Недотрога (СИ) - Невинная Яна - Страница 30

Стоило мне дать согласие выйти замуж за Славу, как всё закрутилось и завертелось. В не совсем адекватном состоянии, словно живая кукла на управлении, я выполняла его указания. Мы вместе съездили к его строгой бабушке, я изобразила беременную счастливую невесту, через знакомых быстро записались в ЗАГСе на бракосочетание, оформили у нотариуса нужные документы на квартиру.

Жених перевел всю неустойку на счет клуба, подсуетился, чтобы адвокат мамы начал вызволять ее из тюрьмы. И, о чудо, через три дня мама оказалась на свободе — причем полностью, без суда и следствия!

Однако в свою квартиру она вернуться не смогла. Дверь вскрыли, разломали всю мебель, разбили посуду, изодрали в клочья одежду и книги… Жить там стало невозможно. И тут Слава предложил руку помощи, пустив маму погостить у нас. Благо комнат в одной из квартир бабушки было три. В Славиной квартире мы не смели показываться — стало достоверно известно, что Суворов ищет нас. Но будущий муж убеждал, что он ничего нам не сможет предъявить, тем более когда будем связаны законными узами брака.

Как-то так получалось, что у Славы были ответы на все вопросы, он решал их на раз-два. И к такой заботе я быстро привыкла. Сложно отказаться от чувства уверенности в завтрашнем дне. Разве такая большая плата — фиктивное замужество?

За это и всё остальное я готова была благодарить Славу поцелуями — мысленными, конечно же. По-прежнему он вызывал у меня недоверие и отторжение, хотя мама отчего-то радовалась такому жениху…

Даже обидно. Ведь я его не любила, что ей было очевидно.

Однажды я спросила, почему она так благосклонно смотрит на брак по расчету, почему вообще думает, что фиктивный союз перерастет в нечто большее? Оказалась, мама теперь не верит в любовь. После случившегося с ее любовником у нее как будто открылись глаза, и она поняла, что зря верила ему и надеялась, что он бросит семью и выберет нас.

Николай Дмитриевич пропал с горизонта окончательно. Для мамы это, конечно же, было ударом.

Она потеряла столько лет, растратила их зря и для меня такой судьбы не хочет.

«Любовь ранит, без нее жить на свете проще. Пусть любят тебя, а не ты», — так она сказала…

Представляю… Если даже малая толика влюбленности, которую я, надо признать, чувствовала короткое время к Максиму Суворову, оказалась серьезным испытанием для сердца и оставила незаживающую рану, то что говорить о маме, отдавшей Николаю Дмитриевичу душу еще с университетских времен? Мамины слова врезались в память и преследовали постоянно, пока я не обнаружила, что стою в свадебном платье в квартире будущего мужа и смотрю на собственное отражение.

Бледная, исхудавшая, мрачная — совсем не похожая на настоящую невесту. И платье мне не нравится, и прическа дурацкая, и цветочки эти бутафорские в волосах, и туфли неудобные. И даже свидетельница меня не подбадривает — нет у меня подруг. И, что самое главное, я в ужасе от предстоящего замужества и не верю, что оно будет фиктивным. Вот просто не верю — и всё тут.

И плакать хочется, а больше всего сыграть на скрипке, чтобы излить рвущиеся наружу минорные чувства. Пожаловаться через инструмент всему миру на свою жалкую несчастную судьбу. Поговорить со вселенной своей музыкой.

Вот только появилась проблема — я видеть не могла прежде любимую скрипку. Стоило на нее глянуть, как в голове всплывали жуткие образы моего позора. Она стала с ним ассоциироваться, поэтому пылилась где-то в уголке, позабытая и позаброшенная. Может, она этого и не заслуживала, но я не могла иначе. Просто не могла…

А еще случилось кое-что настолько страшное, что замужество казалось по сравнению с этим пустяком. Меня исключили из консерватории. Придя однажды на учебу, я узнала, что меня ждут в деканате. Безапелляционно сообщили, что я больше не являюсь учащейся данного заведения.

Бросившись к Татьяне Георгиевне за объяснением, я наткнулась на холодную стену отчуждения. Ни на звонки, ни на сообщения она не отвечала. Правду я узнала от Альберта. Любимая преподавательница больше не хотела меня видеть, так как я опозорила честь консерватории своим постыдным выступлением в клубе.

