Мефистон. Кровь Сангвиния - Хинкс Дариус - Страница 23

— Значит, вы контролируете эту силу, — произнес Антрос.

— Каждый раз мне все сложнее услышать зов Гая. — Мефистон покачал головой и подался вперед. Его глаза поменяли цвет, сверкая подобно сапфирам, как и глаза Рацела. — Если я высвобожу всю таящуюся во мне мощь, то ничто не вернет меня. Поэтому я держу себя на цепи, словно пса. Всегда сдерживаю себя. — Он поднялся и зашагал по залу. — Но эта сила ниспослана Ангелом! Бессмысленно было бы отрицать это. И неправильно. Я должен найти способ высвободить всю силу дара. Я сдерживал его столь долго, что он начал пожирать меня изнутри.

Властелин Смерти остановился и посмотрел на Луция пылающими глазами, сбросив маску безмятежности.

— Зачем Ангел показал мне столь великое предназначение, но лишил возможности исполнить его? Что за испытание он мне устроил? В моих руках безграничная сила. — Он схватил в горсть воздух, отчего тот пошел маревом. — Но я не могу ее использовать.

Он застыл, с надеждой глядя вдаль.

— Но теперь я вижу шанс. Я слышал тот же зов, что преследует Зина. Кто-то зовет меня на Дивинус Прим. Там меня что-то ждет. Нечто, что даст мне ответ. Зин думает, что я слеп к этому, но до сих пор я просто не мог дать этому имя.

Мефистон обнажил Витарус и провел острием по полу, вызвав очередное перестроение алого шифра. Антрос склонился вперед, глядя на то, что возникает из кровавых символов. Он заметил, что Рацел смотрит на символы с тем же напряженным ожиданием, и понял, что Мефистон не рассказывал об этом даже своему советнику.

— Сегодня, лексиканий, ты нашел название тому, что так долго ускользало от меня. — Он пристально посмотрел на Антроса. — Все эти годы я искал вдали то, что было так близко. И теперь ты вошел в мои покои со словом спасения на устах.

— Но я не смог найти ничего о Детях Обета, — удивленно покачал головой Луций.

Радел не отводил взгляда от того, что проступало под мечом Мефистона, и, когда узнал очертания, его глаза расширились. В крови вырисовывалась причудливая рукоять клинка. Антрос заморгал, озадаченный благоговейным выражением лица наставника, ведь эта штука выглядела не только уродливой, но и бесполезной. Рукоять имела треугольную форму, ее почти невозможно было держать. Создавалось впечатление, будто ее придумал ребенок.

— Окаменелый меч, — прошептал Рацел и, упав на колени, потянулся к образу. Его пальцы застыли прямо над ним.

Мефистон кивнул. Его рука слегка дрожала на эфесе Витаруса.

— Он там, Рацел. Я не надеялся, даже когда Антрос обратил мое внимание на то, что Зин употребил слово «обет», но мои сомнения развеялись, как только Луций вошел сюда с этим названием, гремящим в его разуме. Окаменелый меч на Дивинусе Прим, Гай. Эти полоумные жрецы понятия не имеют, за что бьются. Они молились ему втайне, еще до становления Империума, не имея представления о его истинном значении. Они думают, что это реликвия, и ничего больше. Именно из-за нее исповедник Зин так отчаянно пытается вернуть этот мир, ведь Дети Обета построили свое вероучение вокруг клинка. Больше всего они хотят сохранить это в секрете.

— Меч? — спросил Антрос, узнав форму рукояти по выделенным буквам, которые показала ему схоласт Гор. — Господин мой, я не понимаю. Вы намерены помочь Зину добраться до этого проклятого мира из-за меча? Разве в наших хранилищах нет более достойного вас оружия?

Мефистон поднял Витарус, и образ исчез, распавшись на непрестанно кружащиеся цифры и линии.

— Окаменелый меч — вовсе не то, чем кажется. Его форма — лишь совпадение, — ответил Властелин Смерти. — Это устройство из Темной эры Технологии, нейронный проводник. Оно создано еще до появления легионов, лексиканий. Никто не знает, как оно называется на самом деле, но оно появилось во времена гораздо большего понимания науки, чем ныне. — Мефистон расхаживал взад-вперед, каждым шагом тревожа кровавую карту под ногами. — Оно позволяет подчинять и направлять даже самые грозные эмпирейные волны, — пояснил он. — Это психическая линза, достойная бога.

