Кривой домишко - Кристи Агата - Страница 32

Там было еще много чего понаписано, но у меня пропало желание продолжать чтение.

Я мрачно спустился вниз и сунул сверток Тавернеру.

Тавернер прочитал несколько абзацев, присвистнул и бегло просмотрел еще несколько писем.

Потом посмотрел на меня с видом довольного кота, отведавшего жирных сливок.

— Ну что ж, — нежно пропел он. — Эта улика выводит прямиком на миссис Бренду Леонидис, и мистера Лоуренса Брауна. Значит, это все-таки они…

Глава 19

Впоследствии мне даже самому казалось странным, насколько внезапно и бесповоротно вся моя жалость и сочувствие к Бренде Леонидис исчезли после обнаружения ее писем к Лоуренсу Брауну. Было ли уязвлено мое самолюбие сознанием того, что эта женщина любила Лоуренса Брауна слепой слащавой любовью и расчетливо и бесстыдно лгала мне? Не знаю, я не психолог. Предпочитаю считать — конец моей жалости к Бренде положила мысль о маленькой девочке Джозефине, хладнокровно убранной преступниками с пути в целях самосохранения.

— Безусловно, ловушку устроил Браун, — сказал Тавернер. — И это объясняет один момент, показавшийся мне загадочным.

— В смысле?

— Да как-то все это было страшно глупо обставлено. Суди сам: ребенок заполучил эти письма — письма совершенно убийственного содержания! Первое логическое действие — попытаться вернуть их (в конце концов, бездоказательные разговоры о любовных письмах можно счесть детскими фантазиями). Но вернуть их невозможно, так как неизвестно, где они спрятаны. Значит остается единственное — заставить ребенка молчать. Человек же, совершивший одно убийство, не остановится перед вторым. Все знали, что девочка любит кататься на двери кладовки, расположенной в пустынном заднем дворе. Идеальным вариантом, конечно, было бы подкараулить Джозефину за дверью и разобраться с опасной свидетельницей с помощью кочерги, железного прута или резинового шланга (которые валяются там же в кладовке). Зачем возиться с дурацким мраморным львом, устанавливая его на верхней кромке двери, если существует большая вероятность, что он в девочку не попадет или попадет, но не убьет (как оно и получилось)? Я спрашиваю: Зачем?

— Ну и каков же ответ?

— Первое, что пришло мне в голову, — это мысль об организации алиби. То есть таким образом кто-то обеспечивает себе железное алиби во время покушения на Джозефину. Но эта версия не работает: во-первых, ни у кого из домашних никакого алиби все равно нет, и, во-вторых, обнаруживший тело девочки обязательно нашел бы и кусок мрамора поблизости — и все произошедшее все равно стало бы ясным. Конечно, если бы преступник убрал кусок мрамора до того, как ребенок был обнаружен, картина покушения осталась бы непонятной. Но в целом вся эта история кажется лишенной смысла.

Инспектор развел руками.

— И чем же вы все это объясните?

— Особенностью характера Лоуренса Брауна. Молодой человек совершенно не переносит насилия — он не может заставить себя совершить над кем-то акт насилия. Он просто физически не мог стать за дверью и раскроить ребенку череп. Но мог устроить ловушку и убежать прочь, чтобы только ничего не видеть.

— Да, понимаю, — медленно проговорил я. — И эзерин в пузырьке из-под инсулина — из той же оперы?

— Точно.

— Вы полагаете, он действовал без ведома Бренды?

— Это объясняло бы, почему она не выбросила использованный пузырек. Конечно, они могли действовать сообща… Или даже Бренда могла сама придумать и организовать номер с отравлением… Милая безболезненная смерть для старого мужа. Но я уверен, ловушку для Джозефины устраивала не она. Женщины никогда не возлагают надежд на подобные трюки — и в этом они правы. Я лично считаю — идея с эзерином возникла в голове Бренды и, возникнув, полностью подчинила женщину себе. Вообще-то Бренда относится к тому типу людей, которые умудряются не совершать сомнительных поступков самой, так ей проще договориться со своей совестью.

