Гори, гори ясно (СИ) - Вран Карина - Страница 72

— Учи своих детей молчать, — выдохнула после краткой паузы мать. — Говорить они научатся сами. Бенджамин Франклин.

Любимые цитаты пошли в ход. К ним она прибегала чаще всего тогда, когда терялась с ответом. Наверное, пыталась заимствованием чужих изречений приблизиться к уму и эрудиции отца.

— Скажи, а па придет? — спросил я бесхитростно. — Мы его ждем?

Богдана отшатнулась, как если бы я не словами бросался, а каменными глыбами.

— Что ты несешь? С ума сошел? Он ведь мертв.

— Подумал, если ты не в Париже, то и он не в гробу, — ответил с неподдельной жалостью. — Допущение, основанное на ряде несоответствий. Ладно, запускай свою вербальную магию, а то покойнички нервничают.

Не подумайте, я был в здравом уме. Просто ставки с моей стороны были до того высоки, что выбора: щадить чувства матери или же бить по всем болевым, дабы вывести ее из равновесия — как такового не стояло. Она вызвала меня на мост самоубийц, обозначила себя, как противника, так пусть понервничает.

— Нельзя было оставлять тебя без присмотра, — ма нахмурилась, и морщина на ее переносице вдруг стала напоминать кровоточащую рану. — Но тогда я не могла поступить иначе. О каких покойниках ты говоришь?

— Так вон же, — улыбнулся и махнул в сторону сопровождения Богданы. — Сама посуди: всех, кто знал лишку о нашем семействе, постигла скоротечная кончина. Кого непонятная штуковина угробила, кого банальный ножик. Мстислав Юрьевич, тетка Дарья, Злата. Власта на очереди, полагаю, но до нее добраться труднее в разы. Не так ли?

— Ты разглагольствуешь о том, в чем ничего не понимаешь, — сузила глаза мать. — Не надо под одну гребенку...

— Не знаю, как ты, — я не дал ей договорить. — А я намерен сегодня много говорить о семейных делах. Кто знает, когда еще оказия выпадет, и выпадет ли вообще? Ребятушки наслушаются всякого-разного, куда им после этого дорога? Только в свежую могилку. Парни, ничего личного, будь моя воля, вы бы тут и близко не стояли.

«Вы бы лежали. Тонким слоем пепла на мостовой», — дало сбой мое миролюбие. Оно бы у кого угодно дало сбой, под двумя-то наведенными стволами.

— Предлагаешь мне их отослать? — холодно спросила мать.

— А ты думаешь, что я для тебя представляю опасность? — ответил я вопросом на вопрос. — Повторюсь: мне без разницы, что с ними станется. Заводи уже свою шарманку с абракадаброй.

Сверкнуло золото глаз. Зазвучала мешанина из оттенков несочетающихся звуков. И снова я не мог их уловить, запомнить, они ускользали от моего разума.

Перед глазами потемнело, я шатнулся, но устоял на ногах. Тонкая натянутая нить внутри оборвалась, отсекая меня от пламенной сути. Однако, прогресс: в прошлый раз меня совсем ведь выключило.

Богдана даже не шелохнулась. Она стояла на середине моста, скрестив руки на груди, и наблюдала, как корежит ее сына.

— Ма, я вспомнил, — ласково обратился к родительнице.

— Что? — ни малейшего намека на эмоции, пустой голос.

— День, точнее, вечер, с которого начал звать тебя и отца «ма» и «па», — мягко продолжил. — С гостями, застольем и корюшкой. Когда я заговорил, а вы радовались.

Похоже, она подавилась вздохом. Я мог поздравить себя с успехом: раскачка эмоциональных качелей удалась.

— Нам отойти? — негромко осведомился один из сопровождения ма, который помладше и рыжий.

Оружие он и его напарник убрали. Полагаю, сочли меня неопасным без силы.

— Нет, Никита, останьтесь, — ровно выговорила Богдана. — Андрей уже не в том возрасте, когда все его капризы должны исполняться.

Отвлеклась и тут же взяла себя в руки, попыталась отыграться. Ничего, ма, еще не вечер.

— Угу, снайпер же сидит на попе ровно, не дергается, — я зевнул, прикрыв рот ладонью. — И вы не отлынивайте. У па среди пластинок была такая розовая, с записью Мении Мартинес «Работай, негр». Кубинская народная. Хорошие, верные там были слова, мне их па перевел, когда я ленился в своей комнате порядок навести, — я напел, совершенно не попадая в ритм. — «Работай, негр, солнце еще высоко! Господин, но это же луна! Все равно работайте, она еще высоко».

