Мрак под солнцем - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 41

– В какие конкретно годы он был послом в СССР? – уточнил Максимов.

– В восемьдесят первом – восемьдесят третьем годах, – ответил Нилин, посмотрев в личное дело.

Максимов и Данченко переглянулись.

– При Андропове, – пожал плечами Максимов.

– Убираем, – понял Нилин, доставая следующего.

– Если хотите посла при Горбачеве, – быстро достал одну папку Нилин, – вот у меня есть еще одна кандидатура. Хулио Камачо Агилар. Был послом в СССР с октября восемьдесят шестого по февраль девяностого. Но он тоже член Политбюро. У него хорошие связи с армией, он работал там начальником Политуправления. Очень смелый и храбрый человек. Он имеет звание, как и Фидель, «команданте революции».

– Интересно, – кивнул Максимов, – такой человек может оказаться интересной находкой. Отложите его в сторону, – решил Максимов, – я его лично не знаю, может, стоит попробовать.

– Есть и другой бывший посол в СССР. Он начинал при Андропове, а был отозван уже при Горбачеве. – Нилин поискал среди бумаг и наконец нашел папку. – Вот, Лионель Сото Прието. Заместитель председателя Совета Министров. Доктор философии и филологии. Доктор исторических наук. Обратите внимание – он не член Политбюро. Был отозван в восемьдесят шестом. Оставить?

– Давайте и его, хотя больших надежд возлагать не стоит, – скептически произнес Данченко, – тот вообще был «команданте революции». У этого тоже наверняка биография похожая.

– Да, – кивнул Нилин, – он сидел в тюрьме при Батисте, был несколько раз арестован.

– В этой стране трудно найти нужные нам кадры, – вздохнув, сказал Данченко, – там все герои и революционеры. Ну, где нам взять лидера, равного Фиделю?

– У него есть заместитель по экономике, которому он очень верит, – вспомнил Максимов. Ему было неприятно это говорить, но он привык относиться к порученному делу достаточно добросовестно, – это Карлос Лахе. Если бы у нас было время, можно было бы через него провести ряд экономических реформ, способных дать сильного лидера. Хотя вы правы: такого лидера, как Фидель, у Кубы больше никогда не будет.

– Вы знаете, – неприятно улыбнулся Данченко, – я уже не в первый раз замечаю, с какой симпатией вы относитесь к этому кубинскому лидеру.

– Не считаю нужным скрывать, – сухо ответил Максимов, – работа есть работа. Мне был поручен точный экономический анализ существующей ситуации на Кубе, и я его дал. Теперь мне поручено проанализировать возможность экономического развития после ухода Фиделя. Это моя работа, и я ее выполняю. Что касается симпатий, то я их никогда не скрывал. Мне всегда нравился Фидель Кастро. Нравился как символ молодости революции, как символ какой-то романтической патетики, уже давно забытой нами. Для моего поколения он – кумир из детства, он – символ какой-то возвышенной веры и чистоты.

– Интересные у вас наблюдения, – улыбнулся Нилин.

Данченко тяжело молчал. Словно ждал следующих фраз Максимова.

– Я понимаю, – глухо сказал Максимов, – что все поменялось. Отлично понимаю, как он раздражает американцев, как он мешает нашему «демократическому руководству». Но от этого я не могу относиться к нему хуже, чем это есть на самом деле. Для меня он все равно тот самый «команданте», именем которого мы называли наши комсомольские отряды. Если хотите, я подам рапорт о выходе из группы.

– Зачем вы так резко? – сразу ответил Нилин, с тревогой ожидая, что скажет Данченко. Тот молчал еще секунд пять и затем глухо сказал:

– Продолжаем работать.

Нилин, переведя дыхание, быстро достал следующую папку. Но едва он открыл рот, как Данченко, все еще находящийся под впечатлением слов Максимова, тихо добавил:

– Не нужно считать, что все мы – сукины дети, а вы один – хороший. Так не бывает, майор. Мы здесь не в куклы играем, а обеспечиваем безопасность прежде всего своего государства. Нужно понимать, что существуют интересы в первую очередь собственного народа. Кроме того, мы сейчас перешли на более нравственную политику, исключающую возможность поддержки каких-либо личных режимов.

