Еврейская нота - Веллер Михаил - Страница 16

Главным хозрасчетным направлением Рижского НИИ ТО было лечение от импотенции. Механическим способом. Под кожу члена вставлялись две полуцилиндрические пластмассовые пластинки.

– Хер-полуавтомат, – объяснял профессор медицины, знаменитый хирург Вассерштейн. – Поднимаешь рукой, а падает сам.

Я редко приезжал в Ригу. Изя сграбастывал меня в медвежью горсть, совал трешку и гнал за бутылкой. Принесенную ставил в холодильник, а оттуда доставал холодную. Чтоб всегда имелась холодная.

– Когда не было боев, или во втором эшелоне – я менял папиросы или махорку, что выдавали, на водку. Я же не курю. У меня каждый день пол-литра была! – с одобрением в свой адрес рассказывал он.

И каждый раз у него в спальне листала журналы и ждала очередная платная девица, порой ошеломительно профессиональной внешности.

– Мне необходимо снимать напряжение, – медицинским тоном пояснял он.

В книжном стеллаже за стеклом, развернутые обложкой в комнату, стояли его книги. Он еще в 49 году разработал методику удлинения конечности до 24 сантиметров – 12 см бедро и 12 см голень. Приживление отрезка консервированной кости в распил родной кости пациента с растягиванием тканей и последующей фиксацией аппаратом собственного изобретения. Этот аппарат – охватывающие ногу кольца и соединяющие их спицы, проходящие сквозь ткани и кость – был почти как аппарат знаменитого некогда доктора Елизарова. Только намного раньше сделан. Тот был копией.

Разница между Вассерштейном и Елизаровым была в том, что Елизаров подавал себя как сын маленького горского народа – что правда, если горских евреев считать маленьким горским народом. Вассерштейн же громогласно заявлял: «Я – еврей, а кому не нравится – может идти на хер!». Научное окружение и латышская публика его достали.

Он уехал в Израиль перед Московской Олимпиадой, в 1979 году. Я приехал попрощаться и заполнял ему многочисленные документы: он не любил писать, истории болезни заполняла медсестра: правая рука ныла всю жизнь. Он тратил усилия только чтобы работать скальпелем, узлы вязал левой.

– Вот трехкомнатная квартира, – он обвел рукой. – Гараж, «Жигули»-шестерка – все у меня есть. Ничего не надо! Все им оставляю! Пусть подавятся. Только чтоб выпустили. Вот как они мне все надоели.

Он прилетел в Израиль, предъявил достижения, срочно выучил иврит, в травматологии Тель-ХаШомера, центрального госпиталя, быстро переругался со всеми и переехал в Италию. Итальянский его раздражал, он предъявил свои регалии в частной клинике и стал оперировать; административные и профессиональные разговоры – через переводчика. Персонал был туп и уровня его работы не понимал. Он переселился в Германию, там действовали льготы и пособия как для евреев, так и для участников войны, боровшихся с фашизмом. Профессор с немецкой фамилией Вассерштейн усовершенствовал свой школьно-военный немецкий и стал хирургом, а затем завотделением Клиники оперативной травматологии и ортопедии в Бремене. В семьдесят перешел в частную клинику и работал до семидесяти пяти. Ездил на БМВ, отдыхал и лечился в Висбадене, жил в тихом дорогом районе, окнами на зеленый канал в плакучих ивах.

Мы встретились в 1999. Он закончил работать, я выбрался из нищеты девяностых.

– Обед у меня есть, женщина приходит готовить, – сказал дядя и дал мне пятьдесят марок. – Пройдешь налево до угла и еще налево один квартал, там в магазине купишь бутылку водки, голландская, с желтой этикеткой, ноль семь. Ну, давай быстро.

Из любопытства, впервые в Германии, я купил упаковку нюрнбергских колбасок.

– А это еще зачем? – спросил дядя, убирая бутылку в холодильник и доставая оттуда, будьте уверены, такую же охлажденную.

– Из интереса, – сказал я. – Закусить. Никогда не пробовал немецких колбасок.

– Я их едой брезгую, – покривился дядя и разлил по тарелкам борщ с плиты.

– Почему?

– Что говорить. Гансы и есть гансы.

