Философия красоты - Демина Карина - Страница 4

Задавака. Этот ярлык приклеили к тебе раньше, чем ты успела сказать "здравствуйте". Ни у кого из нас не было родителей-дипломатов, никто из нас не бывал за границей, а ты жила там целых семь лет и еще несколько месяцев, никто из нас не был в состоянии позволить себе розовый пенал с Микки-Маусом, и белый, удивительно мягкий ластик. А у тебя был и пенал, и ластик, и разноцветные заколки-бабочки, и чудесные переводные картинки, и совершенно удивительные карандаши для рисования. Целых восемнадцать цветов…

Зачем я все это вспоминаю? Просто мне очень нужно понять историю наших отношений. Хочется верить, что именно там, в истории я отыщу причину твоего побега, что пережив все наново я пойму, почему ты бросила меня… Августа, если бы ты знала, как мне тяжело.

На чем я остановился? Ах да, на нашем с тобой знакомстве. На тебе коричневая школьная форма с белыми манжетами и кружевным воротничков, белые гольфы до колена и белые банты, чудесными астрами распустившиеся на твоих волосах.

– Хочешь яблоко? – спросила ты и покраснела, тебе очень хотелось с кем-нибудь подружиться, чтобы не было так страшно, но девчонки тебя отвергли. Из-за Машки Вилюхиной, которая не желала уступать лидерских позиций. Помнишь Машку? Конечно помнишь, она ведь тоже убивала тебя. Первая красавица, первая ученица, активистка… Убийца… Где она теперь?

Машка всегда тебе завидовала, а ты не замечала ее зависти, ты вообще ничего вокруг не замечала, маленькая Ева-искусительница с яблоком в руке.

Тогда я не думал ни про Еву, ни про искушение, ни про яблоко. Я увидел твои глаза и пропал, а ты стояла и робко улыбалась. Домой мы возвращались вместе, с этого дня каждый день вместе, я нес твой портфель и старался не обращать внимания на дурацкие шутки.

Меня это дико злило и однажды я не выдержал и влез в драку, родителей потом вызывали в школу и отец долго лечил меня ремнем.

Глупые и счастливые детские воспоминания. Я бы отдал все, лишь бы вернуться в прошлое, чтобы снова неспешная прогулка от школы до дома, высокая трава прогибается под рукой, желтоглазые ромашки и жужжащие шмели. Ты что-то рассказываешь, но я не слушаю – любуюсь.

Наверное, я все это выдумал, какая любовь между третьеклассниками, какие ромашки, шмели и трава… фантазии, очумелые несбыточные фантазии уставшего от одиночества человека. Но мне очень хочется верить в эти воспоминания.

Скажи, Августа, так ли это было на самом деле?

При ближайшем осмотре оказалось, что раненому до состояния трупа далеко, в этом я кое-что понимаю, уж поверьте на слово. Ранение в плечо, пуля прошла на вылет, крупные сосуды не задеты – мой незваный гость оказался на удивление везучим типом – и большая шишка на лбу. Скорее всего, заработал во время падения.

Выжить-то он выживет, но наверх поднять я его не сумею, бросать тоже как-то не по-человечески, а звонить в «Скорую» или спасателям, оно мне надо? Вопросы задавать начнут, потом, не приведи Господи, обвинят еще, что это я его… Нет уж, очухается, пусть сам своих киллеров недоделанных ловит.

А пока… а пока отволокла его в свою нору – не скажу, каких усилий это стоило, наверное, с трупом было бы не в пример легче, его за ноги волочь можно, не заботясь о том, что голову ушибет. Трупам, оно уже все равно, а моему гостю пока нет. Пару раз он стонал, мычал нечто невразумительное, но потом снова потерял сознание. И хорошо, без сознания боль легче переносить.

