Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари - Страница 30

До конца весны и в начале лета военные самолеты взлетали из долины и возвращались с такой же регулярностью, как прежде прибывали и убывали поезда. Если бы не сирена, отличить вражеские бомбардировщики от самолетов люфтваффе было бы невозможно.

Ома и опа льстили себя надеждой, что бомбы предназначались для аэродрома, но после каждого воздушного налета все больше домов и магазинов лежали в руинах. В тех кварталах, которые эта беда обошла стороной, белье на веревках висело искромсанное шрапнелью, деревья в садах стояли черные, обугленные. Окружающие город поля обезобразили воронки от снарядов, деревья обгорели и повалились, на выжженных пастбищах лежал мертвый скот.

Карл и Генрих жаловались на боль в ушах и на ночь прятались под кроватью Генриха, натянув пуховые одеяла на головы и свернувшись калачиком. В первый раз зайдя в их комнату и увидев пустые постели, мутти с отчаянным криком выбежала в коридор, в ужасе от мысли, что сыновей похитили или они сбежали. Когда же мальчики выбрались из-под кровати, она от радости упала на колени и зарыдала.

До конца лета редкая ночь проходила без того, чтобы людей не разбудила сирена. Чаще всего сигнал воздушной тревоги звучал два или три раза за ночь. Мальчики так измучились, что мутти и Кристина насилу будили их и вытаскивали из кровати, а потом часть дороги несли, а часть тащили по темным улицам. Мутти беспокоилась о том, как они смогут вставать вовремя в школу, когда начнется учебный год. Но потом объявили, что школы пока, до особого распоряжения, работать не будут, поскольку в учебных зданиях не было бомбоубежищ.

Во время первых налетов, услышав сирену, домочадцы Кристины начинали одеваться. Через несколько недель они стали просто набрасывать пальто поверх ночных рубашек и пижам. Но когда пришла осень и воздушные атаки участились, все ложились спать прямо в одежде, а иногда и в обуви. Несмотря на возражения Кристины, мутти твердо настаивала на том, чтобы дети скорее бежали в убежище и не ждали, пока они с бабушкой и дедушкой медленно спустятся по склону холма, проковыляют по переулку и добредут до погреба. С каждым разом старики, запыхавшиеся и взъерошенные, все дольше добирались до укрытия.

В конце концов Карл стал страшиться самой сирены. В середине дня, заслышав первые завывающие звуки, он в ужасе бросался искать мать. Тревожные сигналы столько раз будили малыша от прерывистого сна, что преследовали его в кошмарах. Еще не до конца проснувшись, он босиком, на заплетающихся ногах кидался вниз по лестнице. Дважды за неделю мутти успела перехватить его, пока он не выбежал из дома. После этого она стала укладывать мальчиков спать в своей комнате, чтобы не упустить то мгновение, когда они в жутком испуге откидывали одеяла и вскакивали с постелей.

Хотя Генриху было девять лет, мутти велела ему днем находиться вместе с Карлом в саду или на заднем дворе, чтобы она знала, где их искать, когда завоет сирена. Мутти разрешила мальчикам играть в мяч на улице, но только перед домом, где она могла следить за ними из окна. Генрих упрашивал мать отпустить его с друзьями поиграть в войнушку или ловить лягушек в залитых дождем воронках. Но мутти и слышать об этом не хотела. Более того, она, не стесняясь в выражениях, высказывала всем, что родители, позволяющие детям без присмотра бегать по городу в военное время, просто не в своем уме. Когда бургомистр выступил с публичным заявлением, в котором предупредил жителей города о неразорвавшихся бомбах и распорядился сообщать обо всех подозрительных предметах, мать получила подтверждение своим опасениям.

Солнечным днем в начале сентября Кристина с Генрихом шли по разбомбленному району в противоположной части города. Мысли ее занимали предостережения матери и сообщение бургомистра. В трех с половиной кварталах дома представляли собой лишь полуразрушенные стены, висевшие в воздухе межэтажные перекрытия, разбитые лестницы, ведущие в никуда, и пустые оконные рамы. У Кристины подвело живот, когда она представила под обломками и пеплом обугленные человеческие кости. На втором этаже последнего дома в квартале в окне без стекол ветер трепал обгоревшие синие занавески. Девушка велела Генриху стоять посередине улицы и пошла вперед, не в силах оторвать взгляда от развалин, тянувшихся вдоль тротуара, как ряд гнилых черных зубов.

