Злодейка чужого мира (СИ) - Белова Екатерина - Страница 25

Он стучал раскрытой ладонью по столу и звук был такой, словно он лупил его бамбуковой палкой.

— Сломанный насос на той неделе, замена датчика два дня назад, тройная очистка сада от вредителей, косорукая ты девчонка!

Она орал и орал, и Ясмин сидела, боясь шелохнуться. Впервые за последние десять лет, ей хотелось расплакаться.

Ее наказали, отдав в ту самую санчасть, вычищать коридоры от лишних отростков и делать отсадку ценных экземпляров, которые уползли из лабораторий и пригрелись по темным углам. А в пару дали Хрисанфа со второго года обучения.

— Не обольщайся, дурища, — сказал он сразу, едва она представилась. — Я твой надсмотрщик, а ты раб на галерах. Сечёшь, родненькая?

На златоцвет он был похож не больше, чем малёк на акулу, и напоминал медведя, разбуженного посередине зимы. Большой, крепкий, с ленцой, но не лишенный таланта к управлению малыми потоками. Такие цветки были незаменимы в паре, увеличивая силу второго мастера, а то и вовсе решая дела прямой физической силой. К тому же он оказался сыном того мастера-Дровосека, которого она так неловко разоблачила на собеседовании в Малом Совете.

Ее наказывали все первое полугодие, постепенно превратившееся в личную гниль при жизни. Ясмин убивали заживо, а она даже не знала имени своих убийц. Кто травил ее сад, ломал ее оборудование, проливал настойки и заменял выжимки? Быть может, это она сама? Она чуть ли не ночевала в лаборатории, чтобы уберечь выведенные образцы, но все равно все оказывалось наперекосяк. А за каждый проступок следовало наказание.

Хрисанф сторожил, а она вкалывала до потемнения в глазах. Иногда он подходил так близко, что она едва не утыкалась лбом в носки его туфель, к которым он имел необъяснимое пристрастие, как всякий деревенский простофиля, дорвавшийся до столичной лавки.

— Пальцами не залапай, — говорил он небрежно. — Грязнуля.

Ясмин отмалчивалась и копалась в кадке, терпеливо расправляя корни очередного переселенца. Она молчала два месяца подряд в его присутствии, пока однажды он не наклонился и не взял ее лицо двумя пальцами. Повернул к себе.

— Ты тут не выступай, родненькая, — сказал он. — Говори со мной, маленькая бывшая госпожа.

— Что значит бывшая госпожа? — спросила Ясмин.

— То и значит, дурища. Тотем твой привёл Варду к биокатастрофе и истреблён под самый корень. Если бы не это, ты бы стала однажды высшей госпожой, и тебе, значится, положили на голову серебряный венец, изукрашенный розами…

— Возложили, — автоматически поправила Ясмин, чувствуя, как пальцы сдавливаются подбородок. — И не розами, а листьями бересклета. Мой тотем не приемлет вульгарную роскошь роз.

Его ненавистное лицо, испорченное деревенским загаром и грубостью черт оказалось совсем близко.

— Ты мне тут не вумничай, родненькая, — сказал он тихо. — Захочу и тебя целиком мне отдадут, будешь мне заместо горничной.

В тот вечер она отмыла семь метров коридора, и пересадила сорок два отростка, три из которых требовали особенной нежности и деликатности в процессе, а когда вернулась в санчасть, ее наказали ещё раз.

— Это отвратительно, Ясмин, — строго сказала Хризелла. — Хрис мне все рассказал. Он, бедняжка, делает всю работу, а ты только топчешься и мешаешь ему. Неужели твоих навыков недостаточно даже для элементарной чистки?

Ясмин подняла голову и посмотрела Хрисанфу прямо в глазах, и вдруг почувствовала огромную, всепоглощающую ненависть. На незначительный миг ей показалось, что его лицо словно дрогнуло, потекло, как актерский грим, обнажая испуг и юность, но она уже отвернулась.

— Простите меня, мастер, — ласково и очень вежливо сказала она. — Некоторые вещи пока сложны для меня, но я исправлюсь. Будет ли достаточно завтра сделать столько же работы, но в одиночестве, чтобы покрыть ущерб сегодняшнего дня?

Формально Хризелла не могла ей отказать, но продолжала бормотать упреки, требовать большей квалификации и зудеть про важность их работы.

Ясмин уже не слушала. В ее ушах отдавался стук крови, гнев был так велик, что затопил сознание.

