Инженер страны Советов - Панов Евгений Николаевич - Страница 8

– Да ладно уж величать-то меня. Ты же вроде как говорил, что пятьдесят лет отметил, а значит, и меня постарше будешь. Да и нары, вот, вместе делим. Так что давай по имени, Федором называй.

– Спасибо, Федор. Тогда и ты меня Михаилом. – Я протянул ему руку, которую он крепко пожал. – Значит, поверил мне?

– Может, и поверил. Больно уж складно ты все рассказывал. Да и случится все, о чем ты предсказывал, уже скоро, так что поживем – увидим.

В этот момент за дверью послышались шаги. Федор, глядя на меня, приложил палец к губам и жестом показал, чтобы я лег. Окошечко в двери камеры открылось, и в нем показался, как я понял, охранник, который внимательно осмотрел камеру, потом зачем-то оглянулся назад и громким голосом произнес:

– Арестованные, получите обед. – И уже чуть слышно, шепотом: – Товарищ Сазонов, товарищ старший лейтенант, это я, Гареев. Я тут вам передачку от сестры вашей принес.

В окошечко протянулась рука с зажатым в нее довольно объемным узелком. Николай быстро метнулся к двери и, схватив узелок, передал его Федору.

– Ринат, это ты? Как ты здесь оказался, ты же в оперчасти должен быть? – Николай был удивлен самим фактом того, что кто-то принес им передачу.

– А мы с Левой Ковалевым специально проштрафились, вот нас сюда до особого распоряжения в наказание и отправили за задержанными следить, – хохотнул стоящий за дверью. – Лева завтра будет дежурить, так что новую передачку он пронесет.

– Ну спасибо тебе, Ринат, – растрогался Николай, – и за передачу, и за то, что веришь мне.

– Да не за что, товарищ старший лейтенант. Все наши верят, что вы и Федор Тимофеевич невиновны. Есть несколько подхалимов зиминских, которые ему в рот заглядывают, так тех мы в наши дела не посвящаем. Написали мы письмо в Управление в Уфу, чтобы разобрались в вашем деле по справедливости. Все подписались, никто не отказался. На днях туда верный человек поедет, вот с ним и передадим, чтобы на почте не перехватили.

– А что с Татьяной? Где она? – Судьба сестры волновала Николая больше, чем своя.

– Мы ее пока у моей родственницы, Алии Гарифуллиной спрятали. Там пятеро дочерей, так что и не заметно, что одна прибавилась. Зимин приказал ее разыскать и к нему доставить. Ну мы и ищем. Ищем, ищем, да все найти не можем. Видимо, так и не найдем… – Ринат чуть слышно засмеялся. – Ваша сестра еще велела передать, что часы, вы знаете, какие, в надежном месте. Сказала, что без этого вы мне не поверите. И еще. Как ваш гость очнется, то пусть и дальше лежит и виду не подает, что в себя пришел. Зимин его насмерть забьет. Документы на вас он никакие не оформлял, так что вас вроде как тут и нет, на свободе вы и никто вас не арестовывал. А сейчас держите пайку и кушайте. Здесь на троих вам щец наваристых и каша.

– Ты б, мил человек, табачку принес, – взмолился Федор, который страдал без курева.

– Нельзя, Федор Тимофеевич, – проникновенно сказал Ринат. – Не дай Аллах, этот шайтан Зимин унюхает запах табака, и всем тогда плохо будет. Все дело можем загубить.

– Эх, – горестно вздохнул Федор, – ладно уж, потерплю.

В узелке оказался большой пирог с рыбой и круг жареной колбасы. Ничего вкуснее в своей жизни я не ел. После сытного обеда я почувствовал прилив сил: молодой организм восстанавливался быстро.

Мое истинное состояние удалось продержать в тайне еще пять дней. Все эти дни Федора и Николая выводили на допросы и пару раз даже ночью. После них они возвращались в камеру с кровоподтеками на лице, едва держась на ногах. Особенно тяжело было Федору, который без своего костыля и так передвигался с трудом. И вот по прошествии пяти дней с того момента, как я пришел в сознание, настала и моя очередь. Кто и когда нас сдал, мы так и не узнали. Просто утром за мной пришли аж трое надзирателей, приказали завести руки за спину и повели наверх в один из кабинетов.

За столом, по-барски откинувшись на спинку стула, сидел сам Зимин.

– Что, падаль, допрыгался? – Он аж потер ладони от предвкушения мести. – Теперь пожалеешь, что на свет появился.

