Гений разведки - Бортников Сергей Иванович - Страница 30

— А вы, товарищ корреспондент, откудова?

— Из Славяносербска…[79] Знаешь такой город?

— Естественно. Ежели напрямик — по карте, то это совсем рядом. Мы из Новоалексеевки будем, что в Приазовье. Слыхали?

— Конечно, родной!

— Встать! — поворачиваясь в сторону открытой двери, со стороны которой доносился какой-то постоянно нарастающий шум, похожий на топот ног, внезапно на весь госпиталь рявкнула красавица Самусенко — так громко, что, казалось, со стены вот-вот слетит свежая штукатурка. — Смирно!

Оказалось, что проведать героя прибыл сам командующий первой танковой армией Катуков, со вчерашнего дня — генерал-полковник танковых войск, с огромной свитой, правда, оставшейся в коридоре.

— Обмыть бы надо… — не очень почтительно намекнул Володька, рассматривая его новенькие погоны.

— Успеем. Отпразднуем ещё. Вместе. Когда Берлин возьмём, — обычно строгий Михаил Ефимович улыбнулся краешком губ и обвёл взглядом просторную палату с высоким, чисто выбеленным, потолком, как бы наслаждаясь качеством недавно законченного военными строителями ремонта. — А сейчас… Будь добр… Отрекомендуй мне своих гостей, товарищ капитан, кроме товарища Жукова, естественно; ведь мы с Юрием Александровичем с первых дней войны знакомы.

— Землячка… Шурочка…

— Давай дальше. Эту красавицу тоже представлять не надо! Её, родимую, весь Первый Украинский фронт знает. Да и остальные — тоже.

— Спасибо! — краснея то ли от удовольствия, то ли от нежданно нахлынувшего на неё смущения, как всегда открыто и широко улыбнулась Самусенко.

— Подполковник военно-воздушных сил товарищ Сергеев. Лётчик-истребитель. Был ранен после того, как выпрыгнул с парашютом из горящего самолёта, находившегося прямо над фронтом нашей армии. Теперь вот идёт на поправку. Скоро встанет в строп.

— Очень приятно, — пытаясь приподняться, промямлил с соседней койки "летун" — один из осколков попал ему в лицо и повредил какую-то мышцу, так что даже короткие слова давались раненому с огромным трудом.

Но он, судя по всему, не собирался унывать по такому "незначительному" поводу.

— Да вы лежите, лежите, товарищ пилот, — свежеиспечённый генерал-полковник положил руку на плечо авиатора и, уставившись в его зелёные, прям-таки огромные изумрудные глаза, над которыми нависали длинные, "коровьи" ресницы, неожиданно выпалил: — Прохор?

— Я, Мишка, я! Ой, можно мне тебя так называть… по старой дружбе?

— Конечно, дорогой ты мой, — командарм заботливо поправил одеяло, которым был накрыт подполковник, и растроганно объяснил для всех остальных: — Это мой земляк по Московскому уезду, только я из Большого Уварово, а он из соседних Холмов…[80] Было время, мы даже в одну школу бегали. Да… Кстати… Ты чего это в общевойсковом, а не в профильном госпитале Военно-воздушных сил, а?

— Так твои же санитары меня подобрали. И доставили, куда ближе было…

— Понял.

— Вот залечу переломы — и сразу к своим.

— Лежи — мы ничего против не имеем! Места всем хватит… А ты, Владимир Николаевич, не зевай — веди дальше своё представление — в прямом, не в театральном значении этого слова, — решил вернуть разговор в прежнее русло Катуков.

— Громак Иван Григорьевич, механик-водитель, — подчинился просьбе-приказу Подгорбунский.

— Ах, вот ты, значит, каков, герой-комсомолец… Можешь пришивать новые сержантские погоны.

— Служу…

— Отставить! Старшесержантские, я правильно выразился? Ты ведь в разведке — главный грамотей, говорят. С правописанием, так сказать, дружишь, всякой литературой увлекаешься?

— Кто вам такое сказал?

