Гений разведки - Бортников Сергей Иванович - Страница 20

Герой прошёл вдоль стройных рядов, пристально заглянул каждому курсанту в глаза и, впихнув руки в карманы, бросил:

— Ну, кто тут из вас самый борзый?

Ответа не последовало.

Тогда капитан недолго пошептался с командиром учебной части майором Вайнбрандтом, "иконостас" наград на груди которого оказался ненамного скромнее, чем у него самого (достаточно упомянуть лишь ордена Красной Звезды, Отечественной войны, Александра Невского и, на самом видном месте, недавно учреждённый — Славы) и тот, ни секунды не сомневаясь, кивнул на высоченного чубатого парня:

— Вот. Бери — не пожалеешь. Воюет с первых дней войны. Запорожский казак. Двоих фрицов голыми руками положил!

— О! Такие нам в разведке нужны. — Широкое лицо Подгорбунского расплылось в жизнерадостной улыбке. — Представьтесь, пожалуйста, товарищ…

— Младший сержант Громак![58]

— Выходит, ты даже меня перещеголял, братец?

— В каком плане, товарищ капитан? — не понял красноармеец.

— Я и то воюю лишь с начала сорок второго.

— Значит, перещеголял!

— Молодца — от скромности не умрёшь… Насчёт фашистского отребья, которое ты душил голыми руками, тоже правда?

— Было дело. Под Смоленском.

— Что ж… Рассказывай…

— О чём?

— Как тебе это удалось.

— Нашу первую ШИСБр…

— ШИСБр? Что за чудо?

— Штурмовую инженерно-сапёрную бригаду…

— А… Комсомольцы-добровольцы!

— Так точно! Нас бросили на штурм господствующей высоты. ПТР…

— Ты бронебойщик?

— Ну да!

— Я тоже с этого дела начинал…

— Разрешите продолжать?

— Валяй!

— Вследствие попадания осколков разорвался ствол противотанкового ружья. Пришлось выбросить его за ненадобностью…

— И ты, безоружный, бросился во вражеский окоп?

— А что надо было делать?

— Бежать в другую сторону…

— Это не в наших правилах, — насупился Громак. — Мы только вперёд бегать заточены!

— Похвально… Как говорится — по-нашенски. Продолжай!

— Сколько их там попало под горячую руку, честно говоря, не помню. Но двоих точно положил. Как пить дать — сослуживцы подтвердили! Одного прикончил своим ножом, второго его же сапёрной лопатой. И тут меня накрыло взрывной волной…

— Постой… Не о тебе ль писал Александр Трифонович Твардовский? "Вот так, верней почти что так, в рядах бригады энской сражался мой Иван Громак, боец, герой Смоленска…" Нам товарищ Попель как-то раз этот стих по памяти читал! Совсем недавно… И в моей башке, как видишь, кое-что отложилось…

— Попель? Не знаю такого!

— После познакомлю! Так о тебе аль нет?

— Нет. Скорее всего, он какого-то однофамильца имел в виду… Сами посудите, где Твардовский, а где мы? К тому же ничего сверхъестественного, особо героического, достойного увековечения в советской литературе, я в своей жизни пока не совершил. А читать люблю… Если б кто-то когда-то написал обо мне что-либо подобное — давно бы об этом пронюхал.

— Не выпендривайся, парень. И не скромничай лишний раз — тебе это не к лицу. Говори: да, обо мне, герой я — и всё тут… Больше уважать будут.

— Не согласен, товарищ капитан… Чужая слава нам ни к чему. Настоящий казак свою добудет. В бою. И шлёпать губами об этом не станет! Язык мой — враг мой. Кстати, продолжение этого присловья знаете?

— Нет, — покачал головой Подгорбунский.

— … Прежде ума глаголет…

— Похвально… Выходит, сработаемся, братец?

— Похоже, что да.

— Садись ко мне…

— В автомобиль?

— На танк, мой юный друг… И помчим с ветерком на броне. По дороге поговорим, если ты не против, конечно.

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— Вы не возражаете, Илья Борисович? — "покупатель" покосился на Вайнбранта, который следил за этим необычным диалогом вместе со всеми остальными выпускниками школы, раскрывшими от удивления рты.

