Мир для его сиятельства. Пограничник (том 2) (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич - Страница 62

— Рома, не рассчитывай на наш брак серьёзно. Там — политика. Я ничего не решаю. Карлос — тоже. — Пауза. — Да-да, — продолжила она, — северяне сами хотят влезть в конфликт с мятежниками на нашей стороне, и мы не можем отказаться от такого подарка небес. Они считают, что могут удержать страну от войны. Они хотят безопасности поставок продовольствия и сбыта своих руд и продукции ремёсел. Наш брак — залог союза.

— А я — ослик, которому твой дядюшка, чтоб он был здоров, показал морковку, чтобы тот бежал вперёд и вопросов не задавал.

— Я говорила ему, что тебя не проведёшь. — Она расплылась в улыбке.

— Я куплю тебя у северян, предложив иную конфигурацию союза, — раскрыл я часть карт.

— Ты не понимаешь, там…

— Заткнись! — мягко, но настойчиво попросил я, и он, о чудо, замолчала, удивлённо подняв глаза. Подумала, осторожно заявила:

— Даже Карлос не позволяет себе так со мной разговаривать.

— А кто позволяет? — усмехнулся я.

— Никто. Мама позволяла. И дядюшка Карлос. Их обоих уже нет.

Я пожал плечами. Катрин сирота, как и я. Отца не знала никогда, дядя, прошлый король, воспитывавший её как родную, умер. Мама — тоже. Средневековье, все смертны. Но в этом мы похожи.

— Значит, я буду третьим! — констатировал я, показывая, что не терплю возражений. — И не криви носик, я буду твоим мужем, и беру себе такое право, как твой будущий супруг и твоя вторая половинка. Как и тебе простится многое, что не простится более никаким столичным шмарам с самомнением.

— Я — шмара с самомнением? — с подлой ухмылкой зацепилась она за оговорку. Топнула ногой, остановилась и принялась готовиться скандалить.

— Была, — не стал развозить сопли я, и снова рубанул, как есть. — И так бы ею и осталась, но я в тебя влюбился. А любимая не может быть шмарой, согласись?

— Сукин ты сын, Рикардо Пуэбло! — Она пыталась злиться, но не могла, её распирало на смех. Наконец, взяла себя в руки и признала:

— Хорошо. Давай поступим, как сказал. Как будто ничего не было, и мы заново познакомились.

Я обошёл её, как бы загородив дорогу. Вежливо поклонился.

— Сеньорита, Рикардо. Просто Рикардо. Но для друзей — РОман. Приятно познакомиться. А вы… Где вы потеряли свои крылья?

Она засмеялась, и смехом были разрушены все непонятки между нами. Наконец, присела в реверансе.

— Катрин, просто Катрин, сеньор РОман. Королева ангелов. Приятно познакомиться, рыцарь. Сопроводите меня до таверны, отпраздновать основание этого прекрасного в будущем города?

Перед самой таверной было чисто, дорога утоптана, и я взял её под руку. Нас ждали — вокруг таверны было по сути кольцо из гвардов её охраны, а двое стояло прямо у входа, фильтруя народ, что те вышибалы в клубе. Мои тут тоже отметились, но они были на расслабоне — это их земля и их территория. Йорик прислал для паритета взвод, то есть десяток (это не всегда десять человек, тут было полтора десятка минимум), но фишка в том, что мы тут не одни, тут полно народа. И все они, вся таверна, были в зоне их контроля. Кивнув знакомому десятнику — вместе в Кордобу ездили, торжественно ввёл сеньориту внутрь.

К нам уже бежал предупреждённый администратор, весь в мыле от усердия и переживаний, кого будет обслуживать:

— Ваше сиятельство, ваша светлость! — Меня, курилка, первым назвал, хотя начинают с более важных. — Прошу! Стол готов!

— Сеньорита? — Под ручку провёл её к столу перед самой сценой. Самое козырное место из всех возможных. Сцена была на возвышении почти полметра (местная мера длины «шаг»), и на сцене орудовал… Джаз-банд? Нет, не назовёшь, хотя напрашивалось. Рок-группа? Тоже похоже, но тоже далеко. «Ударник, ритм, соло и бас, и, конечно, ионика. Руководитель был учителем пения, он умел играть на баяне».

Да-да, он самый! Курилка! Где б ещё встретились! Пока я воевал в предгорьях Холмов, он двинул стопы на открытие нового города, и собирает тут сливки, наверняка представившись моим протеже (что многие в этом мире подтвердят, потому, наверное, Никодим его и взял, ибо без блата или отката сюда сейчас вряд ли пролезешь). Ушлый тип!

