Моё прекрасное алиби - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 26

Выстрел, еще один. Он покачнулся – падает. Охранники достают оружие. Валера сразу показывает в мою сторону. Молодец, хорошо соображает. Я бросаю винтовку в комнате, снимаю перчатки с правой руки и левого протеза. Теперь быстро из комнаты. По запасной лестнице я спускаюсь довольно скоро, в вестибюле уже раздаются крики, бегут милиционеры. Вижу рассерженного Ису. Спокойно иду в свой корпус, вхожу в лифт, поднимаюсь, открываю ключом свой номер и, раздевшись, ложусь в постель.

Через три часа включаю телевизор и слушаю срочное сообщение о покушении на жизнь лидера оппозиции. Диктор трагическим голосом сообщает, что Бык тяжело ранен и доставлен в больницу. Выступает какой-то комментатор, который рассказывает, что Бык, спасаясь в последнее время от покушений, «всегда носил бронежилет». Так, это интересно. Но убийца попал в горло и в голову. Врачи считают, что у Быка нет никаких шансов. По некоторым сообщениям, он уже скончался.

Я даже подскочил на кровати. Ничего подобного, – хотел закричать я. Никто не стрелял ему в горло и в голову. Это не я. Мои выстрелы были как раз в тело из-за его дурацкой шапки. Она мне сильно мешала. Еще через два часа сообщили, что он умер. Показали его бронежилет с двумя выстрелами, попавшими в него. Объяснили, как он сумел задержать первых два выстрела. А остальные, мол, попали в цель. Но это неправда. Я же не идиот. Я стрелял два раза. Точно два раза. И оба раза в сердце. Откуда я мог знать, что именно у него бронежилет. Но в голову ему я не стрелял. Мои выстрелы как раз цели не достигли. Его бронежилет отразил оба моих выстрела. Кто сделал другие два, я не знаю. Но понимаю, что здесь какая-то афера.

Утром я поехал к себе на квартиру в Люблино. У меня там небольшая квартирка, купленная для таких случаев, чтобы я мог там пересидеть.

Ковачу я позвонил из автомата.

– Это я, Левша, – говорю ему.

– Узнал тебя. Молодец, все в порядке. Приезжай, – и он мне называет адрес. Конечно, не открытым текстом. У нас уже есть целая система знаков. Если в три, значит, нужно прибавить два часа. Если говорим дом номер пятьдесят один, значит, нужно отнять двадцать. И так далее. Очень помогает, если вас кто-нибудь слушает. Идеальное средство для конспирации.

В нужное время еду на встречу. Поймал два такси по очереди. Проверял, нет ли за мной хвоста. Нет, слава богу, все чисто. В кармане у меня только паспорт. Никакого оружия, никаких документов. Встречу Ковач назначил на каком-то складе. Там я получу свои оставшиеся деньги. Может, в последний раз. Надо слушать добрые и умные советы. А Ковач просто так говорить не станет.

Когда я разыскал этот склад, было уже довольно поздно, шестой час вечера. А появиться я должен был ровно в пять. Может, я очень спешил и поэтому не обращал ни на что внимания. А может, просто сказалась усталость, не знаю. Не могу точно определить.

На складе уже никого не было. Кто сейчас работает на государственных предприятиях после окончания рабочего дня? Верно, никто, даже идиоты не остаются. Социалистических субботников и парткомов больше нет.

В огромном пустом помещении на какой-то замызганной трубе сидел сам Ковач. И чемоданчик лежал рядом. Я подошел поближе. На нем была его любимая шляпа и серый двубортный костюм.

– Привет, – негромко сказал я.

Он кивнул, ничего не сказав.

– Все кончено, – это снова я.

– Да, хорошая работа, – он двигает ко мне ногой чемоданчик, – твои деньги.

– Спасибо, – я за ними даже не наклонился.

Он поднял бровь:

– Что-нибудь не так?

– Это не я его убил, – в нашем деле честность очень важна.

«Диспетчера» нельзя обманывать, это просто невыгодно.

Он замер, сидит, как каменная статуя.

– Не понимаю, – наконец говорит Ковач, – это не ты стрелял?

– Два раза я. Но оба моих выстрела попали в его бронежилет. Я не знал, что он надевает жилет на заседания в Думу. А потом передали, что кроме моих выстрелов были еще два – в голову и горло. Но это не я стрелял. И не имею понятия, кто.

Как у него испортилось настроение, нужно было видеть. Он весь посерел. Представляю, как он себя ругал, что взял этот «заказ». Но отступать было нельзя. Представляю, как на него давили.

– Все равно бери деньги, – наконец говорит он. – Здесь оставшаяся твоя доля – ровно сто шестьдесят тысяч. Можешь их забирать и уезжать. И желательно навсегда.

