Итальянец - Перес-Реверте Артуро - Страница 15

Ясно одно: в этом вопросе, решающем для того, что произошло позднее, чрезвычайно трудно установить истину. По крайней мере, неопровержимую истину. Когда я наконец взялся написать эту историю – через сорок лет после публикации нескольких репортажей в испанской газете «Пуэбло», где я ограничился тем, что рассказал эпопею о корабле-призраке и о тех, кто тогда боролся и умирал (я назвал статью «Троянский конь на Гибралтаре», даже не представляя себе, что однажды из нее выйдет целый роман), – так вот, когда я наконец решился, хозяйки книжного магазина в Венеции и ветерана-водолаза уже не было в живых. Скуарчалупо скончался вскоре после нашего интервью, а о смерти Елены я узнал в новогоднюю ночь накануне 1997 года. Приехав в город, я пошел в книжный магазин и увидел, что он называется уже не «Ольтерра», а «Линеа Омбра», и новая владелица ввела меня в курс дела. Действительно, из тех, кто застал атаки итальянцев на Гибралтар в 1942–1943 годах, не было в живых уже никого. Так что об истории Елены Арбуэс и Тезео Ломбардо я тогда собрал не так уж много свидетельств: записки местного комиссара полиции, о котором я расскажу позднее; упоминание о тех событиях в мемуарах под названием «Глубина и безмолвие», написанных капитаном третьего ранга Ройсом Тоддом, да несколько строк в «Маленьком Уилсоне и большом Боге», автобиографии Энтони Бёрджесса, который служил в британской колонии во время войны. Остальное мне приходится домысливать, иногда сдабривая подробностями, предоставленными мне косвенным свидетелем, который жив до сих пор: это гибралтарец по имени Альфред Кампелло, сын одного из тех, кто близко соприкасался с тогдашними событиями.

Итак, самое важное – то, что произошло в день возвращения Елены Арбуэс с Гибралтара. Когда она вечером работала у себя в магазине на улице Реаль – в правом верхнем углу на первой странице каждого только что полученного издания надписывала карандашом цену, – вдруг звякнул дверной колокольчик, и, подняв глаза, она увидела на пороге Тезео Ломбардо.

Оба не произносят ни слова, пока идут к морю. Она чуть впереди, он за ней. Идут наугад, без определенного маршрута. Они вместе покинули магазин и медленно шагают куда глаза глядят – туда, где свет чередуется с темнотой. Они даже не взглянули друг на друга. И не обменялись ни одной фразой, если не считать слов «добрый вечер», произнесенных Ломбардо, и «что вы здесь делаете», сказанных Еленой; вместо ответа он неуверенно, почти смущенно улыбнулся. И все; последовало молчание, скорее напряженное, чем неловкое, – оба не столько были в замешательстве, сколько, возможно, выжидали. Потом она попросила Курро остаться в лавке, проследовала мимо итальянца, не разжимая губ и не поднимая глаз, и вышла на улицу, где надо было соблюдать осторожность: до улицы Реаль с ее Торговой палатой, «Англо-испанским кафе» и бесчисленными барами было два шага. Поэтому Елена идет немного впереди, пересекает по диагонали церковную площадь и направляется к улице Мендес-Нуньес, которая упирается в пляж Поньенте. Она ни разу не оборачивается, но слышит его шаги, сначала позади, потом рядом с собой. И, когда город остается за спиной, а впереди проступает море, она повторяет вопрос:

– Что вы здесь делаете?

Она наконец оборачивается и смотрит на него: белая рубашка с закатанными рукавами, смуглый профиль и темные очки, в которых отражается двойное солнце, клонящееся к закату. Главный старшина Тезео Ломбардо, она помнит. Итальянский флот.

Он отвечает не сразу:

– Я подумал, может, я заберу часы, компас и глубиномер, которые забыл у вас в доме.

Снова этот легкий итальянский акцент, отмечает она. Слова мягко растягиваются, а в конце фразы интонация слегка повышается.

– Вы так подумали?

– Да.

– Они вам опять понадобились?

На этот раз итальянец не отвечает. Он стоит неподвижно, глядя на море, сунув руки в карманы, и легкий бриз раздувает воротник его рубашки. Он напоминает, думает Елена, одну из тех старинных статуй не то богов, не то людей, бросивших вызов богам; впрочем, между теми и другими почти нет различий.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Я вам их верну, – говорит она немного погодя.