Они же убьют ее, они все просто ее убьют, а после отошлют тело матери, чтобы та положила плоть от Тотема под куст бересклета. Сердце не дрогнет. Нет жалости, нет любви, нет доброты, нет справедливости. Есть только Ясмин и клятва Тотему.

Ненависть билась внутри тела, как вода, запертая дамбой. Ясмин не могла позволить ей выйти, поэтому ненависть осталась внутри и потекла по венам вместо крови.

Глава 13

Ясмин проснулась от слез, затопивших траву, свернувшуюся удобным валиком под шеей. У изголовья тусовались люфтоцветы, чей неяркий свет бродил по комнатушке, зависимый от покачиваний чашелистиков. Накатила страшная и тягучая тоска по оставленному миру, смешанная с такой же тоской Ясмин из воспоминаний.

— Сегодня, — шепнул голос на грани слышимости, искаженный невидимыми воздушными помехами. — Только правда, одна правда…

Конечно, ядовито подумала Ясмин, правда и ничего кроме правды. А ведь она не в том положении, чтобы рассказывать всю правду.

Она едва успела застегнуть пояс — тонкий кусок атласа, неуместно окольцовывающий ее подростковую фигурку, лишенную прелестных округлостей — и расчесать волосы, как в комнату пробрался мягкий поток воздуха. Она подняла взгляд, одновременно собирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Номер Шесть стоял прямо перед ней. Много ближе дозволенного строгим этикетом Варды.

— Госпожа, — сказал он своим особенным бархатным голосом, от которого у неё волосы вставали дыбом. — Ты пощадила Абаля, ты нарушила наши договоренности.

Первые несколько секунд она билась во внутренней панике — слишком близко, слишком наедине, слишком пугает. Раньше номер Шесть не заходил в ее каморку!

После услышала, поняла и мгновенно насторожилась. Из слов номера Шесть выходило, что они в самом безобидном случае просто сообщники. Но где же Слуга, всегда тщательно отслеживающий ее перемещения?

— Где остальные? — спросила она.

— Так ведь спят, миленькая. Упились к ночи семипроцентной выжимкой полыни, разведённой с перебродившим фруктовым соком…

Нажрались абсента, перевела для себя Ясмин. Ее деятельность была связана с биологией крайне опосредованно, но давалась ей относительно просто, и теперь она не удивлялась этому. Были ли они с той, другой Ясмин, двумя сторонами одной души, нет ли, но они были связаны. Намертво.

Она быстрым шагом прошла круговым тесным коридором вдоль кедрового ствола в комнату Слуги. Та была похожа на кладовку, только с окном, в которое вливалась солнечная река и обрушивалась световым водопадом на красивое лицо Слуги. Тот скорее сидел, чем лежал, опрокинувшись на ложе странной формы, которое словно застряло в середине модификации от кресла к кровати. Его обнимала уже знакомая Ясмин фиолетовая трава, и тонкие ее усики непрерывно двигались, словно изучая его лицо.

— Он точно спит? — уточнила она.

Слуга был умён. Единственный, кто не повелся на ее манипуляции, даже не зная их истинной сути. Номер Шесть встал рядом и наклонился, изучая дыхание, после взял расслабленную руку Слуги, чтобы поймать пульс.

Ясмин поёжилась. В ее последнем сне, она и номер Шесть — или его уже можно называть просто Хрисанфом? — расстались далеко не друзьями. Но теперь он стоит рядом и выполняет ее распоряжения.

— Дрыхнет, как сурок в холодную осень, — подтвердил Хрисанф. — Но все равно опасен, так что давай-ка прямо сейчас и кокнем его, Миночка?

Свет омывал это странное иконописное лицо, чёрные волосы блестели, как смазанные маслом.

— Кокнем? — переспросила Ясмин, словно значение этого слова ускользало от неё. После ужаснулась: — Что? Нет!

— Неужто и впрямь влюблена в этот сорняка? — хмуро сказал Хрисанф. — Он жеж все равно что твой личный убийца, либо ты его, либо он тебя. Я, что ж, забесплатно туточки с ним задружился?

— Убийство — это последняя стадия отчаяния. Признак бессилия.

Хрисанф резко выпрямился и отшатнулся от Ясмин, словно поймал грудью отравленную стрелу. Требовательно взглянул в глаза этой странной женщине, которую перестал узнавать. Вражда, которую он начал в свои шестнадцать, когда-то окончилась обморочной страстью, любовью, от которой противно и страшно дрожит в груди — только ее лицо, ее глаза, ее насмешливый рот, шепчущий «ты отвратителен, Хрис».