Еврейская нота - Веллер Михаил - Страница 3

И только несколько наших девочек сказали, чтобы мальчики перестали. Девочки вообще добрее.

Прозвенел звонок, и вошла наша Тамара Федоровна, и увидела плачущую Галю, и спросила, что случилось, и ей сказали девочки, что мальчишки дразнили, как, что бурятка, кто, а они все, ну, почти все. И она обняла Галю за плечики, и стала гладить по голове, а та совсем разрыдалась, и Тамара наша Федоровна вывела ее, не сопротивляющуюся ничему, к доске перед классом, и все обнимала и гладила по голове, и говорила, что мы поступили отвратительно, что все народы у нас равны, что только фашисты могут ненавидеть людей, которые из каких-то других народов, и чтобы она никогда даже не слышала ничего подобного, ну и всякое такое.

Все и так понимали, что говорили и сделали, и слова Тамары Федоровны казались совершенно правильными, но не совсем искренними, что ли, ну, по обязанности, для воспитания, правильные, конечно… но как бы это сказать: до сердца не доходили. Вот что нехорошо сделали – это и так понятно. А слова – правильные, как должно, но не душевно звучали, что ли.

До конца уроков Галя не поднимала глаз и ни с кем не разговаривала. Она проучилась у нас до конца четверти, а потом исчезла. Родители забрали, значит. В другую школу перевели. А может, переехали.

…Прошло шестьдесят лет. Мелкий школьный эпизод из сотен и тысяч прочих. Всю жизнь это помню.

Дети очень жестоки. Возраст. Инстинкт стаи. Выбраковка чужих и слабых. Естественный отбор. Не дай бог.

«Бурят» и почти ему синонимом слово «дундук» означали у нас тупого, отсталого, малограмотного Пренебрежительно-ругательное.

…Много позднее, много позднее узнавали мы – те из нас, кто хотел знать – что степи эти и сопки, берега Ингоды и Онона, были родиной Чингиз-хана, и отсюда начался великий поход монголов, создавших величайшую империю в истории, покоривших Китай и Хорезм, дошедших до Адриатики и Египта. И сама-то Московия была северо-восточным улусом Орды, и после ее распада Иван IV, гордый родством чингизид, объявил себя царем, наследником Великого Хана в Сарае, и стал собирать под себя отпавшие ордынские земли от Казанского ханства до Сибирского. И что, пардон уж, мозг среднестатистических бурятов крупнее среднеевропейского, и АйКью выше, как у всех восточных азиатов. Хотя все это, конечно, в данном случае не важно.

Просто, наверное, на другом человеке травлю ощущаешь яснее и печальнее, чем на себе самом. И если раз ощутил – всю жизнь ненавидишь и презираешь, когда все травят одного. За то, что он не такой, как остальные. И придумывают причины.

В пионерском лагере я был только раз, после пятого класса, и это был хороший пионерский лагерь – Забайкальского военного округа. Но весь пионерский сахар вожатые, тем не менее, клали в собственный чай и пили сироп. Лагерь располагался в сосновом бору на берегу реки, и мы купались – за месяц два раза по пятнадцать минут.

В лагере было восемь отрядов, и в шестом отряде на месяц угнездились два еврея: я и мой приятель на год старше, мы жили в одном ДОСе и ходили в одну школу, Марик Лапида. Специалист по расовому вопросу тут был лишний. Марик был выразителен, как хвост фазана: черные густые кудри, большие навыкате темно-карие глаза, закругленный горбиком нос и что-то неуловимое в интонации. Никого он не волновал, пока от лагерной скуки к нему не приколебался славянский ариец. У него была кличка Дудик, и фамилия Дудик, и был он худой, жилистый и русоволосый. А Марик, того же роста и возраста, был рыхловат.

Неделю в отряде, в бараке то есть нашем дощатом одноэтажном под соснами, Дудик проповедовал точечный еврейский погром.

– Пора этому вашему еврею морду начистить, – протяжно убеждал он, подходя к нашей половине. Мальчики шестого и седьмого отрядов жили в одном бараке, разделенные проходом между рядов кроватей.