– А я всегда считал, что высшая нравственность – это не предавать своих друзей, – сказал окончательно вышедший из себя Максимов. – Раньше, когда был КГБ, мы такого не допускали.

Данченко вместо ответа вдруг резко поднял голову.

– Видите мой шрам, – показал он на подбородок. – Пуля обожгла мне горло и чудом в меня не попала. Это случилось в восемьдесят девятом году. Тогда нам приказали отбить тела семьи Чаушеску и бросить их рядом с казармами. Кстати, этот приказ мы получили от высшего руководства страны. Я входил тогда в группу «Чиновника». Может, вы слышали об этом? А вы говорите, раньше такого не допускали. Эх, майор, вы младше меня лет на десять. Разведка – вещь грязная, словно копаешься в чужом сортире. Здесь уже не до сантиментов. И не нужно говорить о нравственности. Какая, к чертовой матери, нравственность может быть в нашем деле?

– Извините, – пробормотал Максимов, – я, кажется, немного погорячился.

– Нет, ничего, все в порядке. Просто, я думаю, вы тоже понимаете, что изменить ничего мы не в силах. Нам нужно найти приемлемый вариант до третьего июня. Я действительно не знаю, впрочем как и вы, что конкретно должно случиться третьего июня, но не сомневаюсь, что это произойдет. И остановить что-либо мы просто не сможем, даже при всем нашем большом желании. Нам просто не разрешат выйти из этого Центра.

– Вы забыли еще об одном моменте, – сказал вдруг осторожно молчавший Нилин, – о наших бывших противниках, ставших друзьями. Это вполне может оказаться и совместной акцией обеих разведок. Что-то такое они давно готовили.

– Тем более, – сказал Данченко, – давайте работать, а то мы можем договориться до страшных вещей. Просто я думаю, что ни у кого в этом мире не будет ни единого шанса, если против него одновременно выступят ЦРУ и наша служба. Этот человек уже обречен, и нам его не спасти.

И, помолчав, добавил:

– Будем считать, что мы обсудили и этот вариант как возможное развитие ситуации. Давайте следующую кандидатуру. Кто там у нас дальше?

Воспоминания

Двадцать пятого декабря видеокассета, на которую были записаны суд над четой Чаушеску и их мертвые тела, после приведения приговора в исполнение была доставлена в Бухарест в пять часов дня. В семь часов Совет Фронта национального спасения Румынии поручает Сержиу Николаеску выехать в квартал Друмул Табереи, где находится военная студия, и подготовить кассету для показа по национальному телевидению. Расчет Совета ФНС очевиден. Увидев тела погибших Николае и Елены Чаушеску, их сторонники поймут, что сопротивление бесполезно.

Сами тела погибших в это время находятся, завернутые в мешки, в одном из ангаров военного аэродрома Отопени. При этом ангар и аэродром охраняются усиленными нарядами вооруженных сил из батальона охраны.[13] В шесть часов вечера находящаяся в Тырговиште группа специального реагирования, состоящая из пяти человек под руководством Ли Сяня, получает приказ похитить тела бывших руководителей Румынии. В этот момент палестинские боевики, засевшие в Бухаресте, поджидают бронированный автомобиль Сержиу Николаеску с его сенсационной кассетой.

И здесь происходит редкий случай, который бывает во время любой крупной операции, когда тщательно спланированная акция рушится из-за ничтожно мелкого повода. Прямо перед улицей, на которой уже ждут автомобиль с кассетой, вспыхивает перестрелка между сторонниками Чаушеску и их противниками. Сержиу Николаеску решает не рисковать и приказывает водителю ехать в объезд. В результате засада, в которой сидят отобранные снайперы и боевики, оказалось никому не нужной.

У Николаеску не было ни единого шанса, попади он на эту улицу, где его ждала засада. По приказу личного друга Николае Чаушеску, лидера ООП Ясира Арафата, в Бухарест к этому времени переброшены лучшие боевики шефа его разведки Хари Хассана. Они вошли в контакт с руководителем китайской группы полковником Ли Сянем и теперь, по спланированному замыслу, должны одновременно похитить видеокассету и тела погибших. У членов Совета ФНС не будет ни единого доказательства смерти супругов Чаушеску.