Не знаю, каким образом к ней попали фото и видео. Вернее, догадываюсь. Суворов постарался добраться и до этой, самой важной части моей жизни. А у меня даже сил не осталось реагировать на это страшное событие, я просто тихо впадала в отчаяние, скрывая ото всех свою боль.

Разве Слава поймет, что для меня значит музыка? Он далек от этого, как, впрочем, и мама, которая погрузилась в свои проблемы и переживания. Она не могла сопереживать мне в полной мере. Она не знала, что произошло в клубе. Я берегла ее чувства, не рассказала. А если бы и сделала это, разве нашла бы поддержку?

Жива-здорова, есть где жить, выхожу замуж за надежного человека — на что мне, собственно, жаловаться? Вот что сказала бы моя приземленная мама. Да и начала бы упрекать, что я по глупости пошла на поводу у негодяя и вляпалась в неприятности.

Неважно, что она сама меня подтолкнула обратиться к Суворову. Вряд ли она ожидала такого исхода…

Вот так я и страдала молча, не смея никому признаться, что

душа медленно умирает. Что я дышать не могу, скованная болью, как прочными железными цепями. Что во мне растет огромный ком ненависти к источнику всех своих бед — к Максиму Суворову! И что с этим делать? Как выплеснуть все свои чувства, как унять свою боль? Как?.. Я не знала…

Может, помечтать, какой была бы моя идеальная свадьба? Да вот только я никогда не грезила о белом платье и участи хранительницы очага. В какой-то момент моя жизнь совершила резкий поворот, и я пошла по неправильному пути, приведшему меня к странному шагу. Есть ли дорога назад? Так отчаянно хотелось сбежать. Но куда? К кому?

Я спасла маму и должна за это принести себя в жертву. Несправедливо? Неправильно? Можно ли было поступить иначе? Я не знала, ничего не знала, но чувствовала, как мало-помалу из меня выходит всё живое, остается лишь пустая говорящая и движущаяся оболочка.

А я настоящая — не знала, где я, куда исчезаю… Я попросту растворялась в окружающем пространстве, становясь бесплотной частичкой микрокосма, а не разумной личностью, способной думать и что-то решать.

Бросив последний взгляд на себя в зеркало, я взмолилась в никуда: пусть случится что угодно, лишь бы мне не выходить замуж!

Но спасательного круга мне никто на бросил. Короткая сухая церемония — и я замужем за Вячеславом Ивановичем Бочкиным. Глупо, но разрыдалась я именно тогда, когда подписала свидетельство о браке и увидела в нем свою новую фамилию. Поменяла Вознесенскую на Бочкину.

Разрыдалась беззвучно, украдкой вытирая слезы. Этому я научилась за последние дни — плакала втихую, чтобы не вызывать вопросов у будущего мужа и не расстраивать маму.

Свадебного фуршета, естественно, не было, но в ЗАГСе присутствовало несколько родственников Славы и бабушка мужа, для которой это всё, собственно, и затевалось. Пришел и Альберт, принарядившийся по случаю и смотрящий на меня с болью в глазах.

С моей стороны была только мать. Я опасалась, что это будет выглядеть подозрительно, но супруг успокоил тем, что все вошли в наше положение и подождут официального празднования, которое состоится после рождения ребенка. Он наплел родным, что беременность сложная и я постоянно лежу на сохранении. Наверное, чтобы потом сообщить прискорбную новость о том, что случился выкидыш.

Честно, я ни во что это не вникала, оставляя мелочи жизни на усмотрение Славы. На самом деле вела себя по-прежнему, как будто я маленькая девочка и кто-то старший обо всем позаботится, а мне надо просто стоять и изображать из себя красивую безмолвную куклу. Ужасно, если задуматься. Ужасно думать в который раз, что проблема решится сама по себе, без моего участия. Нельзя всегда плыть по течению.

Но я не давала воли мыслям. Не позволяла себе что-то делать наперекор обстоятельствам, потому что предыдущие мои самостоятельные шаги приводили к краху. Теперь я боялась следовать своим желаниям. Пусть кто-то более разумный и опытный решает за меня.