– Спасибо.

Вблизи виднеется волнорез Сан-Фелипе, старая пристань из камней, которая выдается в море, успокоенное слабым восточным ветром. С обеих сторон на берегу, где пестрят пятна водорослей и сгустки нефти, воткнулись в песок баркасы, на которых кое-кто из рыбаков осматривает и чинит сети. Тут и там ожидают выхода в море сложенные в кучу рыболовные переметы, а на расстеленном брезенте высыхают на солнце осьминоги. Ветер доносит запах рыбы из котелка, что висит над костром конопатчика.

– Здесь красиво, – говорит Тезео Ломбардо.

Елена не отвечает. Она убирает со лба непослушную прядь и смотрит на Пеньон – он совсем близко – и на корабли, стоящие на якоре недалеко от берега. Сегодня их целая дюжина разных размеров: большие купцы, нефтяные танкеры и малокаботажные пароходы. На некоторых флаги нейтральных стран: либо они развеваются на мачтах, либо цвета национального флага обозначены на корпусе, хотя на большинстве судов ветер треплет красное полотнище британского торгового флота; и только на одном корабле, черном и длинном «Либерти», – звездно-полосатый американский флаг.

– Говорят, готовится очередной конвой, – наконец произносит Елена.

Итальянец молчалив; он будто не слышит ее слов. Пожимает плечами, оборачивается к ней. От неожиданности она смущается. Но быстро берет себя в руки.

– Возможно, – говорит он. – Почему вы так на меня смотрите?

– Из-за вашего выражения лица. Если бы у меня был фотоаппарат, я бы сделала снимок. Вы похожи на волка перед стадом беспомощных овец.

С виду она спокойна, но внутри ее сотрясает нервная дрожь. И тут она видит, что он улыбается: будто луч света прорезает белой полосой загорелую от солнца и моря кожу.

– Не совсем так, – мягко возражает он. – У этих овец есть пастух и сторожевые собаки.

Оба они смотрят на корабли.

– Я техник на борту «Ольтерры», – добавляет он. – Занимаюсь починкой, только и всего.

Елена смотрит на него в крайнем удивлении:

– Вы явились из Альхесираса, чтобы мне это сказать?

– Может быть.

Она медленно качает головой, словно пытаясь убедить в этом себя.

– Вы говорите, что вы моряк.

– Ну да.

– А в свободное время, по вечерам, саботажник?

Он не отвечает, только бесстрастно смотрит на море. Они стоят плечом к плечу, совсем близко друг от друга. Эта близость смущает Елену, и ей стоит труда не показывать волнение. Она опасается, что он заметит, до чего ей не по себе; и еще – что она может сделать нечто такое, о чем потом пожалеет. И потому, когда она снова начинает говорить, ее слова звучат неожиданно резко:

– Боитесь, что я на вас донесу?.. Поэтому и пришли… чтобы убедиться в своей безопасности?

Он снимает темные очки и смотрит на нее пристально, почти с болью, как смотрел бы любой человек, если бы его обвинили в том, чего он не делал.

– Вы заслуживаете объяснений.

Звучит искренне. Вполне – может, даже слишком. Кто его разберет? Либо он хороший парень, думает она, либо потрясающий актер. Либо и то и другое.

– Которых вы, разумеется, не дадите.

Сердце у нее колотится, и, пытаясь это скрыть, она говорит жестко. Его ясные глаза, чуть потемневшие в лучах закатного солнца, не отрываясь смотрят на нее. Glaucopis по-гречески, вспоминает она. Зеленые, как у Афины светлоокой.

– А вы их ждете?.. Объяснений?

– Я не настолько наивна.

– Я не за этим пришел. И вы понимаете, почему я не могу вам их дать.

Елена, занятая своими ощущениями, слушает невнимательно. Нервную дрожь сменяет странное или, возможно, почти забытое чувство: замешательство уступает место приятной уверенности в себе, почти физической. Как будто иссохшая душа вдруг напиталась влагой.

– А вы сами откуда?

Мгновение он смотрит на нее в нерешительности, то открывая, то закрывая дужки солнечных очков. Она едва различает в его глазах быструю смену всех «за» и «против». Наконец он сдается: