Философия красоты - Демина Карина - Страница 19

Да и вообще непонятно, связано ли это исчезновение в духе Дэвида Копперфильда со смертью Романа Сумочкина.

На всякий случай Эгинеев спросил Верочку, что та знает про «л’Этуаль» – да здравствует французский шик в российском исполнении – и Аронова. Лучше бы не спрашивал, не чувствовал бы себя столь ущербным.

По словам Верочки «л’Этуаль» была одной из современных икон и в храме женского тщеславия занимала отнюдь не последнее место. Иметь «вещь от Аронова» было модно, престижно, классно, неподражаемо, невероятно сложно, ибо самая маленькая фиговина, украшенная скромной эмблемой «л’Этуали» стоила бешеных денег. Зато счастливая обладательница поднималась в глазах своих подруг на недосягаемую высоту.

Все это, конечно, хорошо, но совершенно не дает представления о гибели Сумочкина. Придется ждать результатов вскрытия и тешить себя надеждой, что парень умер сам, без посторонней помощи. Лезть в высокомодное болото Эгинееву не хотелось. И удовольствовавшись ответом лысоватого господина – партнера и совладелеца «л’Этуали» Лехина Марата Сергеевича – что никаких претензий к Сумочкину «л’Этуаль» не имеет, Эгинеев притормозил расследование.

Да и куда спешить, когда нет конкретного заключения о причине смерти.

После первого всплеска радости я начала понимать, куда влипла. Дни были заполнены уроками: хореография, ритмика, актерское мастерство и стриптиз. День был расписан по минутам и каждое отступление каралось долгой душеспасительной беседой с Лехиным. Вот уж кто старался внушить, что более неудачного выбора Аронов при всем желании не сделал бы. Плевать, как бы плохо Марат обо мне не думал, сама я думала о себе еще хуже.

Он вообще был на редкость невыразительной личностью, Лехин Марат Сергеевич, полная противоположность Ник-Нику. Аронов у нас яркий, настоящая звезда, а Лехин – серый и унылый, как моя прошлая жизнь. Тяжелый взгляд, брезгливо поджатые губы, толстые носогубные складки, похожие на собачьи брыли и постоянное недовольство всем и вся. В другое время я в жизни не рискнула бы связаться с таким типом, как Марат, но отступать было поздно, да и не позволили бы мне отступить – слишком много денег вбухано в проект. Вот и учусь ходить от бедра, держать голову прямо и смотреть строго вперед. На самом деле это безумно сложно: идти, не глядя на землю, и при этом не спотыкаться.

Лехин, когда я в очередной раз подворачивала ногу – каблуки, скользкий паркет или ковер, за который я в силу невнимательности умудрилась зацепиться – только морщился и вздыхал. Вздыхал и морщился, с недоверием разглядывая скромную маску-домино – подарок Ник-Ника, который решил, что нечего моей физиономией людей пугать.

Сам Аронов словно забыл про меня, он с головой окунулся в работу, а карандаши, бумага, настольная лампа и твердый планшет полностью заменяли ему общение. Рисовал он неплохо, я как-то подглядела, но в рисунках его не увидела ничего такого. Впрочем, не знаю, чего я ожидала от них. Чуда? Откровения? Взгляду непосвященного открываются тайны истинной красоты? Чушь. Единственное, что я увидела: клубок черных линий, толстые, тонкие, плавные и ломкие, углы и окружности, но ни следа красоты.

Впрочем, что я понимаю в красоте?

Ровным счетом ничего.

Жизнь на удивление быстро вернулась в привычную колею, будто бы и не было безумного бега по темным дворам, шагов в темноте и странного, ни на что непохожего подземелья с портретом Сталина.

Именно портрет: хмурое лицо, суровый взгляд и седые усы – вдохновил Ник-Ника на создание коллекции. Это будет нечто: белая гвардия, красная кровь, смута и упокоение. Революция. Да, именно так он и назовет: Революция.

Ксана – символ прошлого, темного, замаранного тайной и стремлением к смерти. Ах, милый, славный Декаденс, клубы самоубийц и трогательная готовность верить в сверхъестественное… Для нее – черные, красные, лиловые тона, легкая неопрятность, затаенное безумие и откровенная слабость.

Для него – Ник-Ник уже решил, что непременно подберет Ксане пару, это ведь так логично: мальчик и девочка, как только он раньше не додумался? Для него – снежно-белое великолепие зимы семнадцатого года и алая, трудовая кровь.