Общество относилось к провокациям индифферентно, пока не созрело для гладиаторских боев:

– Марик, да дай ты ему! Ты ему дашь.

Седьмой отряд, соответственно, убеждал в победе Дудика.

Итак, назначили время после мертвого часа. На большой поляне в лесу, окруженной кустами.

Болельщики выстроились двумя подковами и напутствовали своих бойцов навстречу друг другу. Дудик смотрелся выигрышнее и улыбался. Марик был напряжен.

Мгновенно выяснилось, что Дудик быстрее, но Марик сильнее и злее. Его превосходящая масса не оказалась пассивной. Кулаки Дудика попадали в цель без видимого эффекта, а Марик бухал по нему гулко, как по мячу. Дудик стал улыбаться криво. Он отлично приседал под удар в голову, но когда выпрямлялся – как раз получал в живот. Марик стал распаренным, оскаленным и пробивал его защиту только так.

Дудик уже только защищался и пару раз качнулся, когда его сторона закричала, что пора на полдник. Мы закричали, что вот через минуту Марик его добьет, да и хрен с ним, с полдником. Те обещали, что после полдника продолжим.

На полднике Марик сидел красный и потный, а Дудик опять иронически улыбался и выглядел как ни в чем ни бывало. Но после полдника его сторона заявила, что дрались вничью, а Марик нечестно бил Дудика в живот.

– Что нечестно! – орал Марик, уверовав в свои силы изуродовать Дудика. – Пошли додеремся!

Дудик улыбался и смотрел в сторону, оказавшись как-то в заднем ряду.

На том и кончилось. Марика никто не трогал. Свой. Утвердил себя. Дудик никогда не оказывался поблизости. Он не знал, что Марик любил драться. Просто он боялся родителей, если исключат за драку из лагеря.

Ломка стереотипа. Еврею не подобает. Кто ж знал.

Во втором классе я зимой болел и за неделю подробно вылепил из пластилина очень красивый самолет: зеленый, с красными звездами, а снизу голубой; остекление кабины было сделано из кусочков прозрачного целлофана конфетной обертки, а внутри сидел крошечный летчик в шлемофоне. Второклассник Доронин, проходя мимо моей парты, смял его в кулаке. Мое рыдание его смутило, он не имел в виду ничего такого худого: вообще я не плакал никогда. И когда с началом урока учительница озаботилась моим горем, Доронин каялся, что нечаянно, и предлагал помочь исправить. Он был совершенно нормальный пацан, ну просто учеба не шла.

Это я к тому, что когда классе уже в шестом друг Марик Лапида украдкой спихнул со стеллажа на пол картонный полигон с моей пластилиновой техникой – танки, бронетранспортеры, самолеты и даже санитарная машина, внутри которой лежали на носилках раненые – все сильно помялось!.. – он сделал это куда как намеренно и без всяких раскаяний. Причем свалил на своего отца, у нас гости были, и закатил ему обвинительную истерику. Через несколько лет, уже из разных частей страны, мы случайно пересеклись – и он признался: это он сбросил. Завидовал. Не умел так.

В лагере мы обязаны были петь пионерскую песню «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих». Мы ее ненавидели.

Ребята собрались со всего Забайкалья, и кто-то понахватаннее, читинский, знал такую замечательную песню: «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту, “Жанетта” поправляла такелаж…» В песне ликовала мечта и свобода: там пили и дрались, трещали узкие юбки и лилась кровь, и бесшабашные суровые моряки бороздили дальние моря и гуляли в портовых тавернах. Кто раз услышал, как в другом отряде пели эту захватывающую романтику – искал переписать слова. К концу срока она звучала гимном из всех корпусов.

Я привез ее домой в Борзю и научил своего друга Витьку Соловьева, а потом еще нескольких из класса. Летом мы с учительницей географии пошли в многодневный поход, человек двадцать из трех классов. Ночевали в палатках, а трижды – в деревнях, и там давали пионерские концерты. А перед концертом, за углом на завалинке или на траве, для души исполняли c аморальным энтузиазмом «В Кейптаунском порту» – под рев походного баяна. Боре-баянисту, из класса старше, мы напели, он сказал: «А, так это ж “Бабушка”» – и с ходу подобрал мелодию.