Я кивнул головой. Все ясно без слов. Это наше последнее дело с Ковачем. Больше мне в Москве появляться не стоит. Я наклонился за чемоданчиком, поднял его.

– Тогда прощай, – говорю ему, понимая, что все кончено.

– Будь здоров, – кивает он, – уезжай в свой домик.

Он не успел еще договорить, как раздался чей-то крик. И сразу выстрел, другой. И еще один дикий крик:

– Ковач...

Это я потом понял, что кричали его охранники. Он, видимо, что-то заранее подозревал и привез с собой для охраны денег несколько человек. Охрану, конечно, перебили. Он только успел вскочить, как из-за мешков показалось дуло автомата и раздалась длинная очередь. Он прямо мне на руки и рухнул. Еще успел улыбнуться. А потом начался ад. На склад ворвались сразу человек десять с автоматами. Они стреляли безо всякого предупреждения. Я только успел достать пистолет Ковача и, закрываясь чемоданчиком, прыгнуть в сторону.

Конечно, это была спланированная засада. Не знаю, как они на нас вышли, но все-таки вышли. И теперь мне нужно было думать о своем спасении. Раз они знали Ковача, то смогут вычислить и меня. Нужно было уходить, но я не мог даже поднять голову. Такой плотный автоматный огонь я не видел даже в Афганистане. А у меня, кроме дохлого «вальтера», ничего нет. Даже больше, чем ничего. Не хватает еще одной руки. Вижу недалеко какой-то люк. Под таким огнем раздумывать некогда. Делаю резкий рывок и проваливаюсь в люк, даже не зная, какая там высота. Все-таки пули меня достали, обожгли левое плечо. Потом я протез осмотрел, оказывается, и в него попали. Вот уж повезло. Будь у меня рука, я бы катался по земле от боли. А в протез ничего – до свадьбы заживет. И на плече уже такое большое красное пятно появилось. Попади пуля чуть ниже, и все – пробила бы мне сердце. Здесь были какие-то очистные сооружения. Пока они там стреляли, я быстро уходил. И чемоданчик в руке очень крепко держал.

Потом они догадались прекратить стрельбу и стали меня искать. А через минуту я услышал, как сразу несколько человек в люк спрыгнули. Хорошо еще, что здесь не ровный колодец, иначе один автомат мог решить все дело. А потом я вышел на канализацию – дерьмом пахло и какой-то кожей.

Если рассказать, как уходил, никто не поверит, иногда ползком приходилось выбираться. Вылез я часа через два, когда все преследователи далеко позади остались. Вылез, сел на какой-то камень, смотрю на свой спасенный чемоданчик и смеюсь. Сам не знаю чему, но смеюсь.

А потом икота на меня напала, и меня даже вырвало. Никогда такого со мной не было. Видимо, на этот раз смерть была совсем рядом, по головке гладила. Ох и любит она меня, подлая. Всегда чувствую ее дыхание. Но пока – бог миловал. Вечером узнаю, что хоронить моего Быка будут на Новодевичьем. А интересно, кто его прибил. По телевизору все время показывают мою винтовку и мой бывший номер в гостинице, составляют мой словесный портрет. Правда, не указывают, что я однорукий. Не может быть, чтобы там все были дураками. Можно провести нормальную экспертизу и все выяснить. Мои пули должны отличаться от двух других. Мне даже обидно, получается, что я вор какой-то, взял деньги не за свою работу. Хотя, если вспомнить, как я за них страдал, сколько натерпелся.

Как они могли выйти на Ковача? Он всегда был такой осторожный. Я весь день лежал в своей квартире в Люблино, обдумывая ситуацию. Как мне выбираться из Москвы? Если они мои патроны отличить не могут от чужих, то можно представить, на каком уровне все происходит. И на этом уровне решено, что мне не жить. А я еще совсем молодой, богатый. У меня сын растет. Я все время думаю в последнее время – убил ли я хоть одного порядочного человека. Нет, не убил. Все были либо сукины дети, либо мерзавцы. Насчет Быка точно сказать не могу, но его я, слава богу, не убивал. К ночи плечо распухло и разболелось. Я внимательно его осмотрел. К счастью, пуля прошла по касательной. Много крови потерял, но сквозного ранения не было. И кость не задета. А я лежу на постели и думаю, как жить дальше. В семью возвращаться не хочу, да и не могу. Жить одному на даче в Ленинграде – загнуться можно от тоски. Эх, если бы была жива Ира, тогда бы все было по-другому. А так... первый раз в жизни физически в дерьме искупался. А психически всю жизнь купаюсь. И никакого просвета нет.