Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий - Страница 129

— Древние рода? — осторожно предположил я. — Аристократы, крупные землевладельцы?..

— Нет! — Дед выпустил из ноздрей дым, на мгновение став похожим на рассерженного дракона. — Государственная дума! Мелкие помещики, у которых от дворянского положения осталась, по сути, только бесполезная и дурацкая привилегия владеть другими людьми. Но куда больше меня тогда удивило другое: крепостная реформа оказалась не нужна самим крестьянам… Не всем, конечно. — Дед снова закусил мундштук зубами и тихо закончил: — Но не меньше трети из их голосов было против.

Я едва не разлил чай себе на колени.

— Хочешь спросить — почему? — усмехнулся дед. — Могу только догадываться. Я склонен думать, что переход к положению вольного человека для очень многих скорее означал бы потерю покровительства могущественного аристократа, чем какие-то особенные приобретения. Так или иначе, сейчас крепостное право — не более, чем юридическая формальность. И кроме того, некоторые семьи поколениями так тесно связаны с родами, что это скорее можно назвать древним союзом, чем… владением.

— Что-то вроде вассальной клятвы? — спросил я. — Да?

— Сравнение не совсем верное. — Дед улыбнулся и пыхнул трубкой. — Но можно сказать и так. К примере, прекрасно известная тебе Арина Степановна — крепостная.

— Что? — Я едва не поперхнулся чаем. — Да она же…

— Могла надрать тебе уши, когда ты ребенком позволял себе лишнего? — Дед наблюдал за моей реакцией с явным удовольствием. — Не сомневайся — может и теперь. И ее положение здесь совершенно ни при чем… Пожалуй, она даже была бы смертельно обижена, вздумай я предложить ей вольную.

Я не нашел, что ответить — дед разнес все, что говорил Хриплый, в пух и прах. Разобрал по полочкам, расколотил убойными аргументами — и аккуратно ссыпал в мусор. Может, кто-то более подкованный в истории и государственных делах и смог бы возразить хоть что-нибудь, но я — нет.

— Да уж… — Я рукавом отер со лба выступивший пот. — Надо сказать, тогда все это звучало… куда убедительнее.

— Все эти разговоры о кровожадных угнетателях, о равенстве… — Дед понимающе закивал — и вдруг, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза. — Скажи, Саша — а ты готов отказаться от своих привилегий? Разделить наследство с парой сотен крестьянских сыновей, отказаться от титула?.. От Дара, в конце концов? Стать обычным человеком — без всего, что досталось тебе от предков?

— Нет, — честно признался я. — Не готов.

— И это верно, Саша. — Дед легонько стукнул трубкой по столу, вытряхивая пепел и остатки табака. — Правильно. Хотя бы потому, что люди не рождаются равными. Разбогатеть или, наоборот — потерять родительское состояние может любой. И любой может при определенных обстоятельствах получить дворянский титул — или утратить. Но некоторые появляются на свет Одаренными — и этого не изменить. Такова природа вещей.

— Да, но…

— Подожди, я еще не закончил. — Дед чуть возвысил голос. — Это лишь половина того, что тебе следует запомнить раз и навсегда. Но есть и вторая: ты — князь Горчаков. Не только по праву рождения, но и по тому, кем ты стал. В свои семнадцать ты уже знаешь больше, чем какой-нибудь крестьянин из Елизаветино узнает за всю жизнь — а твое образование не завершено и на треть. Если начнется война и придется встать на защиту государства — твой Дар будет стоить сотни неумех с винтовками, а со временем — и тысячи. Но дело даже не в этом. — Дед на мгновение смолк, чтобы отдышаться. — Однажды ты научишься править! Не так далек тот день, когда тебе — хочешь ты этого, или нет — придется занять мое место в Государственном совете. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты был к этому готов.

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе ее императорского величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

— Что, не сильно приятная перспектива? — Дед улыбнулся одними уголками губ. — К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак — а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров — уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

— Думаю, ты услышал достаточно, — проговорил он, — чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. — Дед задумчиво потер подбородок. — Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

— Очевидно, Куракин. — Я пожал плечами. — Или кто-то из его… шайки. Сделать “глушилку” без сильного Одаренного в принципе невозможно.

— Это-то и пугает, — вздохнул дед. — Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек — а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками — расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

— Остается только понять — зачем Куракину эти… народовольцы. — Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. — Но на это уйдет время, которого и так, похоже, немного.

— Ага… — Я опустил ладони на подлокотники. — Я пойду?

— Да, ступай. — Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. — Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то странного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался — или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку — занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями — вплоть до мельчайших штрихов — и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину — но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее просто не мог.

Но я, кажется, знал, кто может.

Глава 7

Я оставил машину и “Волгу” с охраной в паре домов от неприметного двухэтажного здания в Волынкиной деревне и пошел дворами.

Подступающий мрак декабрьского вечера, темный кирпич стен вокруг, хриплые крики за углом… Похоже, парочке местных не терпелось выяснить отношения кулаками. Насквозь пропитавший воздух запах дешевого табака, дыма и машинного масла. Редкие фонари, из которых половина вообще не работала, а вторая — светила так тускло, что можно было запросто сломать ногу в одной из бесконечных ям и выбоин на асфальте. Положить его здесь положили — похоже, еще до моего рождения — но с тех пор так ни разу и не ремонтировали.

Рабочий квартал на окраине столицы — да еще и вечером в пятницу — уж точно не самое уютное местом для прогулки. Но я все равно чувствовал себя… пожалуй, почти в безопасности. Местные мне не страшны, а наемники или бунтари-пролетарии с “глушилками” уж точно не станут охотиться на наследника дворянского рода здесь, на задворках.

Скорее уж здесь всем на меня плевать.

Кое-как проскочив в тени мимо болтавших о чем-то под козырьком парней в грязных робах и чудом не попавшись на зубок здоровенной лохматой собаке на цепи, я, наконец, добрался до места. И пробрался в мастерскую не через главный вход, как обычно, а через черный, о котором наверняка знали даже не все работники. К счастью, оказалось не заперто — судя по бессчетному количеству окурков у двери, Настасьина братия нередко бегала сюда посмолить папиросами или самокрутками. Запах до сих пор держался — значит, в последний раз выходили совсем недавно.