Право палача (СИ) - Эстас Мачеха - Страница 8

Пока внутри кипела работа, у огня так и стояли с шестами мужчины.

— А они не желают нам помочь? — спросила графиня Клеманс, остановившись перевести дух.

— От костра нельзя отходить.

— Почему?

— Скоро увидишь.

Когда с уборкой было покончено, часть работников принялась заколачивать окна, вгоняя гвозди в остатки деревянных косяков. К костру стали собираться бродяги, но их тут же отгоняли. Они просились «лишь погреться», а сами так и норовили умыкнуть что-нибудь из пламени, забалтывая стоящих в обороне. Вскоре толчки шестами перестали их пугать, но один вид трости Каса с тяжёлым набалдашником, которым он невзначай похлопывал по ладони, вернул им благоразумие.

— Здесь совершенно не на что смотреть, уважаемые господа! — громко сказал он и претенциозно раскланялся, вызвав хохот обслуги. — Извольте посетить театр, оперу или куда вы там ходите каждый божий день. Уверяю — для таких искушённых зрителей наша постановка слишком слаба. Режиссёр из меня посредственный, хоть я и стараюсь.

Вскоре послали к старьёвщику за прогорклым жиром, выкупили весь и залили в костёр. Пламя взмыло выше человеческого роста, накрывая собой пожитки. Каспар выдал нескольким мужчинам с наскоро сделанными факелами пару жёлтых головок серы и, когда те скрылись внутри здания, обратился к женщинам:

— Успели! С ночлежкой покончено. Я поеду на кладбище, вы — ступайте домой и по дороге можете перекусить.

Клавдия обнаружила, что еле переставляет ноги. Под почерневшим потолком ей было страшно, воздуха не хватало и перед глазами всё тонуло в жёлто-красном шуме. Теперь от пережитого в теле поселилась противная дрожь. Заподозрив неладное, Томасин ослабила ремешки её маски.

— Удивительно, что ты вообще жива осталась. Ничего, расторопная.

— Куда мы идём?

— К пекарю, пока не закрылся. Клементина без своих булок жить не может.

Проулок встретил острой кошачьей вонью, смешанной с запахом горелого хлеба и липкой полутьмой. Клавдию и так мутило, а от вида треснувших тёмных корочек за захватанным стеклом витрины стало совсем тошно, и она поспешила отвлечься на колотящую в дверь Клеманс. Внутрь никого не пускали с самого первого дня, когда квартал сделали закрытым. Вскоре угрюмый пекарь с сажей на фартуке показался из своего убежища.

— Мне как обычно, — Клеманс высыпала монеты на ладонь, пекарь молниеносно сцапал столько, сколько счёл нужным.

— Вот это да! — Не удержалась Клавдия, увидев, с чем тот явился через минуту. — Десять су за крохотную булочку. А говорили, здесь нищий квартал. На ценнике в окне написано, что она стоит два. Или девушка должна тебе денег?

Тома оглянулась, отыскала глазами обрывок бумаги с цифрами.

— И правда, стоит два. Я-то не покупаю сласти, меня с них несёт как утку.

— Ты чего, пёс, с кручи упал?! — закипела Клеманс. — Так и знала, что обираешь меня!

Пекарь юркнул за дверь, не желая иметь дело с пудовыми кулаками Томы и когтями разъярённой Клеманс.

— Доберусь до тебя!

Работница с чувством пнула дверь булочной и обернулась к Клавдии:

— Глядите-ка. А из тебя может выйти толк. Ты, небось, и писать умеешь. Меня Кас учил-учил, только время зря потратил. С цифрами та же беда.

В лекарне Клавдия наконец-то разулась. Ноги страшно саднили и кровоточили. Старые ботинки напитались водой и вряд ли высохли бы к утру, а в горле уже начало першить и голос осип.

— Кажется, я застудила ноги, — сказала она, сев у печи, куда Клеманс бросила пучок хвороста, намереваясь разжечь.

— Не смей нам тут разболеться! Перезаражаешь всех. Сейчас натрём тебя салом, к утру будешь как новенькая.

— Всё бесполезно без хорошей обуви.

— Уж какая есть. Мейстер тебя и так бережёт.

Впечатлённая обманом лавочника Тома решила проведать свои гроши, которые хранила в маленьком тряпичном мешочке. Она высыпала их на стол и принялась так и этак перекладывать да собирать в стопки, словно играла сама с собой в «Счастливый дом». Что-то у неё явно не сходилось. Через некоторое время на её лице появилось крайне озабоченное выражение.

