Инженер страны Советов - Панов Евгений Николаевич - Страница 16

– Здравствуй, гость дорогой. Милости просим в дом. Не побрезгуй угощеньем, чай не чужие люди, а родня.

За богато накрытым столом меня познакомили со всем многочисленным семейством Безумновых. А я сидел, и память услужливо открывала страницы давно уже услышанной истории этой семьи.

В хрущевские времена все их хозяйство отберут в доход государства абсолютно безвозмездно. Когда Павел Афанасьевич оформлял артель, он записал в артельную собственность и дом с постройками, и земельный участок. Всего этого его лишили. Он умрет в год моего рождения, в 1970-м. Мне рассказывали, что меня он успел увидеть.

Анна Яковлевна на десять лет пережила мужа. Я хорошо ее помню. Оставшись одна, она перебралась к дочери, моей бабушке. Мы тогда все жили в одном доме, и она, перебирая руками по стеночке, приходила в нашу половину навестить меня. У нее всегда в кармашке старенькой утепленной жилетки, которую она называла душегрейкой, лежала для меня конфета. Анна Яковлевна садилась рядом, переводила дух, гладила меня по голове и рассказывала какие-нибудь сказки или вспоминала свою жизнь. Мне, непоседливому пацану, это все было мало интересно, но за конфету я сидел и терпел. Ох, как я корил себя потом, став взрослым, что не уделял своей старенькой, как я ее называл, больше времени и невнимательно слушал ее рассказы.

Андрей Павлович, старший из детей. Уже женат. Его молодая супруга Настя сидит рядом с ним, изредка чуть заметно поглаживая начинающий выпирать животик. Сейчас живут в доме отца в большом пристрое. Их судьба очень печальна. Сразу после рождения ребенка Андрей завербуется работать куда-то в Минск и заберет с собой жену и ребенка. С началом войны их следы потеряются. Уже после Победы удастся узнать, что они пытались выбраться из захваченного города и в июле 1941 года попали под молот карательной операции «Припятские болота», которую проводил немецкий полицейский полк «Центр». В одной из деревень их заживо сожгли вместе с местными жителями. Каким-то чудом Настя успела передать коротенькую записочку со своими именами с двумя мальчишками, которым удалось сбежать. Так было установлено место их страшной гибели.

Старшая из дочерей, Елизавета, моя бабушка, сейчас живет с мужем. Надо бы как-то навестить на правах родственника, раз уж признали меня таковым. У нее будет трое сыновей, один из которых – мой отец, и одна дочь. Моего отца она назвала в честь старшего брата Андреем. Скончается в 1988-м, через неделю после того, как меня призовут в армию.

Третий из детей Павла, Николай. Сейчас ему 18 лет, и он – основная опора и главный помощник отца. С началом войны попадет на курсы бортстрелков бомбардировщиков. В 1943 году в одном из вылетов у него заклинит пулемет, и он вернется на аэродром с полным боекомплектом, хотя самолет активно атаковали немецкие истребители. Его обвинят в трусости и отправят в штрафную штурмовую эскадрилью бортстрелком. В первом же вылете их подобьют, и они совершат огненный таран, направив объятый пламенем Ил-2 на склад горючего.

Четвертый и пятый ребенок в семье – это двойняшки Семен и Ольга. Лед и пламень. Спокойный и не по годам рассудительный Семен и мгновенно вспыхивающая и импульсивная Ольга. Обоим по 15 лет. Семен попадет в школу снайперов. В 1942 году от него придет последнее письмо. Я помню этот потертый солдатский треугольник, хранимый у бабушки как реликвия, с вымаранной цензурой строчкой и крохотными буковками по углам листка «я нах… в г… Гр…» («Я нахожусь в городе Грозном»). Пропал без вести в горах Кавказа[18]. Ольга сразу после войны умудрится выйти замуж и уедет с мужем куда-то в Сибирь. Бабушка не любила о ней вспоминать и контактов не поддерживала.

Ну и самая младшая, 13-летняя дочь Светлана. О ней вообще мало что знаю. Вроде сразу после войны ее по комсомольской путевке направят в Магнитогорск, где она и проработает на комбинате много лет. Знаю, что она приезжала на похороны своей сестры, моей бабушки, но я ее, по понятным причинам, не видел.

За столом тем временем разлили по стопкам кристально чистый деревенский самогон. Выпили за встречу и за знакомство. Потекла неспешная беседа. Пригласил все семейство Безумновых, как своих родственников, на нашу с Татьяной свадьбу. Сговорились о приобретении у них мяса и всего прочего. Павел хотел было отдать все задаром, но бабка Ефросинья на него шикнула.