Черт побери, это будет нечто!

Только нужно хорошо продумать кандидатуру партнера. Кто-нибудь достаточно известный, чтобы привлечь внимание к проекту. Кто-нибудь достаточно умелый и харизматичный, чтобы передать настроение и сохранить идею. Кто-нибудь не слишком дорогой, иначе Лехин прибьет. Он и так в бешенстве, не понимает, зачем возиться с девчонкой с улицы, когда после первого же намека – только свистни – Аронову доставят сотни, если не тысячи, портфолио. Все красавицы, свежие, выдрессированные школами и курсами, готовые на все ради славы. Стандартизированные, как этикетки в европейских супермаркетах, и столь же унылые.

Ник-Ник терпеть не мог стандартов.

В кабинет – святая святых процесса и самая уютная по мнению Аронова комната в доме – вошла Эльвира.

– К вам посетитель. – Доложила она.

– Ну так веди.

– Из милиции. – Уточнила домоправительница. – Я велела ждать в вестибюле.

Вместо «вестибюль», Эльвира выговорила «вестибул». Смешно.

– Сказать, что вы заняты?

– Нет, отчего же, – Ник-Ник с наслаждением потянулся, чувствуя, как ноют затекшие мышцы. Да он которые сутки из-за стола не встает, неплохо было бы прогуляться. Хотя бы до «вестибула».

– Подайте кофе, чай, печенье… ну, не мне вас учить. Я сейчас подойду.

У милиционера было настолько выразительное лицо, что Аронов испытал дикое желание вписать в грядущий проект и его. А что: суровый север Джека Лондона, собачьи упряжки, медведи гризли, шаманские бубны и медвежьи черепа… Людям бы понравилось. Или пойти не на Север, а на Восток? Липкая халва, шелковые шаровары, тугой лук и низкорослый конь с лохматой гривой. Дрожи земля: идет потомок Чингисхана…

Потомок Чингисхана с откровенным любопытством, свойственным лишь варварам, рассматривал часы – неплохая стилизация под конец 19 века. Аронов мог бы позволить и оригинал, но зачем? Антиквариату место в музее, а для дома сойдет и стилизация. К тому же стилизация оставляет больший простор для фантазии.

Взять хотя бы эту картину: узкоглазый дикарь в синих джинсах и черных носках – Эльвира видимо не сказала, что разуваться нет необходимости – любуется чудесной безделушкой из прошлого. Да, в этом что-то есть… нужно будет поработать, добавить деталей, сакцентировать внимание на разнице… но потом, потом, сначала следует узнать, чего ему надо.

Интересно, как зовут это чудо?

В этом особняке Эгинееву было неуютно, примерно как рыжему таракану, попавшему на вылизанную рачительной хозяйкой кухню. Того и гляди появится рука с резиновым шлепанцем и недолгая тараканья жизнь бесславно закончится. Суровая дама средних лет – наверное, хозяйка дома – препроводила Эгинеева в огромный – трехкомнатная квартира новой планировки с двумя балконами и раздельным санузлом – зал. А тапочек не предложила, только неодобрительно хмыкнула, когда Кэнчээри разулся. Вот и пришлось топать в носках по холодному полу. Ковер в комнате – если помещение таких размеров можно именовать комнатой – был, но маленький, невзрачный, непонятного зелено-бурого цвета. Тряпка, а не ковер.

– Ждите, – велела дама, – я о вас доложу.

Эгинеев присел на краешек дивана. Странная здесь мебель, ни на что непохожа. Столик изящный, точно игрушечный, зеркало в тяжелой раме, стулья с львиными лапами – такие Эгинеев в кино видел – и современные кресла, тяжелые, бесформенные, точно разбросанные по комнате куски замороженного теста.

Ждать пришлось довольно долго. Или это время шло очень медленно?

Огромные, в человеческий рост, часы шумно тикали, а стрелка не шевелилась: Эгинеев специально смотрел. Смотрел и засмотрелся: уж больно хороши часы, с завитушками, ангелочками и двумя дамами в пышных нарядах. Дамы улыбались, стыдливо пряча улыбки за позолоченными веерами, а Кэнчээри пропустил появление Сафрнова. Только вздрогнул, когда сзади раздался мягкий голос.