Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 34

— Ништо, — рассмеялся вдруг царь, — сила будет, поотбираю землицу от них уже с деревнями и пашнями. Ты мне скажешь потом, кто что схитил, а я запишу. Записную книгу себе заведу. Писца молодого надобно сыскать. Поищи мне смышлёного, а?

— Да где ж мне его сыскать, государь? Я у вас тут никого не знаю. Это Алексей Фёдорович лучше подскажет, или твой протопоп Сильвестр.

— Он не мой, — снова нахмурился Иван. — И вообще… Делай, что велю.

— Слушаюсь, государь, — согласился Санька. — Я не перечу тебе, но я впервые в Москве. Боюсь ошибиться в выборе.

Конь под царём снова занервничал, перебирая ногами.

— Ништо. Освоишься. И молодших… Как ты назвал? Гордейцев?

— Гвардейцев, государь…

— Вот-вот… Гвардейцев из новиков мне отбери.

— Исполню, государь.

— Что ты заладил? Государь, государь… Уже и оглядываться стали на нас.

В царской санной повозке ехал Адашев. Ему все встречные и кланялись. Рындам запретили охранять царя и они, чтобы соблюсти протокол въезда царя в столицу, обступили сани с Адашевым. Варваровская улица, продолжавшая дорогу из Рязани и Коломны, привела к Спасским воротам Кремля.

К своему стыду Александр Викторович в Московском Кремле за свою жизнь ни разу не был. В Москве был много раз, а в Кремль его не тянуло. Но Спасскую башню он помнил хорошо. Помнил и её знаменитые на весь мир часы. Так вот, башня, какая-никакая, стояла, а вот часы на ней отсутствовали.

Башня не имела кирпичного каменного готического навершия, и представляла собой «п» — образную конструкцию, чуть выше самой Кремлёвской стены. На площадке башни стоял высокий деревянный навес.

— А где часы? — Вырвалось у Александра. — На Спасской башне…

— Какие часы? — Удивился царь.

— Ну… Здесь должны висеть часы.

Иван покачал головой.

— Ты и о том ведаешь?! Откель? Ах, да… Ведун ведь. Сняли часы. Увезли в Новодевичью лавру. Старые уже. Более восьмидесяти лет веремя показывают. Сюда другие собирают. Вон, гляди, — Царь ткнул вперёд вытянутой рукой и указательным пальцем.

На башне под навесом Санька разглядел людей и непонятную с земли конструкцию над которой они трудились.

— И… Башня не Спасская. Спасские ворота там, — Иван махнул рукой назад. — Это Иерусалимские ворота, а башня — Фроловская, бо церква тут стояла Фрола и Лавра.

Александр сверился со своей «центральной библиотекой» и нашёл подтверждение словам Ивана.

— Ошибся, государь, извини. Это потом её так назовут, когда перестроят и образ спаса водрузят над проездом.

Иван Васильевич оглянулся и внимательно посмотрев на Ракшая, спросил:

— Трудно всё видеть наперёд?

Санька усмехнулся и ответил.

— Трудно не заплутать в видениях и разобраться, что за чем следует.

Царь подумав, кивнул головой.

— Трудно и мне в советах выбрать правый.

— Да-а-а… С чужими советами трудно, а с советчиками совсем беда. Обижаются, что не по-ихнему?

— Точно, — Сказал царь, и ударив пятками коня, вырвался вперёд процессии и первым вошёл под своды главного Кремлёвского проезда.

Через ров, проходящий вдоль Кремлёвской стены и защищённый невысокой стеной, был перекинут каменный арочный мост, на котором стояли нищие, калеки и слепые, шла хилая торговля с рук лёгким домашним скарбом и поделками: ложками, туесками, картинками. По дороге до моста ходили лоточники с пряниками и баранками.

Кавалькада вошла в ворота и Санька увидел стрельницу с бастионами, железные решётки, поднятые наверх. Стрельница была открыта сверху, что позволяло обстреливать врага «в спину» с галереи второго этажа. Для этого наверху располагались зубцы с бойницами.

За Кремлёвской стеной тоже кипела строительная лихорадка. Справа разбирали какую-то церковь и конюшни, пристроенные прямо к крепостной стене. Слева наоборот, что-то пристраивали. Плотно застроенная Спасская улица Кремля проходила мимо стен подворий, храмов. Подвория, хоть и богатые, но деревянные, имели сильно потрёпанный вид. Кирпичные храмы выглядели величественно, но деревянные, на Санькин вкус, эстетичнее. Он любил дерево больше. Да и боярские дворы и церкви строились только из дуба, а это было красиво и мощно.

Поставлены те дворы были ладно, на двухъярусном подклете, с просторными палатами, а венчала хоромы боярская роскошная горница. Терема украшали открытые галереи, разноцветные фасадные столбы, резные наличники окон. Шатровые крыши домов делались островерхие.

На соборной площади часть свиты и войск растворилась. Адашев дал какие-то указания каким-то людям, появившимся ниоткуда. Царь слез с коня и направился в сторону белокаменного дворца, фасадная стена которого что-то Саньке напоминала. Мозг, получив мысленный запрос, выдал мысленный ответ — Грановитая палата.

— Хрена себе — «Грановитая Палата»! — Выругался от восхищения Александр.

То, что Александр знал, как «Палата», составляло небольшую часть многоэтажного дворцового комплекса. Царь, кстати, не стал подниматься по ступенькам «палаты», а зашёл за них слева и вошёл в распахнутые перед ним двери.

Свита и Алтуфьевские воины прошли в ворота пешеходной галереи, соединявшей Грановитый дворец с Успенским Собором. Санька вспомнил, что такие открытые наружные переходы, называли «гульбище». Ракшай, опасаясь отстать и быть оставленным за пределами дворца, ускорил шаг коня и проехал в ворота вместе со всеми. Адашев куда-то исчез. Новообращённая царская гвардия, ведя лошадей в поводу скрылась за углом «Постельной избы» — двухэтажному каменному строению с рядами узких и высоких окон, стоящему на высоких подклетях.

Что делать дальше, Санька не знал. Он развьючил коника, которого кто-то сразу куда-то увёл, и стоял неприкаянный.

Внутренний двор царских палат кипел жизнью и Саньку то и дело пихали. То ли нарочно, то ли случайно. Ракшай прихватил свои два баула с вещами и переместился под какую-то внутреннюю галерею под стеночку. Там он уселся на мешок с мягкой рухлядью и, прислонившись спиной к стене, решил осмотреться.

Вдоль всей границы участка тянулись хозяйственные постройки дворцовых служб. Это был задний двор Великого Князя. Из дальних правых ворот то и дело въезжали повозки с гомонящей птицей, и другим скотом. Там же птицу ощипывали, живность разделывали. Кровь сливали в бочки и закупоривали. Готовые субпродукты переносили в подклети «Постельной избы» или спускали в ледники на хранение. Санька разглядел и пивоварни, и коптильни, и пекарни. Здесь кипела жизнь и ему здесь нравилось.

Санька прикрыл глаза и вдруг почувствовал сначала тень беспокойства, а потом всё более нарастающую тревогу. В одной из изб заднего двора происходило нечто, что привлекло внимание Санькиного «компьютера». Александр сфокусировал внимание у себя внутри и, как на «мониторе», разглядел шесть точек на схеме двора.

Кто-то его ткнул в плечо.

— Ты что, княжич? Худо тебе?

Ракшай открыл глаза и увидел мужика в овчинном тулупе и овчинном же малахае.

— Отдыхаю.

— Так иди отдыхай в избу. Ты гость?

— Гость, — согласился Ракшай.

— Так в гостевую избу и иди.

И мужик ткнул рукой именно в ту избу от которой исходило ощущение беспокойства.

— А тут не гоже княжичу сидеть. Не гоже. Зашибут ненароком… Греха не оберёшься. Пошли провожу. Там и поснедать дадут и лежанки есть.

Мужик подхватил свободный мешок и Ракшаю пришлось поднять свой избитый седлом зад и поспешить за мужиком.

— Ты кто? — Спросил Санька.

— Я кто? — Удивился мужик. — Я-то, как раз, за гостевым двором доглядчик. Филька. А ты кто будешь, мил человек?

— Я-то? Александр Мокшеевич Ракшай…

— Не уж-то князь или боярин?! — Опешив и развернувшись всем телом к Ракшаю, воскликнул мужик.

— Боярин, — согласился Санька, вздохнув.

Его напрягало социальное неравенство и необходимость соответствовать занимаемому статусу. Ни присесть тебе, где хочется, ни плюнуть. Это, как в повести Марка Твена «Том Сойер» персонаж Гек Фин, перестав быть бродягой, сетовал на то, что не может валяться там, где ему хочется и жить в бочке.