На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз - Страница 62

   Она расхохоталась и хлопнула его по колену, это была какая-то стихия морской воды, которую Фрэнк не мог поймать. Он лежал здесь навзничь и хотел лишь одного  — был ли он серьезен?  — обнять ее, да, положить голову на колени этой крошки и просто слушать, относясь к этому достаточно легко, чтобы позволить ей остановиться, когда она того захочет, что бы ни случилось, но ничего не произошло, потому что началось громкое вторжение с улицы, колобродящие жители Юты топали на лестнице и исполняли друг другу что-то похожее на напевы причудливого гимна.

 — Меня сейчас стошнит,  — заявила Стрэй и посмотрела в область желудка.  — Ты ничего не слышал, думаю, нам лучше включить эти лампы.

При электрическом освещении они посмотрели в лицо друг другу основательным долгим взглядом, и, хотя Фрэнк ничего не смог ей сказать, он знал, что спустя много лет и тяжело пройденных миль он будет помнить эти несколько мгновений разговора душ  — с крошкой или кем бы она ни была, струной С в мелодии дня, к которой он всегда сможет вернуться, будет эта серьезная молодая женщина, сидящая на краю кровати, и взгляд, который, казалось, несколько мгновений она дарила ему.

   Но потом кони были оседланы и помчались к мексиканской границе.

В задних комнатах Казино было немало телеграфных приемников с клопферами и чернильницами, подчас  — не магазинного дизайна, каждый из них подключен к своей идущей извне сети проводов и сутками болтал о новостях скачек на всех известных ипподромах по обе стороны границы, боях боксеров-профессионалов и других соревнованиях, на которые можно было заключить пари, котировки финансовых и товарных бирж в городах Востока и Запада, кроме того, на стене висел телефонный аппарат, довольно часто использовавшийся. Но однажды он зазвонил, когда Риф оказался рядом, он понял, что звонят ему и что новости плохие.

Это была часть странности телефонов в эти их первые годы, прежде чем коммуникация стала обыденностью. Словно он был переусложнен и включал все виды дополнительных функций, например, вещие предупреждения.

На другом конце провода был Джимми Дроп, давний товарищ Рифа, звонивший из Кортеса. Даже на таком расстоянии, несмотря на всё, что было преградой для сигнала, от голодных сусликов до ленивых цикад, Риф почувствовал растерянность Джимми из-за необходимости воспользоваться этим аппаратом:

   — Риф? Это ты? Где ты?

   — Джимми, это ты мне звонишь.

   — Ну, да, да, но...

   — Откуда ты знал, куда мне звонить?

   — Ты сказал мне про Ночеситу, когда уезжал.

   — Я был пьян?

   — Нельзя сказать, что нет.

Наступила пауза, во время которой на линию хлынул бурный поток шума, который мог состоять из фрагментов речи и музыки.

  — Риф?

Риф вдруг пожалел, что не может притвориться, что их разъединили. Он предпочел бы пропустить то, что собирался сейчас сказать ему Джимми, что бы это ни было. Но не стал.

   — Ты знаешь Дойса Киндреда?

 —  Работает на Ассоциацию владельцев шахт в Теллуриде. Не знает, как себя вести за покерным столом. Этот?

   — Мне жаль, Риф, это связано с твоим папой.

   — Папа...

   — Они увезли его из города под дулом пистолета. Ни слова не сказав.

   — Они?

   — Он и Слоут Фресно, двое, то, что я слышал.

  — Один из старинных приятелей Боба Мелдрума. Много зарубок к его чести, так мне говорили.

 — Больше, чем штатов в США, Риф, на твоем месте я бы привел американскую кавалерию.

   — Джим, ты не на моем месте.

   Снова пауза.

   — Я загляну к твоей маме, когда будет возможность.

    — Известно, куда они направлялись?

   — