Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза - Страница 36

Дз-з-з, тук-тук, дз-з-з, тук-тук, дз-з…

До меня снова доносятся крики мужчин — громкие, грубые. Может, они напились и затеяли хмельную ссору?

Я подбираюсь поближе к стволу кипариса и, спасаясь от мошкары, пытаюсь прикрыть одеждой обнаженные участки кожи, насколько это возможно. Потом закрываю глаза и перестаю вслушиваться. Не знаю, сплю я или лишь ненадолго погрузилась в беспамятство, но я ничего не чувствую. Ни о чем не тревожусь.

Чье-то прикосновение нарушает мой покой. Я пытаюсь открыть горячие, пересохшие глаза, но веки слиплись, и это не так- то просто. Солнце уже в зените, и тени от деревьев сделались длиннее и шире.

Я снова чувствую касание — невесомое и нежное, как поцелуй. Может, это Иисус явился, чтобы забрать меня с собой? Может, на самом деле я утонула в реке… Вот только от того, кто касается меня, разит грязью и гнилым мясом.

Может, кто-то надумал мной поживиться! Я заслоняюсь руками от неведомого хищника, и он отскакивает в сторону. Присмотревшись, я узнаю ту самую старую, тощую, вшивую собаку, которую уже видела. Пес опускает облезлую морду и наблюдает за мной внимательными карими глазами, поджимает хвост, но дружелюбно поводит его кончиком, будто надеется, что я брошу ему какие-нибудь объедки. Мы обмениваемся долгими, настороженными взглядами, а потом собака проходит мимо меня и принимается лакать дождевую воду, собравшуюся между кипарисовых корней. Я следую ее примеру. И так мы с ней, сидя бок о бок, утоляем жажду.

Вода напитывает мое тело, пробуждает ото сна руки, ноги, разум. Пес садится рядом и внимательно за мной наблюдает. Уходить он явно не спешит. Наверное, живет где-то неподалеку.

— Откуда же ты такой? — шепотом спрашиваю я. — Живешь в этих краях?

Я подбираю под себя ноги, а пес испуганно отшатывается.

— Да не бойся, — шепчу я. В жизни не видела такой виноватой, понурой, измученной собаки. Чего только стоят все эти царапины, мозоли, проплешины по всему телу! — Беги-ка домой. Покажи мне, где он?

Стоит мне подняться на ноги, как пес пулей уносится в кусты. Я следую за ним по пятам. Он петляет среди деревьев — дорога ему ни к чему, — так что мы идем лесом, по охотничьей тропе. Мой нос заполняет сладковатый запах коптильни. К ней-то меня и приводит пес. Она стоит позади дома, возведенного у кромки леса, на небольшом возвышении. Хозяйство состоит из небольшой деревянной хибарки, сарая, коптильни и флигеля. Трубы сделаны из глины и веток — совсем как те, что венчают собой старые хижины у нас в Госвуд-Гроуве. Все постройки тут кренятся в разные стороны, видимо, соседнее болото понемногу подтачивает их. К стенке хибары прислонена пирога, а рядом навалены всевозможные капканы для хищников и бобров. На дереве висят остатки туши оленя, покрытые мухами. Их здесь так много, что они образуют плотную шевелящуюся массу.

Кругом тихо, точно в могиле. Я прячусь за дровником, большим и широким, немногим меньше самой хибары, и наблюдаю за псом. Он выходит во двор, обнюхивает его, идет в тень и, раскопав себе землю, чтобы было удобнее лежать, устраивается в ямке. Слышится лошадиное ржание, а следом и удары копыт по деревянной стенке сарая, с чавканьем грязи и треском. Недовольно ревет мул. Шум до того громкий, что птицы испуганно вспархивают с деревьев, но в доме по-прежнему тихо.

Осторожно подобравшись к сараю, я заглядываю внутрь и вижу в центре повозку, а в стойле — стоящих бок о бок Искорку и серого скакуна Джуно-Джейн. Через перегородку от них находится мул. Все трое — потные, взмыленные. Они ведут себя неспокойно, выясняя, кто главный. Из раны на ноге коня Джуно-Джейн, расшибленной об ограду, сочится кровь. Делаю еще несколько шагов, чтобы получше осмотреть заднюю часть повозки. Ящики и бочку с виски унесли.

Я прохожу дальше и вижу эти самые ящики, обитые по углам латунью, — они валяются на полу, раскрытые и пустые. Жалкое зрелище. Но всего хуже — запах, который от них исходит. Исторгнутое содержимое желудков и испражнения заставляют зажать нос — но лучше так, чем почуять мертвечину. Стараюсь утешиться этим, хотя утешение довольно слабое. Страшно даже подумать, что могло случиться с мисси и Джуно-Джейн, если их увели в хибару. И непонятно, что предпринять мне самой, коли это так.

Я оглядываю стены сарая, надеясь, что где-нибудь висит ружье, — но нет, мне попадается только упряжь, все еще влажная после утренней поездки, да с полдюжины конфедератских уздечек с выбитыми на латунных пряжках буквами «КША». На пустых бочках лежат седла — в годы правления Джеффа Дэвиса такие часто можно было увидеть, — а еще конфедератские фляги, керосиновая лампа и спички в медной коробке.

Выудив из кучи сена кусок клеенки, я раскладываю ее на полу и начинаю собирать все необходимое: спички, фляга, жестяная кружка, кусочек свечи, мясо из коптильни. Флягу наполняю водой из дождевой бочки, вешаю на плечо. Нахожу часть веревки и скручиваю клеенку в небольшой узел. Ко мне подходит собака. Я бросаю ей кусок мяса. Но когда я иду в лес и прячу узел на ветке, чтобы в случае внезапного побега можно было быстро его достать, пес увязывается за мной.

Я прячусь в кустах. Пес устраивается рядом. Разглядывая хибару, я гадаю, что же делать дальше. Наверное, сначала надо забрать лошадей, а потом уже и обо всем остальном позаботиться.

Но когда я приближаюсь к сараю, замечаю, что между его торцевой стенкой и стойлами имеется пространство шириной от силы фута в три. Оно надежно замаскировано, так что снаружи и не разглядишь. Что-то не припомню там никакой двери — я бы точно заметила ее, когда стояла в проходе между стойлами. Но я сразу догадываюсь, для чего здесь потайная комната.

Зайдя в сарай, я начинаю поиски и скоро нахожу на стене маленький топорик — он висит на металлическом кольце, удерживая собой засов и не давая ему сдвинуться, а заодно и маскируя его. Вторую часть засова удерживает длинная и тонкая дощечка. Стоит мне вытащить ее и снять топорик, как часть стены отодвигается в сторону, точно крышка ящика.

Предчувствия меня не обманули: за дверью скрывается тайник. Такие часто оборудовали у себя угонщики рабов еще до того, как нам всем даровали свободу. Даже в полумраке я отчетливо вижу на стенах цепи для узников. Охотники на рабов обычно ловили беглецов в болотах. Но могли схватить людей и прямо на дороге — даже свободных цветных с документами: мулатов или креолов, а также рабов, которые спешили куда-нибудь с хозяйским поручением и имели с собой пропуск. Но похитители обычно не задавали вопросов. Они просто накидывали мешок на голову мужчине, женщине или ребенку, связывали и закидывали в дальний угол повозки, прикрыв брезентом, а потом прятали среди болот, чтобы продать при случае торговцу, погоняющему свой печальный караван к месту очередных торгов. Такие люди делали свое дело не хуже Джепа Лоуча.

Тут я улавливаю запах, доносящийся из темной комнатки. Точно так же пахли и ящики — запах рвоты и фекалий.

— Вы тут? — шепчу я, но мне никто не отвечает. Я прислушиваюсь. Что это? Чье-то дыхание или мне почудилось?

Я пробираюсь на ощупь и натыкаюсь на едва теплое тело, распростертое на соломе, а потом — на еще одно. Мисси Лавиния и Джуно-Джейн не мертвы, но и живыми их не назовешь. Из одежды на них — только сорочки и панталоны. Сколько я ни шепчу, ни трясу их, ни бью по щекам — все тщетно, они без сознания. Выглянув из тайника, я снова смотрю на дом. Блохастый пес все сидит у двери сарая и ждет, но его облезлый хвост приветливо мотается по земле из стороны в сторону — пес еще помнит мясо, которым я его угостила, и путаться под ногами не станет.

«Ну же, Ханни, за дело! — твержу я себе. — За дело! Да побыстрее, пока никто не заявился!»

Я набираю ворох уздечек и поводьев, беру пару седел попрочнее. Ремни, в том числе и подпруга, ослабли и основательно погрызены крысами, но я надеюсь, что они выдержат. Выбора у меня нет. Если мне не к чему будет привязать пленниц, они ни за что не удержатся верхом. Надо связать их по рукам и ногам и взвалить лошадям на спины — именно так поступали с беглыми рабами патрульные в те страшные времена.