Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза - Страница 18

— Следуй за нами, — злобно бросает ей мисси с таким видом, будто эти слова обжигают ей язык.

— C’est bon, — ее французская речь звучит точно музыка. Мне вспоминаются песни, которые пели сироты, когда, еще до войны, монашки вытаскивали их на хорал — потешить белую публику. — Именно это я и собиралась сделать.

— Не дам я тебе отцовский экипаж марать.

— А какая в нем нужда, если он мне подарил такого славного коня?

— Ты его не заслуживаешь. Он сам мне это сказал незадолго до поездки в Техас. Скоро сама все узнаешь.

— Непременно, — отвечает девчонка. В ней нет и капли страха — хотя бояться есть чего. — Мы скоро все узнаем.

Мисси ерзает на сиденье, и рессоры жалобно скрипят. Она сцепляет руки и прячет их в складки красного повседневного платья, которое ей прошлым летом, перед отбытием в школу, сшила Тати, чтобы Лавиния, по выражению ее матери, «выглядела прилично». Красное платье было сшито из старого наряда самой хозяйки.

— Я человек практичный, а еще — реалистка, Джуно-Джейн, — продолжает мисси. — И считаю, что твоя матушка, не будь она такой избалованной и взбалмошной, не угодила бы в такой переплет, стоило только отцу перестать ей помогать. Получается, мы с тобой обе стали жертвами родительских ошибок? Боже ты мой! Выходит, у нас все-таки есть что-то общее. Нас обеих предали те, кто должен был оберегать, так?

В ответ Джуно-Джейн неразборчиво бормочет что-то на французском. Может, снова колдует. Не хочу этого знать. Я наклоняюсь вперед, как можно сильнее, чтобы увернуться от ее колдовства. Прижимаю руки к бокам, а язык — к нёбу, крепко сжимаю губы, чтобы, если чары и полетят в мою сторону, они бы не просочились внутрь.

— И, само собой, папино завещание мы исполним до последней буквы, как только его получим! — продолжает мисси Лавиния. Ее обычно нисколько не смущает молчание собеседника. — Ты исполнишь свое обещание, иного я не допущу! Как только мы найдем папины бумаги и, не дай бог, получим подтверждение что с ним в Техасе случилось самое страшное, ты подчинишься всем его приказам и не станешь больше ничем позорить мою семью!

Я дергаю за поводья, чтобы Искорка обогнула рытвины на дороге, а заодно надеюсь, что тряска ненадолго заткнет мисси. Ее приторный тон воскрешает в памяти тычки, удары, оплеухи и тот случай в Техасе, когда она подсыпала мне в чай порошок, которым Седди морит крыс. Она дала мне его выпить из чистого любопытства: чтобы посмотреть, что со мной будет. Мне было тогда семь. Прошло около года со дня спасения из лап Джепа Лоуча, но после этого яда я думала, что не доживу до восьми. Мисси же была на целых пять лет старше меня и куда злее Джепа.

Хочется рассказать эту историю Джуно-Джейн, хотя никаких теплых чувств я к ней не питаю. Надо же — прожить столько лет в Треме на денежки Госсеттов! О чем она только думала? Что так будет вечно? Если они с матушкой окажутся на улице, мне их будет не жаль. Пора бы уже научиться работать. Работайте — или умрите от голода. Мы все так живем.

Судьба ни той, ни другой меня не волнует. С какой стати? Я всего лишь та, кто трудится на их поле, стирает их одежду, готовит им. А что я за это получаю, даже сегодня, когда пришло освобождение? Голод, который терзает меня почти каждый день, крышу, которая протекает и которую не починить, потому что все деньги мы отдаем на выкуп земли. У меня есть лишь кожа, кости, мышцы. А разума — нет. Сердца — тоже. Да и мечтать я не умею.

Хватит с нас быть на побегушках у белых — пора бы заняться наконец своей жизнью!

— А побыстрее нельзя?! — кричит мне мисси. — Тащимся еле-еле!

— Дорога больно ухабистая, мисси, — понизив голос до предела, отзываюсь я. — Когда доберемся до Ривер-роуд, будет полегче. Там куда как ровнее. — Старушка Искорка — как и сам Госвуд-Гроув — знавала лучшие времена. Ее ноги увязают в земле, размокшей после дождей, и ей трудно идти.

— Я сказала, быстрее! — визгливо командует мисси Лавиния.

— А кобылка-то прихрамывает на переднее левое копыто, — решает прервать молчание Джуно-Джейн, раз уж речь зашла о лошадях. — Не стоит слишком ее утруждать, если путь нас ждет неблизкий.

