Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine - Страница 67

Софа предвидела, что однажды отец взорвется. Понимала, что родители никогда не любили друг друга, но разумно решили, что молодым строителям коммунизма лучше держаться вместе, а для развлечения родить дочь. Софка инертно следовала по течению, послушно окончив школу без троек, поступив в юридический институт, но на этом её амбиции закончились. И если отец вступался за дочь, шутя, что великие гены передаются через поколение, то Марина Владленовна не знала жалости. В конфликтах родителей её имя не раз всплывало на первые места. Было так и на этот раз.

— Меня не жалеешь, дурак, подумай, что у дочки за спиной в институте скажут! Мало ли, что звёзд там не ловит, а начнут говорить про кобеля-папашу! Решил, что стерплю? Времена не те, но за аморалку пожалуюсь. Так своей мадаме кремлевской и передай!

— Вот теперь ответь, профессорша, а что я тебе не дал? Чем обделил? Должность у тебя есть, дочка наша — не шпана и не мотается! Деньгами снабжаю, как будто печатаю, и родственников твоих по нужным направлениям распихал. Пашу на будущее Софки, как папа Карло! Я считаю, что сделал всё, в чем ты так когда-то нуждалась…

— Запел, хрен моржовый! О дочке вспомнил, когда звоночек прозвенел! Где ты был, заботливый папашка, когда она Милославскому сказала, чтоб лесом шёл? А ты, занятой своей неотложкой, так и спустил на тормозах! Милуйся, дочка, с кем хочешь, с шиблотой подзаборной! Вставил бы мозги, чтобы твоя Софка пример с Павловской дочки брала! Та раскидываться не стала, та прикарманила профессорского сынка. А наша всё на этого барышника заглядывается, глаза бы мои не глядели!

— Чего ещё мелешь! Дочерью попрекнуть решила? Не выйдет! Что случится, Софа ко мне придёт! Потому что ты её, как и меня душишь, но хватит, кончилась песня…

— Через годок дочура в подоле принесет, а ты жалей её, распускай руки! А дачу от слуг своих освободи! Приеду, проведаю хозяйство, дух переведу! Завтра же…

— Делай, как вздумается! Если что надо — звони, не обделю, раз так нужно будет. Я на службе! Буду поздно!

Через минуту входная дверь закономерно хлопала, надрывно и тяжело. Мать явно бросилась в слёзы, пытаясь понять, когда упустила из вида мужнино вольнодумство, а Софа с вздрагиванием утыкалась в подушку. И все-таки не пробоина, не течь. Ситуация грозила самыми неблагоприятными катаклизмами. В это не хотелось верить хотя бы в этой комнате с белым потоком, всегда уютной и светлой, но музыка, которая теперь лилась куда тише, убеждала в обратном:

— Твое имя давно стало другим,

Глаза навсегда потеряли свой цвет,

Старый врач мне сказал — тебя больше нет,

Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел…

Кассеты с иностранными записями, принесенные Пумой, валяются где-то в столе, и поэтому тишину комнаты нарушил лишь негромкий рокот «Наутилуса». Пума знал, что сладкоголосой немке с «In the Heat of the Night» подруга опять предпочтёт «Казанову», но подачки в честь долгой и верной дружбы не прекращались. Васька присматривал за Софой с внимательностью старшего брата, и никто не имел сил прервать детскую дружбу. Пусть Быков давно забыл, что кто-то может называть его по имени, а не звучным прозвищем.

— Взяла бы Сандру и не выделывалась, на нее спрос у всех о-го-го! Но ты же слушать не будешь, Чума! — в том, что Пума лучше любого студента-экономиста разбирался в категориях «спрос» и «предложение» Голикова не сомневалась.

— Но ты же знал, что я буду выделываться, бычок? — кассетами Софка не разбрасывалась, зная, что может предложить их сокурсницам, с ума сходившим от западного евродэнса. — Ладно, в хозяйстве все сгодится!

— И это твоя благодарность, подруга? А поцеловать? По-братски, Пчёле не сдам! Он теперь такими делами в перспективе заморочит со своим Белым, да чтобы я ему указывал!

— Издеваешься, да? — Голикова теряет свой задорный пыл, и взгляд изумрудных глаз тухнет. Она же знает, что Пуме не нужно долго гадать, чтобы понять чувства Софки к Вите Пчёлкину. Но советчиков она не послушает. — Мне-то ваши зоны влияния по барабану! Живите, как знаете! И ты, и Белый, а с Пчёлой я уж сама как-нибудь выясню!