По центру у стены стояла привычная мне ударная установка. Основной, «правый», над ними два альта, под ними «бочка». Четыре тарелки на стойках, одна — приводимая от педали, как и «бочка». За ударными сидела молоденькая девчушка с зарумянившимися щеками и опрятными, тщательно вымытыми и собранными в хвост, рыжими волосами. Лет шестнадцать наших, не более. И юзала барабаны эта крошка так, что я дежа вю ощутил — как будто в Москве оказался, в каких-нибудь «шестнадцати тоннах». Перед нею стояла ещё одна девчонка, но уже ближе к тридцатнику, то есть «старуха». Волосы светлые, почти блонди, с вплетёнными лентами, свободно развеваются, хотя тут это знак, что сеньорита не замужем. Но с вида этой прожжённой тётки не скажешь, что она не проходила огонь, воду и медные трубы. А значит в понимании всех шлюха. Но шлюха красивая. На медной трубе она, кстати, и играла. Не знаток оркестра, там есть градация по духовым, каждый по-своему называется, для меня они все «трубы». Звучало прикольно, чем-то созвучно со Шнуром и его Ленинградом — тот тоже на духовые делает большой акцент. Слева стоял мужичок с забитым видом, и прилежно, то есть равнодушно, выдавал в эфир нечто, насилуя лютню, снабжённую колёсным механизмом. Одной рукой что-то там перебирал на грифе, где находился целый ряд управляющих процессом клавиш, другой — крутил ручку сбоку. Звучало громче, чем собственно лютня, и прикольнее. С правой стороны сцены ещё одна сеньорита в зрелом возрасте, но с развевающимися волосами, каштановая яркая шатенка, с гитарой в руках. С гитарой, сразу видно, обращалась не очень, играла аккордами, но пальцы её лётали по грифу туда-сюда только так. Ну и он, бог данного коллектива, отрок по имени Сильвестр. Тоже с гитарой, один в один как у правой, и я уверен, обе — родственницы моей, купленной в Картагене. Но вот он уже насиловал инструмент как надо, с быстрыми переборами пальцев по ладам, соляками на одной струне, а в его шаловливых ручках мелькал медиатор.

Боже, и это я ещё не начал описывать, ЧТО они играли! Ибо узнал мелодию, пусть благодаря трубе и лютне не сразу, как вошёл. Кавер же, по мотивам. Но «мотивы» оказались узнаваемы, и я чуть не упал — просто споткнулся. Как раз закончился проигрыш, и Сильвестр своим звонким тенором вступил:

— Среди ублюдков шёл артист, в кожаном плаще мёртвый анархист. Крикнул он: «За мной! Живых — долой!» Трупов вёл он за собой.

«Анархия» в местном лексиконе — это то же слово, что «смутный», касаемо политики. Есть у меня красное словцо для телохранов, «Смутное время». Вот и «анархист» тоже оказалось в местном словообороте, хотя с идеями таких личностей, как Бакунин, Кропоткин, или, боже спаси, месье Прудон, тут не просто не были знакомы, но вряд ли понимали, что «так можно».

— В одной его руке был ржавый серп. В другой — разбойный флаг с черепом и костьми. Мертвецы всю ночь кричали: «Хой! Мы, анархисты, народ не злой!» — выкрикивал юноша.

Несмотря на то, что половина зала при нашем появлении напряглась и переключила внимание, дужный смех зрителя был достаточно мощным. Я также улыбался за компанию.

— В жизни артист весёлый был, — заканчивал меж тем менестрель. — И побухать — завсегда любил. Утро крестьянам помогло. Солнце трупы за полчаса сожгло… — Инструменты выжидательно замолчали, и «замогильный» шёпот вокалиста «по секрету» добил:

— Но в тишине ночной в подвале кто-то рявкнул… ХО-ОЙ!!!

Я хлопал вместе со всеми. Сидящая на лавках у правой стены солдатня ревела от восторга. Мастеровые, купцы, кого тут только не было — все ревели от восторга. Одна Катрин хлопала глазами.

— Это он, да? — только и смогла спросить она.

— Прости, дорогая? «Он» это кто?

— Тот менестрель. Который берёт заказы, чтобы хвалить знатных донов так, чтобы над ними смеялись?

И тут раскопали. Но это наоборот закономерность.

— Он. — Кивнул. — Но я его не приглашал — не до того было. Сам приехал.