Дикарь - Демина Карина - Страница 9

К вечеру раны затянутся.

Всегда затягиваются. И он, свернувшись на соломенной подстилке, будет ощупывать кожу, уже почти не удивляясь тому, что подобное возможно. На коже и следов не останется.

Вечером.

А утром все начнется сначала.

Миха увернулся от хлыста, правда, вылетев за пределы очерченного на камнях круга, за что и был наказан. Вспыхнули огнем наручи, завоняло паленой кожей, и Миха завыл от боли.

Твари.

Какие же они твари!

– Давай, хватит бегать, – кинул гигант, сплюнув сквозь зубы. Зубы он подтачивал, а еще покрывал тонким слоем позолоты. И теперь они сияли, что солнце.

Выбить бы.

И вцепиться бы уроду в горло. Он близко. Но близость обманчива. Миха знает.

Пробовал не раз. И еще попробует.

Он скользнул в границу круга, отрешаясь от боли, заглушая уже ставший привычным страх. Тело желало отдыха. Но те, кто дрессировал Миху – а иным словом происходящее и назвать-то не выходило – имели собственные планы.

– Ишь, глазищами зыркает. Говорить-то умеет? – бросил гигант.

– Должен. Но пока упрямится, – ответил маг, наблюдавший за избиением.

Маг держался за пределами круга, на расстоянии безопасном. Был он молод. Красив. И раздражал что видом своим, что любопытством. Пожалуй, раздражал едва ли не сильнее старшего, который появлялся редко и большей частью по делу. Правда, дела его оборачивались для Михи новой болью, что лишь укрепляло принятое некогда решение выдрать магу глотку.

И этому, второму, тоже.

– Ничего. Выбьем, – пообещал гигант в сторону. И снова свистнул хлыст. Правда, теперь Миха уловил движение его краем глаза и успел увернуться, а потом подкатиться ближе. И еще.

Шаг назад.

Два вперед.

И в сторону. Танец, мать его. Безумный танец на грязной, пропитанной кровью земле. И гнилая солома липнет к ногам. Звенят от натуги мышцы. Тело сопротивляется. Тело боится рассыпаться. Но Миха не позволяет отступить. Он ныряет под удар, чтобы резко, рывком, сократить расстояние между собой и гигантом, на лице которого, кажется, появляется выражение крайнего недоверия.

А руки сами впиваются в шею.

Такую короткую, украшенную такой толстой, удобной цепью шею, чтобы… вспыхнули треклятые браслеты. Миха стискивает зубы. Эту боль он готов перетерпеть, главное ведь – добрался.

Краем глаза он замечает, как подается вперед маг. Вскидывает руки, шевелит пальцами, будто воздух щупает. Хрипит, наливаясь кровью, бритоголовый. Цепь его вдавливается в горло, а хлыст выскальзывает из рук.

Губы кривятся. И Миху обдает гнилым дыханием. А в следующее мгновенье уродливые толстые губы складываются в усмешку, и Миха не успевает понять, что происходит.

Огромные лапы обхватывают его голову.

Дергают.

Миха рычит. А треклятый негр бьет. Лбом. В лицо. И кажется, хрустят кости…

– Не повредите образец! – кричит маг, правда, как-то не слишком убедительно. А Миха захлебывается собственной кровью. Его же отрывают, швыряют на землю, и тяжелая, обутая в кованые железом ботинки, нога впечатывается в ребра.

– Выживет, – хрипло отвечают магу. – Шустрый… семя шакала. И упертый. Хорошо.

– Вы как, мастер?

– Жить буду. Но нет, видели? Удивил… может пусть и не говорит, но двигается-то, двигается как! – теперь, кажется, Михой восхищались. Правда, это не помешало опять пнуть его под ребра. – Вставай.

Миха попытался.

Кажется, сломан нос.

И не только. Зуб, стоило прикоснуться, выпал. А снизу клык шатался. В голове гудело. Ныли ребра.

– Странно, что защита сработала так слабо.

– Сработала, вона, попалило изрядно. Снимите вы эту пакость. Все одно толку мало. Чувствительность-то, чай, снизили, – негр присел на корточки и сунул палец под браслет. – Но ничего, поработаем, глядишь, и сделаем человека.

– Скорее бы, – маг тоже подошел.

Он ступал мягко, осторожно, но все одно двигался громче этого вот, с хлыстом.

– Времени почти не осталось.

– Ничего. Сколько есть, а все наше. Водицы ему дайте, и пусть передохнет, подумает.