Сестра с братом направлялись на ферму Клаузе у северной оконечности города и несли с собой мамин драгоценный австрийский гобелен, свернутый подобно гигантской сигаре. Кристина держала один конец, Генрих — другой. Она бы справилась и сама, но Генрих со слезами умолял мутти отпустить его тоже — ему опостылело безвылазно торчать во дворе. Кристина отлично понимала брата, но из-за того, что он напросился в помощники, ее замысел пройти мимо дома Исаака сорвался.

Утром мутти попросила Кристину помочь ей снять со стены гобелен. Сначала девушка подумала, что мать хочет отнести ковер в переднюю, где стояли два чемодана с одеждой, документами и несколькими дорогими сердцу вещами — все это девушки брали с собой в убежище во время воздушных налетов. Она залезла на диван и сняла угловые петли с гвоздей. Странно, конечно, что мама хочет таскать туда-сюда такую громоздкую вещь — бежать в укрытие с ковром в руках будет нелегко. Решение собрать «тревожные чемоданы» представлялось разумным: если дом разбомбят, у семьи ничего больше не останется. Но гобелен большой и тяжелый. Кто понесет его? У Кристины и Марии в одной руке было по чемодану, а другой они вели братьев. А мутти помогала старикам. Кристина уже хотела предложить маме попросить у герра Вейдера позволения оставить ковер в погребе, но тут лицо матери исказилось в плаче.

— Фрау Клаузе всегда восхищалась этим гобеленом.

— И что же?

Неужели что-то с отцом? Сообщит ли мать новость родным прямо сейчас или будет скрывать от них плохие известия как можно дольше?

— Ничего, — вздохнула мутти. — Я переживу. Это всего лишь вещь.

— Но почему ты плачешь? Гобелен напоминает тебе об отце?

Мутти положила скрученный ковер на стол и взглянула на Кристину.

— Нам нужен петух, — объяснила она. — Вчера я говорила с фрау Клаузе. У нее три петуха.

— Ты хочешь обменять гобелен на петуха?

— У меня останутся воспоминания о медовом месяце с твоим отцом. Их-то никто не отберет.

— Можно отдать что-нибудь другое, — предложила Кристина. — Например, корзину слив или фунт картошки, — девушка огляделась, подыскивая, чем можно пожертвовать вместо маминого ковра. Но кроме настенных часов, доставшихся от прабабушки, ничего ценного в комнате не нашлось.

— Фрау Клаузе не нужны сливы, у нее есть фруктовый сад. А ковер — это роскошь. Мы без него проживем. Гораздо важнее завести новых кур. Надо готовиться к худшему, дочка. Сентиментальность нас не прокормит.

Кристина предложила отнести гобелен фрау Клаузе, отчасти чтобы избавить мать от необходимости самой отдавать дорогую ее сердцу вещь чужому человеку, отчасти потому, что Карл пришел бы в ужас, если бы мутти ушла из дома хоть ненадолго, отчасти потому, что надеялась на обратном пути украдкой бросить взгляд на дом Исаака. Теперь, проходя мимо сожженных зданий и груд полурасплавленных ключей, столового серебра, картинных рам и других извлеченных из завалов личных вещей, приготовленных на вывоз членами гитлерюгенда, она пожалела, что не убедила Генриха остаться дома. Краем глаза она видела его бледное лицо с выпученными от потрясения глазами.

— Жители этих домов наверняка были в убежище, — проговорила Кристина.

— Я знаю, — кивнул Генрих.

К счастью, остаток пути они прошли по уцелевшим улицам. День выдался относительно спокойный, и можно было вообразить, будто никакой войны нет. Сестра и брат миновали еще шесть кварталов, перешли по крытому мосту реку и вдоль длинного ряда лип дошли до тропы, которая вилась через невспаханные поля фермы Клаузе.

Когда они добрались, Кристина порадовалась, что взяла с собой Генриха, потому что за петухом пришлось гоняться по всему двору. Резвый и изворотливый кочет никак не давался в руки, и через полчаса бесплодных попыток поймать его Кристина хотела уже взять назад материнский гобелен. Фрау Клаузе могла хотя бы загнать птицу в курятник, но вместо этого сунула ковер под мышку и махала артритной рукой с искривленными пальцами в сторону амбара, крича, чтобы они не брали петуха породы леггорн с высоким черным хвостом.