– Дядя, – подъехал я, – ты уехал когда-то из Ташкента в Ригу, потому что тебе не нравились узбеки.

– Это чурки. Кому они могут нравиться. Как с ними можно работать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Но латыши тебе тоже не понравились.

– Латыши – это фашисты. Я ненавижу фашистов. Особенно тупых.

– Дядя, – сказал я, – но русские тебе тоже не нравились. И они бы тебе ходу вообще не дали.

– Русские? Русские – это свиньи. И все, что они делают – это свинство. Кому они нужны?

– Так, – сказал я. – Ну, а что ты скажешь об евреях?

– Тебе одним словом?

– Да.

– Евреи – это просто говно.

– Ну – за интернационализм! – поднял стопку я.

– Со свиданьицем, – сказал дядя, и мы чокнулись.

Вторую пили за родителей, третью – за победу. Это было 9 мая.

…Вечером смотрели российское телевидение, последние известия, отрывки утреннего парада с Красной площади, что-то про оборону Москвы, бои и зимние пейзажи из военных хроник.

– О! – вдруг воскликнул дядя. – Это ж мои места! Здесь моя 91-я дивизия наступала!

И здесь я неожиданно заплакал. Без звука. Свет в комнате не включали, и в темноте было не видно.

Мать вашу всех… Вот он был девятнадцатилетним лейтенантом, дивизионным разведчиком. Вот воевал, проливал кровь, получал ордена, был изувечен. И вот сейчас, в конце жизни, он сидит здесь – в поверженной и разгромленной Германии. В хорошей квартире, хорошо поработав в жизни. Спокойный, ироничный, пронзительно одинокий. И по немецкому телевизору смотрит русский парад. Это как устроена жизнь.

Через десять лет после Израиля – брат встречал меня впервые в Нью-Йорке. Из аэропорта повез на огромном белом «Форде Кугуаре» на Манхэттен. Мне было под пятьдесят – я увидел живьем те самые небоскребы, виртуально-условные, как Атлантида, всю нашу советскую жизнь. Мы пили бурбон в его студии. Приходили гости.

В Нью-Йорке проживало полтора миллиона евреев. Почти все – потомки подданных Российской Империи, эмигрантов из Беларуси, Польши, Украины. На Брайтоне сплошь наши, недавние.

Российская эпоха еврейской истории закончилась. Оставшаяся вывеска, административная и телевизионная – выморочная проформа. Гены, мозги, энергия, будущее – съехали в университеты Новой Англии, Кремниевую долину, врачи, юристы, инженеры, изобретатели. Нувориши и жулики с миллиардами и особняками неважны. Огромная тонкая пленка российской интеллигенции, мыслящего и образованного класса – словно стянулась со страны на запад и осела на США, на пространство и города, прижалась, прижилась, добавила себя и растворилась.

В конце нулевых еженедельные ток-шоу Соловьева «К барьеру!» и «Вечер с Владимиром Соловьевым» были безоговорочно лучшими и самыми рейтинговыми в стране. Вопрос чести. То была еще другая страна и другое время; и люди были другие.

Вот на таком «Вечере», три гостя и ведущий, спор сполз на национальный вопрос с касательством еврейской темы. В какой-то момент Соловьев спросил (а мы в те времена дружили):

– Веллер, вот скажите прямо: вы кто по национальности?

В том разговоре была затронута масса проблем российской жизни. А под камерами из четырех участников трое были евреи. Пикантный нюанс и нередкая история. Хотя один под русской фамилией, а другой под грузинской.

И, добросовестно подумав в сконцентрированную секунду, я отвечал:

– Я имею честь принадлежать к двум великим народам: еврейскому – по крови, генам, – и русскому по всему остальному, по жизни и по культуре.

Это прозвучало пафосно и с излишней красивостью. Хотя чистая правда. Но… не так все просто.

Или русские Моисеева завета. Кому как больше нравится. Названия устаревшие. Просто: полностью ассимилированные евреи, то есть русские, а этническое происхождение: «Из евреев». Типа: не из славян, но из татар, из мордвин, из грузин, как ранее – из немцев, из шведов. Фамилии остались, доля крови осталась – а более ничего.