Прилетевший откуда-то сбоку удар в корпус я едва не пропустил, в последний момент чуть уклонившись, но все равно припечатали мне не слабо, и я сложился пополам, рухнув на колени. Через мгновение перед глазами появились носки до зеркального блеска начищенных сапог. Зимин наклонился и за волосы повернул мою голову лицом к себе.

– Ты, сука, сапоги мои вылизывать будешь, умоляя о пощаде. Ты у меня подпишешь все, что я тебе велю. Ты, гнида, сознаешься, что являешься агентом японской разведки и готовишь со своими подельничками покушение на товарища Сталина. – Он резким движением оттолкнул меня. – Сейчас тебя обработают как следует, а потом ты будешь как шелковый.

Торжество просто переполняло его. Я чуть слышно, дыхалку все-таки сбили, просипел в ответ.

– Что ты сказал? – Зимин вновь наклонился надо мной, все еще стоящим на коленях. – Уже готов сотрудничать?

– А вот хрен тебе, сволочь!

Я резким движением боднул головой его прямо в лицо и с удовлетворением услышал треск ломающегося носа. Зимин отпрянул и заверещал, как свинья на убое, ладонями схватившись за свое лицо. Сквозь пальцы обильно брызнула кровь. Все произошло настолько быстро, что трое его подручных не успели среагировать. Я тем временем перекатился вбок и встретил первого пришедшего в себя конвоира прямым ударом в челюсть. Странно, что руки мне перед допросом не связали. Конвоир опрокинулся на спину, а на меня бросились двое его коллег.

Хотя со времени моей службы в армии прошло уже три десятка лет, вбитые тогда навыки по рукопашному бою вспомнились сами собой. Одного резко ударил ногой в пах, а другого перехватил за руку и бросил через себя. Краем глаза заметил, как Зимин лапает кобуру, пытаясь достать оружие. А вот этого мне точно не надо. Подскочил к энкавэдэшнику и что есть силы ударил его под дых и тут же, подпрыгнув, ногой снизу в челюсть. Все, этот готов.

На шум в кабинет ворвались еще двое конвоиров. Вот тут мне пришлось тяжко. Впятером они начали буквально месить меня в углу. Я, сколько мог, отбивался от них, благо какая-то накатившая веселая злость позволяла держаться на ногах, но силы в любом случае были не равны. Насколько можно, закрылся руками, принимая удары со всех сторон. В конце концов удар по голове погасил мое сознание. Последней мыслью было, что я в этом времени только и делаю, что получаю по голове да нахожусь в беспамятстве…

Голову мотает из стороны в сторону, а тело пронзает боль на каждой кочке. Это первое, что я почувствовал, в очередной раз придя в сознание. Попытался открыть глаза и не смог. По ощущениям вместо лица у меня какой-то ватный комок, который при этом дает о себе знать горячей пульсацией. Попробовал приподняться на локтях и застонал от пронзившей все тело боли.

– Тихо-тихо! Лежи, не вставай.

Вместе с голосом Федора смог, как сквозь подушку, расслышать завывающий звук мотора. Похоже, куда-то нас везли. В этот миг из ушей словно вынули пробки, и звуки обрели яркость.

– Где мы? Куда нас везут? – чуть слышно хрипя, спросил я.

– Кончать нас везут, – без какой-либо обреченности, спокойно ответил Федор.

– Не разговаривать, контры! – тут же раздался окрик.

– А то что, до места не довезешь и тут пристрелишь? – усмехнулся Федор.

– Черновку проехали. – Это уже Николай. А голос хоть и не испуганный, но какой-то грустный. – Похоже, за Ахмерово везут, к ямам, где древесный уголь жгут. А дорожка-то для вас привычная, Никитин.

– Привычная, привычная. Много такой контры, как вы, в расход пустили, так что и косточек не осталось, – даже с некоторой гордостью в голосе сказал конвоир.

– Гад ты, Никитин, и преступник. Тебя судить надо.

– Не ты, бывший старший лейтенант, судить будешь. А за гада ты мне там, у ямы, еще ответишь. Здесь бы тебя порешить, да кузов мыть не охота.

В кузове воцарилась тишина, прерываемая подвыванием мотора полуторки.

Вскоре машина остановилась, и меня грубо выволокли из кузова. Только сейчас я понял, что руки и ноги у меня связаны, а то не мог сообразить, почему я их не чувствую. Туго затянули, гады, так и кровоток нарушить можно. Хотя, похоже, совсем скоро всему моему организму и так резко поплохеет. Жаль, глаза открыть не могу. Хоть разок бы еще взглянуть на свет божий.