Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 26

Санька знал Пушкина наизусть. И не только «Руслана с Людмилой» и «Онегина», но и массу других стихов. Александр Викторович вообще любил поэзию. Особенно про природу и сказки. У него была отличная память, а детям читать он любил.

До начала действия они добирались долго. Иван расспрашивал про бабу ягу и про другую нечисть, про колдунов и говорящих котов. Санька не расстраивался, что его перебивали. Он сконцентрировался, чтобы не заснуть и пока со сном справлялся.

Первые строки произведения поразили Ивана.

— Владимир-Солнце пировал, — произнёс задумчиво он. — Так от сказ про предка нашего?! Забавно! И складно. Никто мне таких сказок не сказывал. Продолжай.

И Санька продолжил. Уже он дошёл до разговора Руслана со старцем и не слыша дыхания царя, думал, что тот уснул, когда услышал вдруг:

— Но зла промчится быстрый миг. На время рок тебя постиг. Как там дальше?

— С надеждой, верою веселой иди на всё, не унывай. Вперед! Мечом и грудью смелой свой путь на полночь пробивай, — продолжил Санька.

— Это про меня, — сказал Иван. — У меня тоже украли невесту. А мне она понравилась.

— Ты про Анастасию? — Осмелился спросить Санька.

— Да, — грустно сказал Иван.

— Так и женись на ней. Она же сирота. На попечении дядьки. Ну и что, что он злодей затевал госпереворот. А кто здесь другой? Все спят и видят себя на троне. Ну, или сильно рядом…

Санька вдруг понял, что царь его внимательно слушает и испугался.

— Ты, волхв, всё верно говоришь, но твоего совета никто не спрашивал, ведь так?

— Так, государь. Прости.

— Прощаю. Ты, человек дикий. Но далее остерегись. Понял ли?

— Понял, государь.

— Тогда продолжай сказку.

Иван сам остановил «сказочника» словами: «Завтра доскажешь. Спи прямо тут», перевернулся на левый бок и тут же уснул. Санька тихо из царёвой спальни вышел и наткнулся на спящего прямо у двери Адашева.

— Ну что? — Встрепенулся тот.

— Сказал спи прямо тут.

— Ну так и спи. Раз сказал, так и надо делать. А то он грозный, как не по его. Сейчас тебе шубу принесут.

Адашев нырнул в темноту и вскоре лежанка у царской постели для Саньки была готова. А тому многого было не надо. Санька даже не укрывался, хотя в спальне чувствовалась сильная прохлада. Он лёг на шубу и сразу провалился в глубокий сон.

Среди ночи Саньку разбудил крик петуха. Не понимая, что за напасть, он приподнялся на лежанке. Иван тоже поднялся в постели и сел. Стукнула дверь и в спальню зашла дородная женщина с царским одеванием. Сонного Ивана Васильевича одели и под руки вывели из комнаты На Ракшая никто даже не взглянул.

Ну и ладно, — подумал он и снова провалился в сон… И был снова разбужен через некоторое время ором «певчей» птицы.

Там, где жил Ракшай, ни кур, ни петухов не водилось. Это птица капризная, зерна требует, а где оно, то зерно, когда и людям не хватает? А на царском подворье петуха, значит, держали… Будь он неладен!

Сон больше не шёл. По предыдущему опыту общения с петухами, Санька знал, что они кричат раза три за ночь, и с утренними петухами простой люд просыпался и брался за работу. На работу Санька идти не спешил и потому, выбежав «до ветру», тут же во дворе занялся зарядкой.

Сделав кругов двадцать пробежки со всевозможными выпадами, наклонами и движениями руками, Санька перешёл к прыжкам и приседаниям, потом занялся отжиманиями и растяжкой. Увидев в сумраке просыпающегося зимнего дня под навесом дровяника лежащий на чурбане колун, он решил, что колка дров — наилучшее физическое упражнение для растущего организма.

Осмотрев заготовленные для раскола поленья, Санька примерился к топорищу. Рубщик, вероятно, имел руку побольше Санькиной и первые несколько чурок с первого раза колоться не хотели. Только с седьмого раза от здорового пятака стали откалываться не щепки, а нормальные полена. Для колки стоял невысокий широченный чурбан в два обхвата, но затащить на него чурки Ракшай не мог, да и роста его вполне хватало для колки с земли.

