Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 17

Опустив черпак и набрав воды, Ракшай с удовольствием напился. Потом встал у проруби на колени и заглянул в воду, но кроме луны ничего в ней не увидел.

Тогда Санька запел песню, которой научил его волхв. Песня была простая. Она состояла, в основном из гласных звуков, перемежающимися звуками: «з», «ж», «р».

Когда он открыл глаза, чёрная водная гладь исчезла. Перед ним лежали облака, горы и море. Это Санька решил вспомнить Таиланд с высоты полёта вертолёта компании «Газпром». И он вспомнил. Санька приблизил песчаный берег, волны и даже разглядел людей и среди людей себя и жену.

Санька не выдержал. Он хлопнул по видению черпаком и холодные брызги плеснули ему в лицо. Капли стекали по лицу. Ракшай поднял лицо к луне и завыл.

Глава 6

— Это ещё что за чудо-юдо?! — Услышал Ракшай голос Адашева рано утром. — Есть кто в теремочке живой?

Сквозь закрытый кожаный полог ни свет, ни воздух не проникали. Было тепло и уютно, как в берлоге. Спальный мешок из заячьих шкурок отлично сохранял тепло его тела. Вылезать не хотелось. Санька долго камлал этой ночью и ещё не выспался.

— Чего тебе, воевода? — Недовольно, сиплым спросонья голосом, спросил Санька.

— Да вот, пришёл выручать тебя. А то, как бы не побили…

— Кого не побили?

— Тебя. Ты же выл ночью?

Ракшай выбрался из мешка, натянул сапоги и выглянул в отверстие полога. То, что он увидел, его не обрадовало. Буер окружила толпа горожан, сдерживаемая стрельцами. В передних рядах в основном молчали, в задних покрикивали. Было странно, что Санька не услышал такого шума.

— Ну, я! И что?! — Искренне удивился он.

— Сознался! — Закричала какая-то баба. — На костёр его! Колдун!

Санька вздрогнул.

— Да обожди ты, — крикнул на неё какой-то мужик. — И зачем ты выл?

Родичей Мокшан в толпе не замечалось.

— То моё дело! — Буркнул.

— Его дело! У меня бурёнка издохла! — Крикнул визгливый голос.

— Да погоди ты Фёкла, со своей бурёнкой! Она у тебя неделю уже сдыхает, а они токма вчера приехали.

Санька окинул взглядом пространство и уже прикинул, куда он сиганёт, но вдруг услышал голос Адашева.

— Акромя того, что выл человек, претензии к нему есть? — Спросил он.

— Чаво-чаво? О чём он спрашивает? Что-сказал-то, воевода? — Не понял его вопроса народ.

— Вина его в чём, акромя того, что выл парень на луну?

— Колдун он! Колдун! Перунов сын! — Снова загомонил народ. — Отдай нам его, воевода. Мы его жечь не станем. В пролубь спустим и всё. Пусть плывёт отсель.

— В пролубь нельзя. Про покойников неприкаянных слыхал? Бродить тут станет. Вредить. Раз колдун, сжечь надоть! Вот в лодье и сожжём!

Саньке приспичило по нужде и он представил, что он остался сидеть на буере, а сам слез и протиснулся сквозь толпу, и побежал к стоявшему возле ближайшей бани дощатому сооружению. И только по раздавшемуся вдруг вою, крикам и шуму понял, что народ, хоть и с опрозданием, но узрел его обман. Привстав, Санька глянул в оконце над дверью и увидел, что толпа пытается прорваться к буеру.

— Колдун! Колдун! Куда делся?! — Орал народ.

— Вот бесы! — Покачал головой Ракшай, снова приседая.

Раздался выстрел, потом другой, третий. Послышался топот копыт и казачьи окрики.

Снова выглянув в отверстие, Санька увидел, как налетевшие конные казаки оттесняют недовольных горожан от буера, но те, сопротивляются, не оставляя желания довести начатое до конца. То есть, найти его — Саньку, и покарать за ночное камлание.

Казаки особо не церемонились, и вскоре толпа, взревев от боли и от обиды, разбежалась по хатам. Санька наконец-то выбрался из своего нехитрого убежища и воевода только удивлённо крякнул, увидев его, приближающегося к буеру от берега.

— Не заметил я, как ты прошмыгнул.

— Дюже по нужде приспичило, — объяснил Санька. — А вы на толпу глядели.

— Я-то на толпу глядел, а толпа на тебя, и тоже не увидела.