— Довольно, — оборвала мое выступление Богдана. — Прекращай дурачиться.

— И правда, — я сложил руки домиком. — У нас же не так много времени, — глянул на часы. — Осталось на задушевные беседы. Или что ты там планировала со мною делать, ма?

Узнать о наличии и позиции снайпера я успел до того, как остался без связи с огнем. Тянуть время порой бывает полезно для здоровья. Жаль, не узнаю уже, один ли он тут или где-то еще затаился неучтенный человечек с ружьишком (или винтовкой, огонь не очень разбирается в современном оружии). Я, пока шел, прикинул сразу с пяток удобных мест.

Тут бы пригодился Кошар с его чутьем нечеловеческим. Заревой батюшка рвался со мной на рандеву, пришлось напомнить о лишении силы, кое почти гарантировано будет применено. На Хозяина Кладбища оно действует, значит, и по овиннику шандарахнет. И какой тогда толк от шерстистого?

Сейчас же я силился понять, чья была инициатива с подстраховкой матери издали. С ее ведома сидит вон в той кирпичной коробке старой застройки мужчинка, или кто-то другой из «клуба шахматистов» подсуетился. Увы, вихрастый Никита встрял дюже несвоевременно, и теперь я фиг, что «считаю».

Всю жизнь я думал, что ма тонкая, импульсивная, эмоциональная. Ошибался. Или, что мне видится более близким к истине, в семейной жизни родительница скидывала маску, без которой в ведьминском сообществе никак. И наслаждалась обретенной свободой... Возможно, я не прав, и она, наоборот, все эти годы жила придуманной жизнью, а настоящую Богдану я вижу перед собою сейчас. Но, если так, становится совсем грустно, до отвращения, до едкой горечи.

Богдана молчала, ее изучающий взгляд скользил по мне, будто она впервые меня видела.

— Окей, — усмехнулся. — Пока ты размышляешь, сразу меня ликвидировать или промариновать ожиданием, я спрошу первым. Ма, почему? Почему ты заодно с убийцами, чем тебя заманили? Сомневаюсь, что сладким пряником, ты не из таких. Или я совсем тебя не знаю.

— Ты ничего не понимаешь, сын, — маска пошла трещинами. — Ничего...

— Так объясни, — мягко попросил. — Прежде я, действительно, не смог бы разобраться, потому что не знал о существовании мира Ночи. Как слепому не описать словами радугу, так и я бы не воспринял всех тонкостей этого особенного мира. Но теперь-то я и сам часть мира Ночи. И услышу тебя, ма.

Богдана вдохнула, выдохнула, опустила голову и стала говорить. Как бы не мне, а покрытию моста.

— Мне предложили месть, — голос звучал решительно. — За Диму. Его предали, продали. Твоего отца убили, Андрей.

Она сказала вслух то, о чем я догадался ранее, только крохотная неувязка: в моих умозаключениях отец пал жертвой интриг «шахматистов». Месть за то, что сами и сделали? Где логика? Неужели я так круто промахнулся?

— Кто? — глухо спросил. — И как именно? Я имею право знать.

Прода 01.10.2022

— Дима был задушен, — мать вскинула голову, обожгла меня яростным взором. — Кто виновник — вопрос сложнее, на него не ответить в одно предложение.

— Ответь в два, — зло рявкнул в ответ. — В три, в тридцать три, во сколько потребуется!

Шейный платок: па в жизни не надевал его ни разу, а в гробу лежал в нем. Теперь он получил объяснение своему нахождению на теле отца.

— Что толку? — Богдана поджала губы. — Ты задаешь не те вопросы. Правильный: за что его убили? Узнаешь мотив, отыщешь и преступника.

— Дай угадаю, — мой голос сочился ядом сарказма. — За ту вербальную прелесть, которой ты меня приголубила, мамочка.

Обращение, которое она терпеть не могла. Хуже воспринималось ею лишь презрительное «мамаша». Я злил ее, распалял нарочно. Больше ярости, меньше самоконтроля.

— Прелесть, — тоскливым эхом повторила родительница. — Твой отец был гений. Гений, гордец и фанатик. Человек идеи. Замысел «прелести» он почерпнул из какого-то древнего манускрипта еще в те времена, когда он мотался по миру с приятелем-французом, Клодом Бальсамо. Но загорелся так, что не потушишь, после свадьбы.