Последняя битва - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 15

Сыновья Олафа, стоявшие под стеной, подбадривали Гунара пронзительным свистом и лязгом оружия; их физиономии раскраснелись, руки сжимали мечи и топоры, и казалось, что они вот-вот лишатся остатков самообладания и гиком ринутся на толпу молчаливых бондов. Очевидно, такие опасения возникли не только у Иеро; мужчины, окружавшие ристалище, старались не поворачиваться к вооруженным молодцам спиной, а многие нащупывали у поясов ножи и кинжалы. Харальд, двигаясь вдоль внешнего края огненного кольца и прикрывая ладонью щеки, следил за поединком, но остальные судьи с тревогой посматривали на Олафа, будто ожидая, что он вдруг поднимется и превратит Сигурда в собаку, а всех остальных — в стадо овец, которых тут же перережут его сыновья. Самым беспокойным из них был Снорри, обладавший ментальной чувствительностью; он то с надеждой глядел на священника, то прикрывал глаза, и в эти моменты до Иеро доходили слабые мысленные волны — Снорри пытался прощупать окружающее пространство. Он делал это инстинктивно, как всякий необученный телепат, и его сигналы были нечеткими и неуверенными.

Старый эливенер за спиной Иеро возбужденно вздохнул — видимо, он, как и священник, уловил всплеск исходившей от Сигурда решимости и догадался: что-то сейчас произойдет. Северянин, отбив очередной удар, вдруг стремительно отпрыгнул, оказавшись слева от противника, и вытянул топор на всю длину, как бы собираясь зацепить Гунара под колено; тот повернулся боком к огню, и его секира, парируя выпад, со свистом рухнула вниз. Он выбил топор из рук Сигурда, но северянин, метнувшись к врагу, толкнул его изо всей силы. Инерция прыжка и немалый вес атакующего сделали свое дело: Гунар, яростно вскрикнув, рухнул в костер, а его соперник покатился по земле, ухитрившись подобрать свою секиру. Спустя мгновение он бросился к пламенным языкам, размахивая топором как легкой тростью, не думая об усталости; его лицо покрывали пот и копоть, но он, похоже, твердо решил, что враг не выберется из огня.

Судьи замерли, переключив внимание на схватку, толпа возбужденно загудела, Рагнар, не спуская глаз со своего товарища, стискивал и разжимал кулаки, а мастер Гимп торжествующе заулюлюкал. Его свирепый вой, что звучал месяцем раньше в просторах Внутреннего моря, заставил отшатнуться стоявших рядом; даже Горм, закрывший глаза в знак полного безразличия к кровавым играм людей, вздрогнул и поднял лобастую голову.

«Что-то горит?» — долетела его мысль к Иеро, и в следующий миг Гунар, объятый пламенем, вырвался из костра, подняв для защиты секиру и в то же время пытаясь сбить огонь с горящих шерстяных штанов. Сделать то и другое рядом с противником было невозможно, и Сигурд это доказал: блестящее лезвие взметнулось вверх, прорезало дымный воздух, ударило по топорищу, перерубив его напополам. Долю секунды Гунар ошеломленно взирал на бесполезную палку в своем огромном кулаке, потом, забыв об ожогах и тлеющих штанах, яростным жестом вскинул руки и завыл. То был предсмертный вопль зверя, почуявшего смерть, но не смирившегося с ней, еще не верящего, что через мгновенье наступит конец.

Конец был близок: Сигурд, раскачивая секиру, подступал к врагу. Алые отблески огня мерцали в его глазах.

Внезапно он остановился, с недоумением поглядел на свой топор и замер, будто не в силах сделать следующий шаг. Вопль Гунара смолк; взглянув на своего отца, сидевшего в странной напряженной позе, он ринулся к обломку своего оружия.

— Кажется, тебе пора вмешаться, мой мальчик, — пробормотал над ухом священника брат Альдо и вздохнул. — Дикие нравы, дикий обычай! Но если кто-то и погибнет, я предпочитаю, чтоб это был не Сигурд.

Молча кивнув, Иеро привычным усилием рассек ментальную нить, что протянулась от дальнего конца помоста к Сигурду. Он был разъярен; эта жирная тварь, убийца и насильник, пытался вмешаться в схватку — в его присутствии! Он вновь ощутил себя орудием в Божьей деснице — так же, как в те минуты, когда сражался со С'нергом и Обитающим в Тумане; смрад трясин Пайлуда защекотал ему ноздри, жуткая фигура, закутанная в саван, встала перед ним, будто напоминая о былой победе и исчезнувшем даре ментальных битв. Что-то срасталось, соединялось в его мозгу, пускало корни и крепло, подстегнутое палящим жаром ненависти — и, ощутив эту растущую мощь, Иеро обрушился на колдуна.

И встретил стену.

Перед ним был другой человек — не жалкий самоучка-телепат, а нечто сильное, грозное, цельное, и эта целостность и сила соединялись с великим искусством. Более совершенным, чем у мастеров Нечистого, несравнимым с умением твари, с которой он бился в болотах Пайлуда; пожалуй, лишь Дом, зловещий монстр из южных пустынь, мог отразить его удар с таким поразительным мастерством.

Это было невероятно, но это было так!

Олаф, терзая свисавшую с уха серьгу, глядел на него с мрачной ухмылкой, и до священника долетела мысль, просочившаяся сквозь ментальный барьер: пусть Гунар погибнет, пусть! У меня много сыновей, одним больше, одним меньше, какая разница? Но ты — мой!

Подстегнутый этим посланием, Иеро бросился в битву.

Сейчас он не видел и не ощущал ничего — ни глубокой тишины, что вдруг раскинула крылья над домами, ристалищем и всем берегом, ни сотен глаз, взиравших на него, ни присутствия седобородого эливенера, застывшего рядом со стиснутыми кулаками, ни тревоги Горма, резко вскинувшего голову. Мышцы его окаменели, мир затмился в его глазах; он наносил и отражал незримые удары, чувствуя, как чудовищная тяжесть то наваливается на ментальный щит, то отступает, опалив его зноем насмешки и ненависти. Но самое странное было в том, что эти эмоции принадлежали как бы двум различным людям: ненависть — колдуну, насмешка — кому-то другому, неизмеримо более могущественному и будто забавлявшемуся с ним; существу, для которого этот смертельный поединок являлся всего лишь игрой.

Неужели он борется с Нечистым? С дьяволом, который вдруг вселился в колдуна? С неведомой тварью, что покровительствовала Олафу, источником его злобной силы?

И этот демон смеялся над ним!

Мысль была позорна, нестерпима!

Его вдруг стали охватывать то жара, то удушье, то леденящий озноб, будто из сожженной солнцем пустыни он попадал в пространство без воздуха, а затем — на вершину покрытой снегом горы. Собразив, что враг подбирается к центрам дыхания и терморегуляции, священник, укрепив барьер, отбил атаку. Его ответный импульс был подобен острой спице; стиснув челюсти, собрав все силы, Иеро бросил это ментальное копье в разум колдуна, и ему показалось, что вражеская защита дрогнула. Снова и снова он направлял свои мысленные стрелы в расширявшуюся брешь, чувствуя, как Олафа охватывает ужас — но та, другая личность, главная в их странном симбиозе, была недосягаема.

Раздался беззвучный смех — вернее, отзвук далекого смеха, и в то же мгновение барьер в сознании Олафа рухнул. Ментальное уничтожение стремительно; ворвавшись в его мозг, Иеро парализовал центры кровообращения и остановил сердце. Быстрая, легкая смерть, ибо мозг, лишенный притока крови, живет лишь несколько минут; но достаточно одной из них, самой первой, чтобы сознание отключилось, и человек впал в кому.

Священник поднялся, пошатываясь, и бросил взгляд на тело колдуна, что корчился в дальнем конце помоста. Судорожные движения его рук и ног становились все беспорядочней и слабее, кожа побледнела, а на лбу выступил обильный пот; наконец он выгнулся дугой, рухнул на кучу шерстяных ковров и застыл с раскрытым ртом, уставившись в зенит потухшими глазами. Сыновья глядели на него с ужасом, и еще больший страх отражался на их лицах при виде Гунара. Тот лежал у угасающих костров, а Сигурд, стоя над окровавленным трупом, многозначительно поигрывал секирой.

На неверных ногах, стараясь не показать охватившей его слабости, священник направился к телу Олафа и вырвал из его уха серьгу. Золотистая, плоская, размером и формой напоминающая большую монету, она показалась Иеро слишком легкой для украшения из драгоценного металла. Он бросил ее на помост и раздавил каблуком; послышался хруст, брызнули крошечные детальки, и прибор Нечистого перестал существовать.