Работа заладилась и Санька не заметил, как переработал все заготовленные для колки чурки. Тело его горело, рубаха взмокла и он накинул свой кожушок.

— О! То верно, — раздался сзади голос. — Ты кто таков? Чьих будешь, малец?

Санька давно приметил присевшего на ступеньку заднего крыльца молодого парня, но виду не подавал.

— А ты кто такой? — Спросил Санька.

— Я-то? Ивашка. Растопщик дворцовый.

— А я из пришлых. Царю сказки на ночь рассказывал.

Положив колун, Ракшай присел рядом на чурбан, подложив разложенный треух.

— Много сказок знаешь?

— Много, не много, то моё дело.

Санька сидел и отдыхал. Уже рассвело. С крыльца скатилась босая девка.

— Эй, малец, — крикнула она. — Тебя государь утренять кличет. Поди ж скоро.

Она резко развернулась и шмыгнула за дверь.

— Ишь ты! Не прост ты паря. Да поспешай, царь гневлив за нерасторопность. Ждёт, чай…

Саньку провели не в покои царские, а в другую комнату, где уже находились сидящие за столом трое бояр вместе с Адашевым, и царь Иван. Санька поклонился в пояс и произнёс с извинением в голосе.

— Прошу простить, государь, не упреждали о трапезе.

— А как иначе, ежели я тебя ночевать оставил?

— Не знал, государь.

— Да садись ужо. Семеро одного не ждут, а опоздавшему кости.

Царь сидел в центре длинного стола. По правую его руку сидел Адашев, по левую — боярин лет пятидесяти, а возле, вероятно, его сын — очень похожий на него лицом и статью. Санька сел рядом с Адашевым и положил себе в миску каши и кусок белорыбицы. Тут же подошёл виночерпий и, взяв пустой кубок, налил в него сбитня.

— Как там? «И мед из тяжкого стакана за их здоровье выпивал». Так, кажется, — спросил государь. — Славный сказ Ракшай начал вчера, да сморило меня. Ты перекуси быстро, да начни сызнова. Прямо здесь, чтобы и они послушали.

Санька мысленно усмехнулся. Снова он попал в развлекающую бояр свиту. Ну да ладно… Хоть не шут, пока. Хотя, далеко ли? Шуты тоже песни пели и сказки сказывали. Ну что ж, сам виноват. Никто его за язык не тянул. Так и придётся выступать с одним и тем же стишком на банкетах.

— Дозволь, государь, тот стих тебе оставить, а начать здесь другой.

— Только, чтобы про богатырей, — перестав жевать, Иван уставился взглядом на Ракшая.

— Добро.

Стерлядь проскочила внутрь Ракшая легко. Каша, сдобренная маслом тоже не задержалась. А сбитень освежил и очистил. Санька вылез из-за стола и в задумчивости прошёл по большому залу.

— Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам. Их селы и нивы за буйный набег обрек он мечам и пожарам. С дружиной своей, в цареградской броне, князь по полю едет на верном коне. Из темного леса навстречу ему идет вдохновенный кудесник. Покорный Перуну старик одному, заветов грядущего вестник, в мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.

Из раскрытых боярских ртов посыпалась каша. Царь тоже удивился, но виду не подал.

— «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня. В награду любого возьмешь ты коня». «Волхвы не боятся могучих владык, а княжеский дар им не нужен. Правдив и свободен их вещий язык и с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле, но вижу твой жребий на светлом челе.

Тут и царь сменил спокойствие на изумление. Санька даже видом своим походил то на Олега, гордо и выпрямив спину сидящего на коне, то, развернувшись, походил на согбенного старца, опирающегося на древнюю клюку.

— Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава — отрада. Победой прославлено имя твое. Твой щит на вратах Цареграда. И волны, и суша покорны тебе. Завидует недруг столь дивной судьбе. И синего моря обманчивый вал в часы роковой непогоды, и пращ, и стрела, и лукавый кинжал щадят победителя годы… Под грозной броней ты не ведаешь ран. Незримый хранитель могущему дан. Твой конь не боится опасных трудов. Он, чуя господскую волю, то смирный стоит под стрелами врагов, то мчится по бранному полю. И холод и сеча ему ничего… Но примешь ты смерть от коня своего».