на коленях, повторяла запретные слова о полном служении тотему.

— Здравствуй снова, глава Астер, — голос едва заметно надломился.

Перед ней был не тот мужчина, которого она увидела в столовой зале — презрительный, холодный, постепенно теряющий акции среди собственной родни, демонстрирующий жалкое сиюминутное превосходство над блудной не-дочерью. Не тот домашний ласковый муж, который угождал своей госпоже и провожал до самой лаборатории, где наверняка закрыл за ней дверь и попросил не торопиться.

Перед ней было древнее недоброе божество, облаченное в человеческую кожу. Его больше не волновала человеческая суета, его вело желание восстановить род Бересклета в правах, забрать своё влияние из чужих рук и поднести богам тотема заслуженные ими награды.

— Присядь и расскажи-ка мне, как прошли твои годы под ласковой дланью новой Варды.

Ясмин сглотнула ставшую вязкой слюну и вдруг отчётливо поняла, что боится. Что все ее годы в должности кризисного аналитика, опасные проекты, дорогие клиенты с откровенно больными фантазиями и опыт в криминологии ничего не значат перед этим страшным человеком. Возможно, человеком. Она ощущала его, как древнего идола, выжимающее соки из людей своего тотема на благо его процветания.

Она — та, другая Ясмин — когда-то читала об этом в семейной библиотеке. Боги снисходят до человеческой оболочки, когда тотем находится на грани вымирания, а сильный тотем имеет сильных и жестоких богов, которые готовы на многое во имя своего рода. Она сочла это мифом. Кто, в конце концов, поверит в такой бред?

Вот только прямо сейчас она видела этот миф в действии.

— Рассказывай правду, — все с той же жуткой убежденностью в своём праве потребовал глава Астер.

Его лицо застыло торжествующей над всем сущим гипсовой маской. Он возложил руку ей на голову, и его чёрные и страшные провалы глаз ввинтились в ее мозг, как стальные шурупы в картон.

Мир померк.

Под глазами росли тёмные цветы воспоминаний, выворачивался пласт давно утраченной памяти рождения, активировались закрытые травмы. Ее тошнило собственной памятью…

Ей пять, она ставит скамейку на стул и лезет за конфетой, падает, вопит от боли. Ей семь, у неё чудовищные банты, и она отчаянно хочет подружиться с кем-нибудь в классе, но у всех уже есть подруги. Ей пятнадцать, и мастер Тонкой Лозы, уперев тонкий прут ей в горло выговаривает на практике прилюдно за глупую ошибку. Ей семнадцать, и она наблюдает, как Абаль танцует с красавицей Фло, откровенно соприкасаясь рукавами праздничных одежд. Ей двадцать три, и ее лучший друг слово в слово переписал ее дипломную работу, и сдал на неделю раньше. Он был первым и последним мужчиной в ее жизни, из-за которого она проплакала целую неделю. Ей снова пять, и она до рези в глазах всматривается в ночное небо, сидя между матерью и отцом. Ей двадцать…

Память Ясмин причудливо миксовалась с памятью Амины, выворачивая все тайные пласты ее незначительных детских тайн и чаяний, вытряхивая замшелые мечты, покрытые плесенью идеалы, снимая с забытой детской радости ткань серого цинизма, как зубной налёт. Ее тошнило, ей было плохо. Кто она?

Кто она теперь?

Ясмин с трудом разлепила глаза. Перед глазами маячила испачканная тенями беседка, а перед носом рос шалфей. С трудом поднялась на локте, а после встала, покачиваясь, как новорожденный телёнок.

— Тебя стошнило в мой пруд, — равнодушно сказал глава Астер. — Но мы прощаем тебя, мы принимаем твои ответы и поступки во благо процветания нашего тотема.

Ясмин тупо наклонилась над водным зеркалом, в котором отразилось ее собственное измученное лицо. Маска, за которую было заплачено годами труда и психотерапии, раскололась, и за ней стоял перепуганный насмерть ребёнок. Уязвимый, лишенный отцовской любви, обманутый лучшим другом и использованный вслепую душой из чужого мира. Она чувствовала себя голой.