— Молва, сынок. Народная… Иными словами: твоя слава впереди тебя бежит, боец!

— Но…

— И место для медали готовь — вчера мы подали наверх списки представленных к очередным правительственным наградам; ты, естественно, тоже оказался в том числе!

— Слу…

— И опять отставить!.. Ничего не скажешь — славного хлопца ты в танковой школе отыскал, Владимир Николаевич. Так сказать, себе под стать!

— Я не поэт, но я скажу стихами… — сухо прокомментировал рифмованную похвалу командарма Подгорбунский, намереваясь закончить избитую фразу, но Александр Ефимович, прекрасно знавший её продолжение, не дал этого сделать.

— Только без матерщины.

— Есть! — заёрзал в койке Володька. — Ваня ещё под Смоленском отличился — двух фрицев голыми руками завалил. Причём непростых, из той дивизии, воины которой казнили Зою Космодемьянскую.

— Постой… Уж не тот ли ты Иван Громак, которому великий советский поэт Александр Трифонович Твардовский посвятил стихи? — мгновенно оживил ся военкор, предчувствуя профессиональную удачу. Ох, и славный же выйдет сюжет, если вдруг всё подтвердится!

— Никак нет. Однофамилец, наверное, — опустил его на землю скромняга-комсомолец, до сих пор, как нам известно, даже не подозревавший о том, что попал в славную когорту знаменитых литературных персонажей — и теперь будет жить вечно (по крайней мере, на страницах книг).

— А ты сам хоть что-то читаешь?

— Ещё бы… Первый книгочей на деревне… То есть в разведке, — с гордостью в голосе сообщил собравшимся Подгорбунский и скорчил умное лицо — мол, уж я-то точно знаю.

— И Твардовского?

— Ну да… Тоже…

— Как тебе его творчество? — хитро прищурившись, поинтересовался Катуков.

— Очень даже положительно. "Василий Тёркин" — лучшее из того, что мне приходилось читать об этой войне. По крайней мере, — в стихах!

— Что-нибудь по памяти воспроизвести можешь? — продолжал любопытствовать командарм.

— Конечно…

лихо продекламировал Иван.

— Молодец! — похвалил его Михаил Ефимович. — Пока в нашей армии есть такие парни, она непобедима!

— Согласен! — бодро согласился с ним однофамилец самого известного советского полководца.

— Ладно… Вернёмся к нашим баранам, — собираясь уходить, начал подводить черту Катуков. — Больше ты, Володя, в разведку ни ногой!

— Это почему же?

— Я тебе новое местечко службы подыскал. Командиром танковой роты 8-го отдельного мотоциклетного батальона. Пойдёшь?

— Нет!

— Это не просьба, это приказ, товарищ капитан.

— Чего тогда спрашиваете?

— Готовься. Но не сейчас, чуть позже. Войдём в Польшу — тогда.

— Понял… И на том спасибо.

— А я, товарищ генерал-полковник, куда? — неожиданно начал протестовать Громак, пока не шибко активно, со свойственной ему робостью. — Нам ведь порознь никак нельзя. Родственные души!

— Ты? Ты отныне будешь закреплён за товарищем Подгорбунским, как земля за колхозом, так, кажется, говорят у вас на Украине?

— Так точно! — расцвёл улыбкой Иван.

— Оставайся пока в госпитале. Рядом с командиром. Считай, что я официально откомандировал тебя в медучреждение для выполнения особой миссии по охране дважды Героя Советского Союза. Соответствующее распоряжение сегодня же передаст мой помощник.

— Слушаюсь!

— Выздоровеет, вернётесь в расположение — не забудь доложить.

— Есть!

— И ещё… Долго не залеживайтесь, парни. Без вас, как без рук!

Генерал-полковник ушёл, уведя с собой очаровательную Александру Самусенко и всех военных журналистов, на ходу пытавшихся задавать ему ещё какие-то вопросы. Громко шаркая в узком коридоре обутыми в тяжёлые сапоги ногами, за ними молча последовала прислуга командарма, не привыкшая совать нос, куда не надо.