— Нет. Куда оформлять-то? — деловито поинтересовался майор.

— Танковая разведка девятнадцатой механизированной бригады 1-й танковой армии Первого Украинского фронта.

— Понял!

Двое бесбашенных… Да-да, именно так наших героев вскоре стали называть в танковой армии генерала Катукова.

Причём, вкладывая в это определение не только переносный, но и самый прямой смысл: Подгорбунский никогда не прятал своё тело в танке и командовал машиной, находясь слева на броне рядом с открытым по-походному люком механика-водителя, что тоже не рекомендовалось делать в обстановке реального боя.

Но, может быть, именно отчаянная храбрость и спасала ему доселе жизнь?

Разведчики гибли один за другим, а их командира неизменно отбрасывало в сторону под градом пуль и осколков. Об этом свидетельствовали 6 нашивок прямоугольной формы длиной 43 мм и шириной 5–6 мм. Три — из тёмно-красного шёлка (за лёгкое ранение) и 3 — золотистого цвета (за тяжёлое) располагались на правой стороне его гимнастёрки, чуть выше многочисленных орденов и медалей, включая звезду Героя Советского Союза, с которыми Владимир не расставался даже во время самого жестокого боя, вопреки требованиям всех воинских Уставов, о чём мы уже не раз упоминали…

Ещё раз приведу (уж не обессудьте!) слова нашего старого знакомого — члена Военного совета 1-й танковой армии Николая Кирилловича Попеля, некогда бригадного комиссара, политработника, а с 1942 года — генерал-майора РККА… "Подгорбунский был ранен во время войны 11 раз. Если бы он носил все нашивки, на груди не хватило бы места!"

Именно вокруг фронтовых дел — главным образом распоряжений своего и вражеского командования: иногда правильных, толковых, верных; иногда — абсолютно бесполезных, а то и вообще вредных — и вертелся первый обстоятельный разговор, завязавшийся между Подгорбунским и Громаком по пути из танковой школы в действующую воинскую часть. А ещё — вокруг мирной жизни, той, что была в их горячо любимой Родине до начала самой кровопролитной в человеческой истории бойни, и той, что будет — после Победы…

Завязал этот разговор Иван, сгоравший от любопытства: мол, что это за гусь отобрал именно его из сотен курсантов танковой школы и какие функции придётся выполнять ему — новоявленному водителю-механику одной из лучших в мире боевых машин Т-34 в новом подразделении?

Танковый разведвзвод — о таком чуде опытный и многое повидавший за годы войны солдат ещё и слыхом не слыхивал!

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Разрешаю. Только впредь так меня больше никогда нн обзывай, ладно? — недовольно покачал головой Подгорбунский, скривив рот в язвительной ухмылке.

— А как прикажете?

— Володька. Или командир. Как тебе больше нравится, Вань?

— Честно говоря — мне по фигу. До лампочки. Однако всё же лучше действовать по правилам, чтобы всё было чики-пики, как положено…

— Положено… Вот представь: начинается потасовка, смертельный бой, а мы с тобой, как два конченых долбодятла: "Разрешите доложить?" — "Так точно. Разрешаю, товарищ младший сержант!" — "Враг справа по курсу на три часа… Расстояние — тысяча пятьсот метров, разрешите прицелиться?"… Да пока ты эту белиберду произнесёшь — нас фрицы расстреляют из всех стволов, понял?

— Да.

— А жить-то хочется.

— Ещё как!

— Вот видишь…

— Вижу.

— Не дай бог сгинем… Кто Победу встречать за нас будет, а?

— Не знаю.

— Поэтому рекомендую делать так. Засёк врага — уничтожил и только тогда доложил. Понял?

— Да вроде бы…

— При этом мы с тобой, а с нами и весь десант на броне плюс танковый экипаж, должны быть как единое неразрывное целое. Понимать друг друга не то что с полуслова, а даже и с полумига. Понял?

— Так точно!

— Меньше текста, больше дела — таков по жизни мой девиз номер один.

— А есть и другие?

— Да… "Делай, что должно — и будь, что будет!"

— Правильно сказано, чёрт побери! — кивнул Громак.