— Разберётся она! Ладно, я не в обиде, я так просто поворчал! — Пума по-доброму улыбается, и Софья вновь видит привычного беззлобного мальчика, с которым познакомилась в далеком детстве. — Только держи себя на мушке, готовься. На стороне будь! И не разочаровывайся, а то совсем плохо будет…

— Пума, послушай, — Софа остановила поток речи друга жестом ладони, — а давай сама разберусь, даже если дура полная! Мне же не привыкать, правда? Признаешь?

— Не сломайся, а это и есть главное! Сама поймешь…

Пчёла не запрещал такого общения. Казалось, что ему чужда ревность. Не лохов же бомбить её Пума зовёт, а так, друг детства золотого. Что Пчёлкин мог запретить Софке, если и сам ходил в полулегальных ухажерах? Марине Владленовне не ко двору козёл по имени Витя. Он не обеспечит её дочери столицу капстраны.

Ник перестал смущать воображение Софы, когда понял, что Пчёлкин — не пустая графа в её биографии. У него этих дочек партийных функционеров — вагон и маленькая тележка! Но Марине Владленовне не хотелось терять связь с влиятельной семьей Милославских, и она не могла простить дочери её непростительное легкомыслие.

— Ты дура, Софка! Дура, а как иначе? Мать права! Вон, Лизка твоя закадычная! Задницей докрутилась и профессорского сынка на удочку подловила! Набралась бы опыта, мы с отцом не вечные, а ты привыкла ушами хлопать! Зла не хватает…

— Если тебе так нравится Ник, то, мам, пожалуйста — разводись с отцом, и шуруй в устроенную Европу! Правда, боюсь, что папа не выдержит удара, а Никите не нужна такая перспектива! А меня уволь! Разменной монетой быть не собираюсь, и так выполняю твои желания, как Алладин! Профессию серьёзную получаю! Ты этого хотела, ма?

— Я хочу, чтобы тебе не пришлось знать нужды! Чтобы ума набиралась!

— Идти по проторенной тобою дороге? Нет, мама, не надо.

— Надо, не надо! А ты меня отцом не попрекай — не жила бы так злачно, как бы ни я!

— А я и не жалуюсь!

— Одно радует!

Без Пчёлы пусто — корень проблемы, заставляющей Софку закрыться в четырех стенах, обнаружился в этом. Софа могла бы упрекнуть Пчёлу, что он пытается втянуть свои медовые крылья в чужой улей, но она сама же проводила его из Шереметьево, снабжая обещанием — по его приезду из Ленинграда бросить всякую конспирацию. Это было не самой легкой задачей: Софка хотела сберечь нервы матери. Витя не понимал, почему Софа строит из себя виноватую. Что ему до чужих бесплодных амбиций? И ей…

— Блин, о чём мы вообще толкуем, как бедные люди? И я на это, блять, соглашаюсь, по углам чужим мыкаться на свиданки, как бы ни приделах! Ты меня кем выставляешь? Уродом моральным? А, Соф?

— Остынь уже, и так нелегко. Ты ведь был согласен подождать! А сейчас-то что изменилось? Потопить меня перед матерью хочешь? Разве я тебе не говорила, что она творит! Каждый раз, когда хочет сорвать на мне свой гнев!

— Чем я теперь твоим предкам плох? Заграниц не видел? Бабла не заработаю, сдохну в канаве после очередного разбора? А стыдобно ведь! Пацаны смеются, когда я очевидного не признаю. Бегаю за тобой, как сопливый восьмиклассник…

— Уговорил! Не мелкая, разберусь, и всё нормально будет, как у людей. К Филу на свадьбу со мной пойдешь, как жених на выданье…

— Хорошо сейчас сказанула, Хазанов в юбке. Лады, дочь Тритона, я на гребне волны в северную гавань, ты давай там… Не скучай, умницей будь!

— Не дождешься, лукавый! Оглянись, сзади космические войска!

— Эй, Пчёл! Объявляю, Вас мужем и не ной! Та-да-да-да… — идиллию разрушил Холмогоров, появившийся между Голиковой и Пчёлкиным, как третейский судья. — Ля-ля, тополя, люблю — трамвай куплю, все вы такие безголовые! Соф, я, конечно, сын профессора астрофизики, но не моей морде «Аэрофлот» задерживать…

— Соф, эта махина просто достала, тудыт его за клешню, — показав Косу кулак, Пчёла на секунду почувствовал себя истинным победителем, — но мы это, правда, опоздаем так! Чё, Кос, погнали за золотом маккены?