— Вы сможете высвободить свой дар, — выдохнул Рацел, явно пораженный открывающимися возможностями. — Позволите своему разуму воспарить.

Антрос пытался понять, насколько важен такой археотех. Он мысленно вернулся на Термию и представил, каким бы был гнев Мефистона, если бы он продолжал расти, ничем не сдерживаемый. Психическая буря, достойная примарха. И пока он размышлял, в его разум нежданно ворвались образы старшего библиария, омытого кровью тысяч лежавших у его ног зарезанных и изувеченных священников Экклезиархии. Но прежде всего потрясали не трупы, а суетившиеся среди них разнообразные непостоянные существа, которые формировались и изменялись, прыгая и скользя по запекшейся крови. Безумные твари из самых темных кошмаров, исчадия варпа хихикали и визжали, пожирая души мертвых.

Антрос тяжело осел в кресле, и, взглянув на него, Мефистон замер.

Луций не осмелился встретиться взглядом со старшим библиарием. Видение наполнило его невыразимыми сомнениями, которые не должны были приходить в голову ни одному из служителей либрариума. Что, если сила Мефистона проистекала не от Сангвиния? Что, если ее источник был иным, стократ худшим? Он подумал о черном пламени, рябившем на коже Властелина Смерти.

Мефистон молча глядел на Луция, и кровавый дождь все так же стучал по его броне.

— Мой господин, — спросил Антрос, — зачем вы привели меня сюда?

Мефистон помедлил, а когда заговорил, то голос его звучал напряженно, словно он силился сохранить привычное спокойствие:

— Потому что я уловил твое присутствие в моем разуме, лексиканий. Я чувствую: тебе известно обо мне то, чего не знаю даже я сам. В любом случае мои испытания близятся к завершению. Либо я подчиню эту силу, либо она уничтожит меня. Я близок к тому, чтобы утратить рассудок, мой разум осаждают тени. Произошедшее на Термин потрясло меня, лексиканий. — Его голос дрогнул. — Ты знаешь, что было у меня на уме, когда я набросился на тебя.

Антрос ощутил, как к горлу подступает ком. Он осознал, что старший библиарий и в самом деле собирался его убить.

Мефистон глубоко вздохнул; посмотрев на левую руку, он заметил слабую дрожь. Когда библиарий заговорил вновь, то уже не смотрел на Луция.

— Лексиканий, тебе предстоит спасти либо меня, либо всех прочих — от меня. Все разрешится на Дивинусе Прим.

Глава 9

Капитан Хесбон ухмыльнулся, когда волна рук подняла его над головами толпы. Он чувствовал себя так, словно его несли не руки, а ликующие крики. Победные песни были такими громкими, что почти заглушали вопли раненых. Перед ним склонилась Кобелла — великий бастион, ныне сломленный и усмиренный. Последняя преграда между Просветленными и Вольгатисом была преодолена: древние врата пали, орудия умолкли. Драгуны сражались на протяжении двенадцати дней и понесли наибольшие потери с самого начала крестового похода, но зрелище расколотых ворот окупало принесенные жертвы. Позади, за пределами города, вдоль Великой восточной дороги выстроились тысячи солдат, скрывшие ее древние плиты рекой золотых кирас и улыбающихся измученных лиц. Как один, Просветленные взревели: «За Императора!»

Те, кто мог подобраться достаточно близко, хватали капитана за поношенную одежду, желая прикоснуться к божественному, ведь после четырех десятилетий преданной службы тот наконец привлек к себе внимание бога. «Нет, — подумал он, пытаясь укротить гордость, — они все привлекли внимание Бога-Императора».

— Пусть я отдал приказ, — закричал он, желая проявить немного скромности, — но лишь благодаря вашей отваге эти ворота пали!

Он старался, но не мог удержаться от величавой улыбки. Победоносная армия несла Хесбона на головах, воины кричали его имя, и он засмеялся.

Просветленные вливались в Кобеллу, топча трупы ее защитников. Их бывшие братья, разорванные на части пушками драгун, обратились в груды дымящейся плоти. Кистени и цепные мечи ополченцев Фратерис валялись на земле рядом с прежними владельцами. Теперь, когда битва закончилась и угроза миновала, убитые представляли собой поистине жалкое зрелище. Хесбон почувствовал жалость, но быстро подавил ее. Ополченцам были предложены те же истины, что и остальным на Дивинусе Прим, и они отказались узреть свет Императора. Это был трагический конец, но он надеялся, что на том свете отступники осознают свою ересь и обретут прощение.