Кое-как затолкав тело на кровать, я едва не рухнула рядом в полном изнеможении, все-таки силенок для подобного рода подвигов у меня маловато. Ладно, дальше все просто: разрезаем одежду, осматриваем рану – как я и предполагала, пуля прошла на вылет. Дырочка выглядела аккуратной и чистой, будто проделали ее в кабинете хирурга или, на худой конец, в хорошем тату-салоне. Рану перевязать и на всякий случай вкатить антибиотика, это дело никогда не помешает. Даст Бог, завтра мне удастся от него отделаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Шишку я попросту проигнорировала, подобные «боевые» ранения сами неплохо заживают. Следующим пунктом стали карманы типа. В одном обнаружились права на имя Николая Петровича Аронова, в другом бумажник, порадовавший глаза десятком разномастных кредитных карт и довольно-таки крупной суммой налички. Фи, Николай Петрович, подобные суммы носить с собой не то, что опасно – попросту неприлично.

Что ж ты за птица такая?

Источником всех своих неприятностей капитан Эгинеев справедливо считал имя. А в придачу фамилию и отчество. Кэнчээри Ивакович Эгинеев, кто захочет взять на работу человека с именем, о которое не то, что язык – ум сломаешь. А коли уж наградил Господь подобным подчиненным, то след держать его подальше, чтобы не раздражал лишний раз начальственные уши неблагозвучным именем.

На втором месте стояла внешность, а на третьем – непробиваемое убеждение людей, что человек, который хоть чем-то выделяется из толпы, если конечно этот человек – не знаменитый певец, политик или киноактер, по определению хуже. А если у тебя внешность карикатурного чукчи и труднопроизносимое для среднестатистического человека имя, то на карьере смело можно ставить крест. Тут не помогут ни ум, ни находчивость, ни готовность работать от рассвета до заката и после оного. Сложные логические построения "доброжелательные" коллеги поднимут на смех, правильность выводов подвергнут сомнению, щедро приправленному несмешными шутками, или, в лучшем случае, спишут на удачу, которая дураков любит. А любовь к работе обзовут глупостью, свойственной лишь дикарям.

С точки зрения Кэнчээри Иваковича глупыми были как раз-то коллеги, ограниченные, зашореные и ленивые, готовые с легкостью пообещать что угодно, а спустя минуту забыть об этом. Капитан Эгинеев обещания давал осторожно и старался держать слово, но сие обстоятельство странным образом лишь укрепляло репутацию дикаря. Хорошо, хоть чукчей уже никто не называет, раньше бывало… Два года Кэнчээри Ивакович с пеной у рта доказывал, что он вовсе не чукча, а якут – дурной был, надеялся изменить что-то, но заработал лишь кличку. Якут.

Глупые люди, чего с них взять.

Плохо только, что начальство тоже люди, и относится к капитану Эгинееву с тем же пренебрежительным снисхождением, что и коллеги. Терпеть – терпят, за вовремя раскрытые дела хвалят, но осторожно, чтобы ненароком не обидеть "настоящих" работников, за нераскрытые – ругают, но тоже осторожно – не приведи боже обвинят в национализме. Зато звездочки на погоны, премии, отпуска и прочие мелкие и крупные радости жизни достаются в первую очередь другим.

Одна радость – работа. Отец Эгинеева охотником был, дед охотился, прадед и прапрадед, и сам Кэнчээри Ивакович не посрамил чести родовой. Пусть он не на песца охотится, не на лису и даже не на медведя – зверя куда опаснее промышляет капитан Эгинеев, хитрого, свирепого, и до крови жадного, ибо людей, что, позабыв про наказы предков, убийства совершали, Кэнчээри Ивакович людьми не считал. Какие ж то люди – звери, и охота на них – занятие почетное.

Так он думал, когда шел работать в милицию, и за семнадцать лет мнение нисколько не изменилось. Страна изменилась, порядки изменились, отношение людей к милиции тоже изменилось, но не мнение капитана Эгинеева.

Сегодняшнее дело было непонятным. Вернее, не понятно, будет ли дело, но начальник все ж таки послал Эгинеева разбираться, чтоб потом не говорили, дескать, милиция бездействует, игнорируя разгул преступности. А Кэнчээри Ивакович к поручению отнесся серьезно: есть вызов – надо разбираться.

Мотороллер – подарок троюродного брата и еще один, дополнительный повод для насмешек – быстро домчал в нужный район. Мотороллер – не машина, в любую щель в пробке пролезет, или закоулочками, дворами вывезет. Свою машину капитан Эгинеев ценил и берег, глупые пускай смеются, а ведь никто из управления не приезжал на вызовы быстрее Кэнчээри с его мотороллером.