— А они на стрельцов глядели и орали…

— Ну, да ладно… Прервал его воевода. — Теперича точно вам всем уходить отсель надоть. И дядьям твоим и вам. Сам-то понимаешь сие? Напортачил ты…

— Понимаю, — вздохнул Санька. — Кто ж знал, что тут нельзя к богам обращаться?

— Обращаться к богу можно, но токма в церкви. Храм, видишь на холме? Там и молятся. Но и там выть не можно. У вас в выселках нет что ли церквы?

— У нас капище и шаман. А я — пасынок его.

Адашев мотнул головой, словно лошадь, отгоняющая слепней.

— Ну ладно, батя твой — перунов сын, но чтобы ты и шаман будущий. Вот ведь напасть какая!

Воевода зашагал вокруг буера, теребя бороду, потом остановился.

— Ты вот что. Не показывай никому, что ты ведун и не камлай громко… Договорились?

— Да я и не ведун ещё. Учусь понемногу. А если уедем, то и вовсе перестану. Уроки кончатся…

— А? Да? Ну, тогда и ладно! — Адашев явно приободрился, а до того сильно смурной был. — Ну и ловкий ты, Ракшай! Справный воин из тебя выйдет.

Он потрепал Ракшая по волосам, не прикрытым шапкой, и наконец спросил:

— Что это за чёлн такой чудной? На лыжах ходит?

— И на лыжах и на коньках. На коньках очень скоро летит.

— И ветрило у него, видать особое. Нижний рей к мачте прилажен. Не видал такого… А я много чего в жизни своей повидал.

— Хочешь прокачу? — Спросил Санька разухабисто.

Воевода глянул на него недоверчиво.

— Смогёшь ли?

Ничего не отвечая Санька нырнул в отверстие и привёл спинки кресла в вертикальное положение.

— Помоги! — Крикнул он стоящему рядом стрельцу и отвязал носовой чал. — толкай на меня.

Сам он залез на корму и довернул румпель влево. Буер легко развернулся носом по реке.

— Залазь по скобам.

Адашев почесал бороду, махнул рукой и забрался в кресло.

— Ты смотри, как удобно. Всё видать. Словно на троне, — сказал он, и поперхнулся от смысла сказанного. Стрелец словно и не услышал и даже отвернулся от воеводы. Однако воевода поскучнел и мысленно отругал себя.

Санька тем временем одним движением распустил вязку, охватывающую свернутый парус и потянув её же, поднял верхний угол ветрила к клотику. Буер сразу взял ветер и двинулся вперёд. Санька приотпустил гик, чтобы буер разгонялся не сильно, однако и той скорости, что развила лодья Адашеву оказалось много. Он дико заорал:

— Стой! Стой! Уйми ветер!

Санька резко переложил руль и буер, развернувшись, встал против ветра.

— Чего вы, вашевысокобродь? Чего испугались?

Адашев потряс головой.

— Дюже шустёр твой буер. Так и до Москвы долететь можно.

— Да. Быстро ходит, — спокойно отозвался Санька. — Вертаться будем? Или ногами пойдёшь?

Адашев помолчал и попросил:

— Ты, это… По-тихому можешь?

— Попробую…

Санька натянул гика-шкот и развернул буер в сторону городка. Он шел галсами на самом малом и воеводе это понравилось.

— И кто же тако судно изобрёл? Батя?

— Я изобрёл, вашевысокоблагородие! — Крикнул Санька, с разворота «паркуясь» возле пристани. Мокша так останавливаться не мог. Боялся. Потому надо было тормозить, хотя это могло привести к неуправляемому «штопору».

Ракшай сам выскочил и привязался к чалке за кормовой рым, потом спустил парус и увязал его на гике.

— Как у тебя ладно всё! — Покачал головой Адашев, выбираясь и сползая на лёд. — Кому рассказать не поверят. Надо нам такую машину царю показать. Сможешь собрать такую?

— Ты же видишь, боярин, лодья простая, как три рубля.

Санька хлопнул по дощатому коробу.

— Три рубля, говоришь? Ну, допустим. Три так три… А по воде она пойдёт?

— Эта по воде не пойдёт. Другую построим.

При испытании буера Санька вспомнил, что видел на картинках другие паруса на гиках, не треугольные, а трапецевидные. И он как-то сразу понял, что наполняемость ветром таких парусов будет лучше. Санька мечтал попробовать не срубить, а собрать настоящий корабль.

— Коли дозволишь, соберу дощаник.