На Миху вылили ведро воды.

Хорошо.

Пить хотелось жутко. Убивать тоже. Но пить – сильнее.

Верховный разглядывал шкатулку. Обыкновенная. Ладони две в длину, ладонь в высоту. Дерево, покрытое лаком. Ни резьбы, ни инкрустации. Только хитрый замок поблескивает, так и манит открыть.

Открыть можно.

Верховному. И человеку, которому тот доверит дело столь важное.

Верховный поморщился. Больше всего ему хотелось шкатулку эту сжечь, а пепел развеять у подножия пирамиды. Но он давно уже научился справляться с собственными желаниями. А потому лишь откинул крышку да сухим пальцем провел по одинаковым кругляшам камней.

И вновь же, ничего-то в них нет.

Обыкновенный горный хрусталь, которого в Империи изрядно, только гранить его не стали, но отшлифовали. И сделался хрусталь серым, нехорошим. Такой и в руки брать неприятно.

В дверь поскреблись.

– Заходи, – велел Верховный, не сомневаясь, что и тихий голос его – уж третий день как ныло противно горло – будет услышан.

И не ошибся.

– Я принес теплого молока, – произнес Нинус, глядя в пол.

Тихий.

Смиренный.

Умный, иначе не продержался бы столько. Опасный. И невидимая рука сдавливает горло.

– Благодарю, – Верховный провел по пустым кристаллам. Наполняясь божественной силой, те меняли цвет. Одни становились ярко-зелеными, ярче драгоценных изумрудов, другие полыхали алым, третьи делались черны, что первозданная Бездна.

Нинус отпил глоток из кубка и лишь затем подал Верховному.

– Вам не нравится это? – позволил он себе вопрос, как-то уловив, что Верховный пребывает в подходящем для беседы настроении.

– Не нравится.

– Но и отказаться мы не можем? – он ступал почти беззвучно. Босые ноги его с одинаковой легкостью скользили что по камню, что по драгоценным коврам.

– К сожалению. Император сказал свое слово.

Молоко, смешанное с топленым жиром и медом, имело тот отвратный привкус, который долго потом не сходил с языка.

– Присядь, – велел Верховный.

И Нинус поклонился. Он опустился на ковер, растянувшись в позе покорности.

– Не надо. Не сейчас. Я знаю, что с тобой беседовал Император.

Спина вздрогнула.

Он и вправду надеялся, что Верховный настолько ему доверяет, чтобы вовсе не приглядывать?

– Я был тверд в своей вере.

– Не сомневаюсь.

Когда-то, очень давно, он сам, не будучи Верховным, вот так же подносил теплое молоко. И вновь же мешал его с жиром и медом.

Хорошее сочетание. Терпкое. Многое позволяет скрыть.

– Но что ты думаешь сам?

– Думаю?

А пальцы вытянутых рук подрагивают. Страшно? Ничего, этот страх не идет ни в какое сравнение с другим. Верховный позволил себе улыбнуться. Какое удивительное заблуждение. А главное, распространенное. Он ведь тоже полагал, что, достигнув вершины, станет свободен. Прежде всего от страха.

Вышло наоборот.

– Что ты думаешь о магах? Об их предложении? О том, что они нужны нам?

– Я…

– Ты ведь думал об этом? Не разочаровывай меня, Нинус. И разогнись уже. Я не собираюсь тебя убивать.

Вряд ли Верховному поверили, но спину Нинус распрямил. Так-то лучше. Всяко удобнее беседовать с человеком, нежели с его спиной.

– Император прав. Маги нужны нам.

– Нам?

– И нам тоже, – ответил Нинус с необычайным упрямством. – Вам ли не знать, сколь многие недовольны. Не только границы великой Империи ослабли, но и границы веры.

Он стиснул кулачки.

А ведь верит. Искренне верит. Эта искренность, эта уверенность, что именно они, избранные отцом-Солнцем, благословенные светом его, и держат на плечах своих мироздание, когда-то и привлекла внимание. С той поры прошел не один десяток лет, но вера никуда не исчезла.

Хорошо ли это?

– Вам ли не знать, что все реже люди заглядывают в храмы. Все меньше жертвуют. Что утратили они страх перед Богами. Что все чаще раздаются голоса, которые призывают остановить жертвоприношения! – это Нинус почти выкрикнул. – И все меньше тех, кто верит, что так нужно! Что не по воле своей, не по прихоти совершаем мы это!