Беспросветное солнце Бажен (СИ) - "Северный Орех" - Страница 5

То ли мне было жаль избитого мальчишку, то ли я был зол, что он зачем-то страдает тут фигнёй, да ещё и огребает за это вместо того, чтобы учиться, то ли я чувствовал облегчение оттого, что мой сердечный ритм начал выравниваться после того, как я понял, что его избили не так сильно, как изначально мне показалось.

***

— Держи, должно подойти. Свою одежду закинь в машинку, я потом запущу. Она у меня с сушкой, часа через два можно будет надевать. Ты пельмени любишь? — я протянул Женьке свои домашние шорты и футболку.

— Люблю.

— Тогда вперёд, а я пока займусь ужином.

Слушая плеск воды в ванной, я смотрел на огни вечернего города — иногда это помогало привести мысли в порядок. Зачем я притащил Женьку к себе? Неужели мне настолько одиноко, что я готов тащить в свой дом — свою крепость — первого попавшегося мошенника, который собирает деньги в метро? Вроде нет. Я не сказал бы, что каждый вечер загоняюсь на тему своей излишней уединëнности.

Тогда что? Пожалел мальчишку? Но его же не покалечили. Никаких серьезных травм, кроме разбитого носа, как мы уже убедились. Да и кто из нас в зубы не получал? Иногда это даже полезно в таком возрасте.

Может, я хочу с ним провести профилактическую беседу, как инспектор детской комнаты милиции? Буду нудно бубнить о том, что в таком возрасте плохо связываться с теми, кто курирует побирушек метрополитена, а вот прилежно учиться и радовать родителей — хорошо. Тоже нет.

Я не понимал причину своего поступка, внутренний голос многозначительно молчал, но по факту — я засыпаю в кипящую воду двойную порцию пельменей и залипаю дальше.

— Я там гель взял, ты не против? — я вздрогнул от неожиданности и оглянулся.

Уйдя с головой в свои мысли, я совсем не услышал, как звук льющейся воды прекратился, а на кухню, шлëпая тапками о босые пятки, зашёл Женька. Моя одежда была ему велика, и хоть и не болталась, как на вешалке, но подчёркивала его миниатюрность и хрупкость. С потемневших волос по шее стекала вода, а с прядок на лбу сорвалась пара капель, оставив росчерки на очках.

— С лëгким паром. Я пойду поставлю стирку, а ты вылови из кастрюли наш ужин. Тарелки вон там, — я кивнул головой на шкафчик и, мазнув взглядом по сырым бледным ногам, к которым прилипли светлые волоски, пошёл в ванную. А он симпатичный. Только эти дурацкие очки каждый раз царапают взгляд.

Вернувшись, я щëлкнул пультом телевизора, включая какую-то юмористическую передачу, и сел за стол, сделав приглашающий жест для Женьки, который в нерешительности мялся возле окна.

Ужин прошёл в тяжёлом молчании. Задорнов традиционно что-то вещал об американцах с его коронным «ну тупы-ые!», а мы стучали ложками о дно тарелок. Но особенно меня напрягало то, что с каждой поднесëнной ко рту пельмешкой очки фокусника на секунду запотевали от пара. Несмотря на это, Женька с аппетитом поглощал еду, со смаком закусывая бородинским. Блин, когда он ел последний раз?

— Утром. До колледжа, — кажется, последний вопрос я задал вслух.

— Ну ты же взрослый мальчик. Знаешь про существование обеда? Не то что бы я умничал, но если питаться два раза в день — то неприятность, вроде язвы желудка, тебе обеспечена, — я поставил наши опустевшие тарелки в мойку и щëлкнул кнопкой чайника.

— Я после учёбы сразу на станции остался, домой не заходил.

— Ну, шаурму и сосиски в тесте никто не отменял, — на это Женька лишь опустил глаза, а я нахмурился. Неужели денег настолько нет? Даже пятнадцати рублей, на самый дешëвый пирожок? У него неплохие сборы, а ведь еда — одна из основных потребностей. — Ну так что там с шаурмой?

— Дорого. Я коплю, я же говорил. Спасибо, — тихо произнес Женька, принимая от меня чашку с горячим чаем.

— Ну и на что ты копишь? Ради чего готов подставлять рëбра и морить себя голодом? — я выключил звук у начавшего раздражать телевизора.

