Интим не предлагать! (СИ) - Лель Агата - Страница 35

Да, симпатичным он был всегда, но почему я не замечала раньше всех его остальных неоспоримых достоинств? Я была слепа? Подвержена стереотипам? Фригидна?

Мы пьём кофе и целуемся, лежим в гостиной на диване и целуемся, проходим мимо друг друга и он прижимает меня к стене, чтобы поцеловать…

Это вообще нормально — столько целоваться? Может, это какое-то серьёзное психическое отклонение, когда тебе безостановочно хочется касаться другого человека?

А если я больна, то как называется эта странная болезнь?

Хотя не смотря на эйфорию после произошедшего утром у окна во мне против желания закопался противный червяк подозрения. Почему он распускает руки, распаляется, но так и не переходит к активными действиям?

Нет, не то, чтобы я их хотела, скорее они меня, наоборот, пугают, но разве у мужчин не заложено генетические постоянно кого-то домогаться? Тем более Малиновский, снискавший славу ненасытного альфа!

Может, я не нравлюсь ему настолько сильно? А авианосец в постоянной боевой готовности просто побочное действие переизбытка в организме кофеина? Он же пьёт его литрами!

Кажется, я где-то что-то об этом читала… Надо загуглить.

— Всё, сегодня больше никакого кофе! Ты и так за утро уже три американо выпил, — вынимаю из его рук пустую чашку и с подозрением кошусь на треники.

Богдан провожает унылым взглядом ускользающую прямо из-под носа порцию допинга и протестует:

— Я люблю кофе, без него я не чувствую себя человеком. А после соточки эспрессо сразу ощущаешь такой подъём.

— Я заметила. Поэтому, всё, хватит, это… для сердца вредно.

— А-а, я всё понял, — тянет Малиновский и лукавого подмигивает, — ты раскусила мою маленькую тайну.

— Похоже на то, — и тоном а-ля Малышева-Цветкова: — Учти, это в конце концов плохо скажется на твоём здоровье. Постоянный… подъём — это ненормально!

— Разумеется, столько кофеина в день мёртвого заставит подняться, не то что…

— Не продолжай! — прячу чашку в шкаф, а пакет с зёрнами за спину.

Малиновский, смеясь, подрывается в мою сторону и мы начинаем бегать друг за другом вокруг барной стойки, и я даже одерживаю уверенную победу до тех пор, пока он не подныривает под столешницу и не хватает меня за ноги. Мы падаем на пол и начинаем шутливо бороться, а потом я, извиваясь ужом под восьмидесятьюпятьюкилограммовой тушей и дико хохоча замечаю у двери чёрные мужские туфли и слышу смущённое покашливание.

— Простите, что отвлекаю, но там борща не осталось?

— Па? Ты же говорил, что вечером приедешь, — подняв голову, но так и не слезая с меня, тяжело дышит Малиновский. И продолжает лежать! Будто в том, что люди валяются на полу в рассыпанных зёрнах арабики нет абсолютно ничего странного.

— Да, думал, что вечером, но удалось вырваться пораньше. Так что там с обедом? — вопрошает папа, демонстративно рассматривая что-то на потолке.

Спихиваю с себя Богдана и смущённо вскакиваю, разглаживая рукой растрёпанные волосы.

— Я сейчас всё разогрею.

— Отлично, спасибо, Женя, я жутко проголодался. Пойду пока приму душ с дороги, эти переезды так выматывают, — Николай Филиппович, развязывая по пути галстук, выходит из кухни и тут кто-то начинает настойчиво тарабанить во входную дверь.

— Вы кого-то ждёте? — оборачивается.

— Я точно нет, — смотрю на Малиновского, но тот только жмёт плечами.

— Ладно, пойду открою, — положив на диван кожаный дипломат, папа неторопливо шагает к сотрясающейся под градом ударов двери.

Богдан, пользуясь моим замешательством, щёлкает кнопкой кофеварки и умело заговаривает мне зубы:

— Что за сумасшедший так долбит? Если бы у нас были соседи снизу, я бы решил, что мы кого-то залили.

— Например, Клавдию Петровну, — смеюсь я и тут лицо моё вытягивается, когда слышу в гостиной до боли знакомый голос:

— Где моя дочь?

— Э-э, здравствуйте. Вы, наверное…

— Женя?! Женя! Ты где? Женя!!!

Бросив пакет с несчастными зёрнами на стойку, ошарашенно выбегаю из кухни и застывают, словно восставшая мумия Тутанхамона:

— Мама?!