«Путь нас ждет неблизкий», — эхом проносится у меня в голове. Сколько же, интересно знать, продлится наше путешествие? Чем дольше, тем вероятней, что нас поймают.

Кожа под одолженной рубашкой начинает зудеть. И этот зуд — довольно зловещее предзнаменование. По мере того как мимо пролетают мили, поля, деревни, речушки, этот зуд все усиливается, просачивается под самую кожу и остается там. Добром это дело явно не кончится, а я чересчур глубоко в нем увязла, и мне теперь так просто не выпутаться.

Мы чуть ли не до самого Нового Орлеана успеваем добраться, когда мисси Лавиния наконец сообщает, что мы приехали. Первое, что я сразу же замечаю, — это запахи и звуки. Угольные печи и аромат костров. Натужное кряхтение, свист и влажное хлюпанье лодок, покачивающихся на реке. Ритмичное пыхтение хлопкоочистительных машин и сахарных заводов с их трубами. Дым стелется над землей плотной пеленой, точно второе небо. Кругом грязно, сажа черным слоем осела на кирпичных зданиях, деревянных домиках, людях, лошадях. Мулы и рабочие тащат на себе тюки хлопка, дрова, бочки с сахаром, мелассой и виски и загружают их на пароход, который скоро отчалит и пойдет вверх по реке, на север, туда, где живет народ, у которого есть деньги на это добро.

Старушка Искорка совсем расхромалась, и я рада, что нас ждет остановка, хотя это местечко мне и не нравится. Мы объезжаем людей, ящики, вагоны, груженные рабочими инструментами, — толкают мужчины, и белые, из городской бедноты, и темнокожие. Нарядной одежды ни у кого нет и в помине. Нет тут и ни одной дамы. Поэтому, когда мы появляемся на улице, к нам тут же приковывается всеобщее внимание. Белые мужчины прерывают работу и с любопытством косятся на нас, почесывая подбородки. Темнокожие — смотрят из-под шляп, покачивая головой, пытаются поймать мой взгляд, будто хотят предупредить о чем-то.

— Лучше дам своих на дорогу свези, — шепчет мне один из них, когда я спрыгиваю с облучка и веду Искорку между двух повозок, которые стоят до того близко друг к другу, что едва можно протиснуться. — Тут им не место.

— Не по моей воле мы тут, — вполголоса отвечаю я. — И скоро уедем.

— Уж не задерживайтесь, — отвечает мой собеседник и откатывает пустые бочки, освобождая нам путь. — Лучше бы вам засветло отсюда уехать, а не то быть беде.

— Хватит трепаться! — мисси Лавиния хватает кнут, оставшийся на облучке, и пытается хлестнуть им Искорку. — Оставь моего кучера в покое, эй ты! И дай проехать! У нас тут дела, между прочим.

Мужчина отходит в сторону.

— Эти черномазые страсть как любят языком трепать! Стоит им только сойтись, как начнут трещать, и за уши не оттащишь! — возмущается мисси. — Правду я говорю, а, кучер?

— Да, мэм, — отзываюсь я. — Именно так.

Впервые меня охватывает злорадство. Мне приятно водить ее за нос! Она ведь даже не понимает, с кем разговаривает. Лгать, конечно, грешно, но я, как это ни странно, своей ложью горжусь. Она придает мне сил.

Мы оказываемся возле каких-то зданий у реки. Мисси Лавиния просит подъехать к ним с задней стороны, и я повинуюсь.

— Вот! Нам в красную дверь, — говорит она с таким видом, точно ей это место знакомо, но меня не оставляет чувство, что на самом деле она здесь впервые. — Тут находится транспортная контора мистера Уошберна. Он не только папин советник в юридических вопросах и управляющий его техасскими землями, но и один из важнейших деловых компаньонов, если вдруг кому неизвестно. Однажды папа взял меня с собой в Новый Орлеан, на ужин с мистером Уошберном. Они полночи проговорили в комнате для отдыха, а мне, понятное дело, пришлось уйти в номер, чтобы пораньше лечь спать. Но я, конечно, притаилась за дверью и немного подслушала их разговор. Они с папой состоят в одном… джентльменском обществе… И я узнала, что мистеру Уошберну, оказывается, поручено взять в свои руки все дела отца, если тот вдруг утратит дееспособность. А потом еще папа сказал мне, что, если что-нибудь случится, надо непременно отыскать мистера Уошберна. У него хранятся копии папиных документов. И немудрено: наверняка он сам же помогал их составлять.