Женька молчал, уставившись в чашку, а я выжидательно смотрел на него через стол, сцепив руки в замок. В абсолютной тишине раздавался только вибрирующий звук стиралки, которая пошла на отжим, и лязгающий металлический звук. Наверное, собачка молнии или клëпка клацала о барабан.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Жень?

— Блин… Ладно. Я коплю на операцию. Доволен? — парень порывисто глотнул горячий чай и ожидаемо закашлялся.

— На операцию? — честно, я ожидал другой ответ, вроде игрового ноута, крутого скейта или суммы на взятку, чтобы сдать сессию. Здоровьем подростков обычно родители занимаются.

— Да. У меня приобретённая катаракта обоих глаз с осложнениями. У левого уже зрелая, у правого ещё нет. Операция стоит дорого, но накопить реально. Надеюсь, что реально. А потому у меня каждая копейка на счету. Но надеяться — одно, а на деле получается другое. Например, нервничать и травмироваться мне тоже нельзя, а видишь, как выходит, — и Женька хмуро уставился в окно.

— И давно ты её приобрёл?

— Давно. В седьмом классе. Подрался с пацанами за школой и неудачно упал головой на бордюр, — кажется, Женя начал успокаиваться и уже рассказывал не огрызаясь. — Выражение, когда «перед глазами потемнело» не выдумка, знаешь? Конечно, сначала непонятно было, просто зрение село. Но с каждым годом становилось всё хуже, и бабушка, пока ещë могла, отвела меня к окулисту. Там и стало известно. Я сначала ничего не делал, думал, может, само пройдёт. Но это не лечится. Пока не ослеп совсем на один глаз — я не понимал, хотя врачи предупреждали.

— И сколько денег нужно на операцию? Что за операция вообще? — я и сам не заметил, как голос сел. Полуслепого Женьку было по-человечески жаль. Молодой парень должен познавать все прелести жизни студента, включая девчонок, алкоголь и скоростную сдачу зачëтов, а не копить на новое зрение.

— Факоэмульсификация. Это когда, упрощённо говоря, делают прокол и ультразвуком разбивают помутневший хрусталик. Его остатки высасывают, а в глаз вставляют новую искусственную интраокулярную линзу. Это очень условно, но не мой случай, потому что у меня куча осложнений, а там дополнительное лечение и процедуры. И если бы не эти осложнения, то от нормального зрения меня бы отделяло двадцать минут и около шестидесяти тысяч рублей.

— А сейчас?

— А сейчас чуть больше времени и гораздо бóльшая сумма, от трëхсот пятидесяти до пятисот тысяч рублей. Зависит от того, как быстро я найду деньги и какое состояние хрусталиков будет на тот момент. Единственная хорошая новость в том, что реабилитационного периода практически нет, и видеть я начну почти сразу.

— Жень, это ещё ничего. Действительно реально накопить.

— Конечно, реально. Для того, кто нормально работает, а не студент с пенсией по потере кормильца, — тихо отозвался Женька, а я только выжидающе на него посмотрел. — У нас раньше нормальная семья была. Папа, мама, я — счастливая семья, как на весëлых стартах. А потом отец свалил, оставив за собой долг за разбитую машину какого-то братка. Мама с бабулей разменяли квартиру на комнату в общаге и оплатили разницей этот должок. Мы переехали и ютились втроём в одной комнате. Мать сначала плакала, а потом начала пить, пока не допилась совсем. А чуть позже бабуля почти слегла, сейчас поднимается только в туалет. Хорошо ещë, что соседи уехали жить к детям на юг и отдали временно свою комнату нам — теперь в ней живу я. Так что из всех доходов у нас пенсия бабушки, которая уходит на коммуналку и лекарства для неё, и моя пенсия по потере кормильца, чуть меньше шести тысяч рублей в месяц. Если бы отец был признан пропавшим, то выплата была бы около двенадцати тысяч, но он просто ушёл и больше не объявлялся.

Я молчал, не зная, что сказать. А Женька продолжил говорить, словно долго держал всё внутри, а теперь отпустил себя. И я понимал, что он не жалуется, а просто рассказывает, констатируя факты своей биографии.

— Бросить колледж и устроиться на работу официально я не могу — иначе лишусь пенсии, да и жаль терять год обучения — я потом уже не поступлю. Поэтому остаётся только подработка. Я пробовал раздавать флаеры, разгружать коробки, работал ростовой куклой, зазывая посетителей в кафе. Но в некоторых местах сильно обманывают с оплатой. А грузчик из меня никакой, но попробовать стоило.