— Придётся отдать цыганке целый талер, — пожаловалась Тома подошедшей к столу подруге, уплетавшей злополучную булочку.

— За что?

— За гадание.

— Вздор какой!

— Ничего ты не знаешь! Прокажённому Жаку она предсказала скорую смерть и он внезапно помер через год!

— Между прочим, колода карт у нас есть. Меня мама учила, да уж всё из головы вылетело. Эй, ведьма рыжая, умеешь толковать карты?

— Конечно, — соврала Клавдия, не моргнув глазом.

— Так чего молчишь?

Графиня расположилась у стола. Ей дали карты, она с загадочным видом перетасовала колоду и разложила их крестом, рубашками вверх. Так делала в салоне одна мадам.

— И на что гадаем?

— Так ты же можешь сама это понять. Вот и выясни мою тревогу, раз умеешь.

«Томасин. Что её может так волновать? Что мы не можем подчинить себе до такой степени, что прибегаем к магии? Была не была», — Клавдия перевернула первую карту. На её счастье, там оказался бубновый валет.

— Юноша интересуется тобой.

Край пухлой губы исчез во рту: Тома явно забеспокоилась. Умению скрывать свои чувства она не была обучена.

Вторая карта была девяткой треф.

«Крестик. И загнутый хвост».

— Он… у тебя… уже на крючке! — азартно прошептала Клавдия.

Следующей выпала шестёрка черв, и тут Томасин сама предположила:

— Сердце — это ведь любовь?

— Верно. Но ещё очень мало любви. Если бы туз…

Последней оказалась дама пик.

— Соперница, да?

«Как легко быть гадалкой! Клиент сам говорит нужные слова!»

— Точно. Соперница.

— Как же быть?! Мой Пьер к ней сбежит! — Тома не на шутку встревожилась.

— Конечно сбежит, — задумчиво проговорила Клавдия, снова тасуя колоду, — но знаешь, в высшем обществе почти каждая владеет той или иной магией. Иным образом удачно выйти замуж сложно. Могу научить кое-чему.

Гадание вселило в Тому веру, и она подсела ближе, готовая внимать. Графиня хотела отшатнуться и чуть не свалилась вместе со стулом назад.

— Твой случай сложный, но приворожить вельможу куда труднее, чем простака. Твой Пьер ведь…

— Торгует рыбой.

— А столько суеты, будто он герцог! Так-так. Слушай. На рынке ведь ещё не все разошлись?..

Тома вернулась через полчаса, купив всё по списку.

— Вот! — она выложила на стол из корзины горшочек с поташным мылом и лыковое мочало. — А что вы сделали с моим выходным платьем?!

Обиженно свесив завязки, сырое платье уже сушилось на верёвке и чуть колебалось от горячего воздуха, вздымавшегося над печью.

— Клеманс его любезно постирала.

— А оно не выцвело?

— Оно всё было в пятнах. Особенно сзади. Всё в порядке, цвет остался таким же мерзким.

Клавдия распечатала мыло и сунула нос в горшочек, о чём мгновенно пожалела. Коричневая гуща пахла гарью, щёлоком и сыростью, но едкий застарелый пот всё равно смердел куда хуже.

— Ты не торговалась, надеюсь?

— Нет.

— Отлично. Теперь нужно нагреть воды и раздобыть корыто.

Священнодействие было в самом разгаре, когда в будуар вошёл мейстер. Узрев Тому обнажённой, он отпрянул, споткнулся в коридоре и воскликнул, едва удержавшись на ногах: «Господи, помоги!».

— Вот видишь! Даже старик — и тот воспылал, а ведь я ещё не добралась до твоего лица! — сказала Клавдия, не переставая орудовать мочалкой. Привыкать к грязной работе — так привыкать…

Когда с мытьём было покончено, графиня принялась за урок хороших манер. Она дефилировала из угла в угол, прихрамывая на больных ногах, но для начала годилось и такое. Томасин покорно ковыляла следом.

— Ты идёшь так, словно тебя тянут вверх за ниточку. Плавно, величаво. Улыба-а-а-айся! Улыбайся так, будто тебе очень легко жить и все вокруг — прекрасные люди. И говори с ними так же. Рано или поздно вокруг тебя всё покорится, всё станет послушным, очарованным. Всё и все. В крайнем случае, мы слепим из воска куколку и всласть истыкаем её булавками, тогда этот Пьер умрёт ничтожным девственником.