– Ладно, сговоримся по-родственному. – Он огладил свои пышные усы, кашлянул и разлил еще по одной. – Давайте, мужики, еще по одной, да перекурим пойдем.

Во дворе расположились на широкой лавочке. Павел с Федором затянулись крепчайшим самосадом, от которого, если бы не морозец, точно замертво падали бы мухи.

Я не знал, как начать разговор, но, видимо, это было заметно, потому что Безумнов произнес:

– Ты, Михаил, ежели чего сказать хочешь, так говори. Чай не чужие люди, хотя вот убей меня, но не могу понять, чьих ты будешь. Но раз теща моя тебя признала, значит, так оно и есть. В таких делах она не ошибается.

– Сказать-то хочу, Павел Афанасьевич, да вот не знаю, поверишь ли ты мне.

– Ты для начала зови меня просто дядя Паша. Ну а поверю али нет, так как узнашь, ежели ты не скажешь?

– Ну, так тому и быть. Если что, то вот Федор подтвердит, что все слова мои – правда. – И я рассказал дяде Паше все, что знал о будущем его семьи.

– Вон оно как… – Безумнов вздохнул. – М-да. А ты, стало быть, как и бабка Ефросинья, можешь будущее видеть? Не брешет? – спросил он у Федора, на что тот отрицательно покачал головой.

– Не как она. По-другому, – не стал я говорить всю правду.

– И ничего нельзя поделать? – с тоской в голосе спросил Павел. – Как Господь положил, так и будет?

– Нет, дядя Паша, не будет. Теперь можно все изменить. Не дай Андрею уехать в Минск. Пусть здесь остается с женой. Насчет остальных – не знаю. Тут думать надо. Но и их судьбу изменить можно.

– Стало быть, война будет? – Безумнов повернул ко мне лицо.

– Будет, только ты об этом помалкивай, не то живо в паникеры и провокаторы запишут. Если хочешь доброго совета, то к началу лета 1941 года постарайся сделать кое-какие запасы. Соль, спички, мыло, керосин, крупы. Со скотиной думай сам, тут я тебе не советчик. Оставь, сколько сможешь прокормить. Война будет долгой и кровавой. Будешь закупаться, сразу помногу в одном месте не бери, иначе подозрения возникнут.

– Поучи меня еще! – Павел хмыкнул. – Разберемси, чай не дурные. За совет спасибо. Со скотиной тоже к тому времени решу, что делать.

Мы уезжали с подворья Безумновых на тяжело груженных санях. Кое-где в горку приходилось идти рядом, чтобы лошадь могла осилить подъем. Помимо купленного, как сказал Федор, за треть обычной цены мяса нам навалили целую гору гостинцев к свадебному столу. Тут и колбасы, и копченый окорок, и сало соленое и копченое, домашний сыр наподобие адыгейского, большущий кирпич завернутого в чистую тряпицу сливочного масла, ну и, конечно, здоровенная бутыль с крепчайшим и чистейшим самогоном. На мою попытку всучить за все это деньги дядя Паша лишь отмахнулся рукой.

– Ежели я с тебя хоть копейку за эти гостинцы возьму, то меня теща со свету сживет, а она это может, – хохотнул он. – Ты бери и не стесняйся. По-родственному все, по-свойски.

Дом Безумновых

– Ну, сказывай, чего тебе Михаил сказал! – Бабка Ефросинья, казалось, едва не подпрыгивала от нетерпения.

Павел Афанасьевич неторопливо уселся на табурет, охлопал себя, будто бы в поисках кисета с табаком, потом зачем-то достал из кармашка расческу и провел ею по своим усам, которыми очень гордился. Возможностью слегка понервировать тещу следовало насладиться.

– Пашка! – прикрикнула баба Фрося на зятя. – Ой, дождешьси сейчас!

Безумнов решил дальше не рисковать и почти дословно пересказал то, что узнал от внезапно появившегося родственника. Ефросинья Николаевна надолго задумалась.

– Вон оно как, значица… – Она тяжко вздохнула. – Видела я, что зло какое-то будет над нашей семьей, да не ведала, какое именно. А теперь следов того зла нет более. – Она резко обернулась к зятю. – В ноги ты должен кланяться Михаилу кажный раз. От смерти лютой спас он детей твоих. Вижу, как изменились их судьбы. А теперь ступай, да подарок богатый к их свадьбе выбери.