Он помолчал и продолжал:

— Эти письма существенно проясняют дело. Если девочка оправится, можно будет считать, что все устроилось самым лучшим образом. — Тавернер искоса взглянул на меня:

— Ну, и каково же чувствовать себя помолвленным с миллионом фунтов стерлингов?

Я недоуменно заморгал. В тревогах и волнениях последних нескольких часов я совершенно забыл про завещание старого Леонидиса.

— София еще ничего не знает, — сказал я. — Вы хотите, чтобы я поставил ее в известность?

— Насколько я понял, Гэйтскилл собирается объявить печальные (или радостные) новости после процедуры завтрашнего официального дознания. — Тавернер задумчиво посмотрел на меня: — Интересно, как отреагирует на это семья?

Глава 20

С официальным дознанием дела обстояли так, как я и предсказывал. То есть по просьбе полиции оно было отложено.

Все мы находились в приподнятом настроении: накануне вечером из больницы пришли новости о том, что травмы Джозефины оказались менее серьезными, чем предполагалось сначала, и что можно надеяться на скорое выздоровление девочки.

— Правда, пока, — сказал доктор Грей, — навещать ее нельзя никому, даже матери.

— И в первую очередь матери, — шепнула мне София. — Я ясно дала это понять доктору Грею. Да он и сам прекрасно знает маму.

Должно быть, на моем лице изобразилось сомнение, потому что София резко спросила:

— Ты чем-то недоволен?

— Ну как… Все-таки мать…

— Меня трогают твои старомодные представления о жизни, Чарлз. Но ты просто плохо знаешь маму. Это милое создание совершенно не в силах вести себя в соответствии с ситуацией: она обязательно разыграет грандиозную драматическую сцену у постели больного ребенка. А драматические сцены — не самое лучшее лекарство для человека, лежащего с пробитой головой.

— Ты успеваешь подумать обо всем, моя милая, не так ли?

— Что ж, кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушка умер.

Я задумчиво посмотрел на Софию. Было ясно — проницательность старого Аристида не подвела его и здесь. Груз ответственности за семью уже лежал на хрупких плечах Софии.

В Суинли-Дин приехал Гэйтскилл. Когда вся семья собралась в гостиной Магды, поверенный откашлялся и торжественно произнес:

— Считаю себя обязанным сделать следующее объявление.

Я испытывал приятное ощущение человека, посвященного в таинство — ведь содержание предстоящего объявления я знал заранее, — и приготовился внимательно следить за реакцией каждого члена семьи.

Гэйтскилл был краток и сух и внешне ничем не обнаружил своей обиды и раздражения. Сначала он зачитал письмо Аристида Леонидиса, затем — текст завещания.

Наблюдать со стороны за присутствующими было чрезвычайно интересно, и я только жалел, что не могу смотреть одновременно на всех.

На Бренду с Лоуренсом я не обращал особого внимания, так как доля вдовы по этому завещанию оставалась прежней. В основном я наблюдал за Роджером и Филипом и уже потом — за Магдой и Клеменси.

На первый взгляд все они держались великолепно.

Филип сидел, откинув красивую голову на высокую спинку стула и плотно сжав рот. Он не произнес ни слова.

Магда же, напротив, как только мистер Гэйтскилл смолк, разразилась бурным потоком восклицаний:

— София! Дорогая! Как неожиданно! Как романтично! Милый старый фантазер так хитрил и скрытничал — словно маленький ребенок! Неужели он не доверял нам?! Неужели он думал — мы рассердимся?! Он никогда не подавал виду, что как-то выделяет Софию среди всех нас. Но правда, все это в высшей степени романтично!

Внезапно Магда легко вскочила на ноги, протанцевала к Софии и присела перед ней в глубоком реверансе.

— Мадам София, ваша нищая старая мать униженно просит у вас подаяния. — И добавила хриплым голосом, подражая выговору простолюдинки: — Кинь-ка грошик, дорогуша. Твоя мамаша намылилась в кино, — и протянула к Софии трясущуюся руку со скрюченными пальцами.

— Угомонись, Магда! Это бессмысленное кривляние совершенно неуместно сейчас, — проговорил Филип, почти не разжимая губ.