— Вы не имели права делать это со мной, — сказала она глухо.

— Имел, — так же безразлично ответил глава Астер. — Ты дала клятву и стала частью тотема, и сегодня тотем оказал тебе великую честь, присвоив твои заслуги на всеобщее благо. Мы учтём твой вклад и вознаградим тебя сообразно достижениям.

— Каким достижениям? — недоуменно спросила Ясмин. — Каким, сожри вас всех кикимора, достижения?

Глава Астер благостно раздвинул носогубные складки, вытянув губы в полоску. Ясмин передернуло от отвращения, и она не сразу поняла, что это была улыбка.

— Ты выловила зеркальную душу из другого мира, что есть нарушение традиций и правил Варды, но мы не скажем. Мы простим твой проступок, ибо сделан он от отчаяния и жажды помочь нам. Мы принимаем твою жертву в награду за соблюдение клятвы.

Отличная награда. Он — они — ее прощают. Его даже не интересуется, где истинная Ясмин, и что с ней случилось.

У Ясмин даже прошла дурнота от бредовости происходящего. Хотелось рассмотреть тварь поближе.

— Кто ты? — спросила она, наконец, устав вглядываться в серые от тени, словно каменные складки, его лица, вырезанные самим временем.

В этих блеклых глазах, в безразличии мимики не осталось ничего человеческого. Словно кто-то неведомый натянул на себя человеческую шкуру и тщательно копирует поведение своей жертвы, не желая проблем, связанных с разоблачением. Не осталось любви к жене, к дочери, к сыну, даже ненависти к Ясмин не осталось. Только тупое следование приказам богов тотема.

И если против главы Астера у неё было хоть какое-то оружие, то против богов она была бессильна.

Ясмин, пошатываясь встала, вытерла лицо, которое оказалось мокрым, словно она попала в дождь и неуверенно двинулась к выходу из сада.

Глава Бересклета смотрел ей вслед.

***

Около дома она застыла, тупо обрабатывая веселое семейное видео, которое крутили громадные стрельчатые окна. На семейном празднестве оказался Абаль, которому отвели место жертвенного барашка, а рядом усадили нежно алеющую Айрис. Последнее вызывало легкую оторопь, вкупе с характеристикой от родного брата. По периметру залы металась тетушка Ле-Ле постоянно таская что-то незначительное в холёных ручках, мама смеялась шуткам невидимого собеседника, скрытого шелковой шторой, а Хрисанф смотрел на все это дикими глазами. Верн выглядел равнодушным и все время пил. И, похоже, не компот.

Она медленно обогнула фасад, падающий всей своей прозрачной красотой в сад и зашла в дом. У столовой залы замедлилась, но не остановилась. Ей нужно было побыть одной. Прямо сейчас.

— Ясмин! — окликнула ее мать. — Мы ищем тебя второе двоечасие, куда ты пропала? Исходили весь сад, а ты, как сквозь землю провалилась.

Ясмин заторможенно обернулась и тут же сощурилась на свет, льющийся из распахнутой залы. Из темного коридора было не различить лиц, свет жёг сетчатку и причинял измученному разуму почти физическую боль. Она не могла дать слабину. Не сейчас.

— Мне нужно побыть одной, — жестко сказал она. — Один час. Не входить, не стучать, не присылать Мирту.

Весёлый говор в зале смолк, и Ясмин слышала только собственные тяжелые шаги, когда поднималась по лестнице, облитая веселым светом. Ей было плевать, что о ней продумают. Какой увидят. Не осталось сил на маску приветливой и терпеливой идиотки, которая якобы не понимает, что ее собираются убить. Что ее собираются использовать. Что все в порядке, и она не обиделась. Ясмин поднималась и понимала, что не в порядке. Актерский грим пошёл трещинами и осыпается, открывая ее настоящее лицо. Лицо девочки, которая умирала, вставала и дралась за каждый дюйм благополучной жизни, и которая ничем не отличалась от своего мертвого двойника. Была ничуть не добрее и не мягче, разве что цивилизованнее.

Заперла дверь спальни, закрыла глаза и упала на постель, как была — в одежде, перемазанная собственной рвотой и садовой грязью.