— Господи, Женя! — мама швыряет на пол лаковую сумочку и кидается ко мне с объятиями. — Как же я рада тебя видеть!

— Я тоже очень рада, но что ты здесь делаешь? Как ты вообще узнала, что я тут? — лепечу, мотыляясь в стальных материнских объятиях как тряпичная кукла.

— Ты волосы осветлила? И похудела-то как! Совсем тростиночка, — мама теребит мои щёки и горько качает головой. И тут же выражение её лица меняется с трогательно-тревожного на испепеляюще-злющее: — Где он?

— Кто?

— Этот… мальчик, за которого ты вышла замуж даже не поставив в известность меня!

— Мам, я сейчас всё тебе…

— Поверить не могу, мы же всегда были так близки, у нас никогда не было друг от друга секретов, и тут замуж! Тайком! За внука какого-то крохобора-олигарха!

Ловлю краем глаза недоумевающее лицо Николая Филипповича и возвращаю внимание маме:

— Мам, я всё тебе объясню, пожалуйста, успокойся. Сначала ответь, откуда ты об этом узнала?

Но мама меня не слушает. Она медленно оборачивается на растерянно застывшего у входа в дом Малиновского-старшего и, сузив глаза, шипит грозным шепотом:

— Это что — он?

— Ма-ам…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Бог мой, да он вдвое тебя старше! — перебивает мама и, уверенно подойдя к Николаю Филипповичу, смело смотрит на него снизу вверх: — Богдан Малиновский, значит! Вот ты какой! Стыда и совести хватило, чтобы совратить молодую неопытную девочку, а смелости чтобы представиться её маме не набрался?

— Мама! Да послушай ты уже меня, наконец! — пытаюсь до неё докричаться, но разъярённую маму-кошку уже понесло:

— Хочешь моему ребёнку жизнь сломать? Для вас, богачей, эти девочки как игрушки — сегодня одна, завтра другая. Думаешь, я поверю, что это любовь?! Я достаточно пожила и вас таких вот… — запинается, — …лощёных дон-жуанов — насквозь вижу! Как облупленных!

— Женя, так мама не в курсе? — смотрит на меня Николай Филиппович и я тяну маму за руку и насильно усаживаю на диван.

— Да что на тебя нашло?! Никогда не видела тебя такой взвинченной!

— Потому что раньше моя дочь никогда не выходила тайком замуж за мужчину, который ей в отцы годится!

— Же-ень? — в гостиную несмело заглядывает Цветкова, а увидев меня, торопливо бежит навстречу. — Женечка, прости, это я Алле Глебовне всё рассказала! Только не убивай меня! Я пыталась тебе дозвониться, но твой телефон со вчерашнего вечера отключен. Она утром на электричке приехала и сразу сюда, а я за ней на такси следом.

— Та-ак, а теперь медленно и по порядку, — усаживаю Аньку рядом с мамой и, уперев руки в бока, строго смотрю на обеих.

— Когда вы вчера с Богданом ушли, мне Алла Глебовна позвонила, потому что твой телефон был недоступен. Ну ты же помнишь, в каком состоянии мы вчера были? Я лепетала что-то там, лепетала, ну и, конечно, Алла Глебовна меня раскусила, пришлось расколоться. Ну у меня правда не было выбора! Ты же знаешь, что я совсем не умею врать…

Одариваю Цветкову злым взглядом и шиплю:

— И что именно ты ей рассказала, моя самая лучшая на свете подруга?

— Правду, — сжавшись, пищит Анька. — Что вы с Малиновским поженились. По любви, — добавляет, и я с облегчением выдыхаю.

— Да, но только ты, Аня, сказала, что он молодой парень, студент, а этот, — мама мечет строгий взгляд на Малиновского-старшего, — а этот мне ровесник, а мне, между прочим уже… много!

— Здрасьте, вы Николай Филиппович? — вежливо обращается Анька к отцу, и тот сдержанно кивает. — А я подруга Жени — Аня Цветкова.

— Это которая на ЗОЖ помешана? — вопрошает папа, и у Аньки отвисает челюсть.

— Ты сказала, что я помешана на ЗОЖ? Ну, знаешь ли… Если бы так, я бы не напилась вчера с тобой, что даже лыка не вязала!

— Женя, ты пьёшь алкоголь? — ошарашенно прикрывает рот ладошкой мама.

— Да не пью я! Иногда. Совсем редко, — стучу кулаком по лбу, адресу жест Цветковой.