На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз - Страница 83

Конечно, он совсем раскис от серебра и золота. Спустя некоторое время понял, что совсем их избегает. Говорил себе, что просто практичен. Впал в нужду от взлетов и падений обоих металлов, особенно после Отмены 93-го года. Таблица элементов была полна других возможностей, «зерна минералогии», как говаривал один из его профессоров, «просто сидели там, часть Творения, ждали кого-то, кто определит, как их можно использовать».

Так он начал работать с менее гламурными элементами, например, с цинком, в результате чего проводил в округе Лейк больше времени, чем когда-либо мог надеяться.

Лучшие времена Лидвилла остались в прошлом, в эпоху «после Отмены» города Хоу Тейбор больше не существовало, хотя вдова, уже ставшая легендой, продолжала жить отшельницей в горной выработке «Несравненная» с винтовкой, которую без колебаний использовала против каждого, кто подходил слишком близко, словно ее обуревало мистическое желание вырастить в центре земли особей из ада, которых еще не изобрели. Интерес сместился с серебра на цинк — началась настоящая Цинковая Лихорадка, это был, фактически, самый выгодный металл, который можно было добывать в тот момент, его цена превышала стоимость золота и серебра вместе взятых. Кажется, какой-то яркий инженер изобрел способ переработки терриконов, оставшихся от старых серебряных шахт эпохи «до Отмены», так что некоторые обогатительные фабрики осуществляли добычу цинка на уровне 45-ти процентов.

   Методика работы с обычным местным сфалеритом была незамысловата — сначала вы удаляли серу, обжигая сфалерит до появления окиси цинка, а потом преобразовывали оксид в металлический цинк. Но шлак в Лидвилле, возвышавшийся черными грудами, не говоря уже про покрытие улиц и переулков, был экзотической и по большей части неизвестной смесью угольной пыли, окалины, обманки, серого колчедана и других химических соединений меди, мышьяка, сурьмы, висмута и чего-то еще, что шахтеры называли «Провалившаяся Молли» — разные элементы выходили при разных температурах, так что необходимо было изучать вопросы дистилляции. Они неясно вырисовывались где-то в черной тайне над яркими интерьерами и игроками в штос, и над ненасытно желанными девушками, иногда можно было увидеть, как призрачные фигуры стояли на коленях, пытаясь дотронуться к одному из этих столбов шлака, с благоговением, словно в какой-то контр-Христианской Евхаристии эти столбы воплощали тело потусторонней возлюбленной.

—  Немного похоже на алхимию, — решила Рен Провенанс, девушка-антрополог, которая год назад окончила Рэдклифф-Колледж и вернулась на восток, где Фрэнк неожиданно с ней спутался.

 —  Да. Ничего не стоящая грязь превращается в деньги.

—  Через несколько столетий эти отвалы всё еще будут здесь, кто-то будет проходить мимо, посмотрит на них и заинтересуется. Может быть, возьмет их для строительства каких-то зданий, правительственных сооружений, может быть, храмов. Древние тайны.

—  Пирамиды Египта.

   Она кивнула:

— Эта форма свойственна многим древним культурам. Тайная мудрость — разные детали, но основная структура всегда одинаковая.

 Фрэнк познакомился с Рен однажды субботней ночью в варьете в Денвере. В зале играл негритянский оркестр ложек и банджо. Она была со знакомыми из колледжа, среди них — несколько гарвардских мудрецов, которые хотели посетить китайский салун в квартале «Сыны неба». К радости Фрэнка Рен отказалась.

— И не забудьте попробовать булочку «Медвежья лапа» в гостинице «Осьминог», парни!

Она стояла и махала им рукой, пока они не исчезли за углом.

   Когда они остались одни:

— Что я на самом деле хотела увидеть, — призналась Рен, — так это Денвер-Роу и публичный дом. Ты проведешь меня?

 — Что? Оу.

Фрэнк увидел в ее карих глазах искру, значение которой он теперь знал слишком хорошо, чтобы воодушевиться, эта искра скрывала склонность ко мраку, на которую он уже тогда должен был обратить больше внимания.

  — И...это исключительно для научных целей, конечно.

  — Что ни на есть антропологических.

 Они пришли на Маркет-Стрит в «Зеркальный дом» Дженни Роджерс. Рен немедленно окружила половина гостиной девиц, ее нежно повели наверх. Немного позже ему довелось заглянуть в дверной проем, там была она, одежды на ней было не то чтобы много, вся в черном, тесная шнуровка, чулки перекошены, она стояла в открытом полиэдре зеркал, рассматривая себя под разными углами. Преображенная.

  — Интересный наряд, Рен.

 — Вся эта езда и прогулки по горам, и активность на свежем воздухе, для меня просто облегчение —снова вернуться к шнуровке корсета.

   Девушки веселились:

  — Гляди, ты его сейчас возбудишь.

  — Не возражаешь, если мы его одолжим на некоторое время?

  — О, — когда его начали тащить, — но я думал, что мы собирались..., — не в состоянии перестать смотреть, или, как он мог бы сказать, «глазеть» на интригующе разодетую Рен столько, сколько мог.

— Не волнуйся, Фрэнки, она будет здесь, когда ты вернешься, — сказала Файнесс.

 —  Мы о ней позаботимся, — заверила его с порочной улыбкой Фейм.

Это заставило Рен отвлечься от длительного самолюбования и посмотреть в глаза девушек одним из тех взглядов лицемерного смятения, который вы иногда встречали на эротических иллюстрациях.

 Когда она появилась снова, на ней было новое скандальное белье, она пила бурбон из бутылки и пускала клубы дыма огрызком гаванской сигары. Парадная кавалерийская каска с золотым орлом, галуны и кисточки небрежно свисали с ее лохматых волос.

—  Повеселилась?

 Она не соизволила поднять веки, чтобы сверкающие зрачки озарили его путь. Говорила, растягивая слова, он не исключал, что это действие опиума:

— Увлекательный материал...тома...Некоторые из этих ковбоев, мать честная.

Потом, словно узнав его:

— Да, и твое имя там тоже всплыло.

— О, хм.

 —  Они сказали, что ты слишком сладенький.

 — Я? Они просто никогда не видели меня в плохом настроении, вот и всё. На твоих чулках какие-то красные полосы.

 —  Губная помада.

 Если он надеялся, что она покраснеет, он этого не дождался. Вместо этого она дерзко посмотрела ему прямо в глаза. Он заметил, что алые контуры его губ были смазаны, а сурьма вокруг глаз кое-где смыта, словно слезами.

 В комнату продефелировала Фейм, на ней был какой-то непостижимый, но порочный пеньюар, плавно подошла, обняла Рен за талию, и девушки прильнули друг к другу в несомненно очаровательной живой картине.

—  Просто не могу не приходить, — прошептала Рен, ... ты разрушила мою шаблонную буржуазную сексуальность. Что мне делать?

Приехав на запад в поисках Ацтлана, мифической прародины мексиканцев, которая, как она верила, находилась где-то в пределах Четырех Углов, Рен нашла больше, чем надеялась. Наверное, слишком много. Она выглядела, как солдат, вернувшийся после затяжной кампании, во время которой не единожды возникали вопросы жизни и смерти — ее собственной и других людей, иногда получалась смесь, из-за которой она страдала бессонницей, и иногда это бессмысленно пугало Фрэнка.

Он был поверхностно знаком с краем Манко и МакЭлмо, но не имел особого представления о его древнем прошлом.

— Ну, Фрэнк, оно достаточно... несчастливое — вот лучшее слово, которое можно здесь применить.

 —  Ты сейчас не о Мормонах, полагаю.

 —Это достаточно галлюцинаторный и жестокий регион, неудивительно, что Мормонам он показался подходящим для того, чтобы здесь поселиться, но он намного древнее — тринадцатый век в любом случае. Вероятно, здесь жили десятки тысяч людей, они населяли весь этот регион, были успешными и креативными, а потом вдруг, за одно поколение — за сутки, как это обычно бывает — они убежали в паническом ужасе, взобрались на самые крутые скалы, какие только смогли найти, и построили такие укрепления, какие только знали, чтобы защититься от...ну, от чего-то.

— В Юте есть истории, — вспомнил Фрэнк, — о других племенах, я такие слышал.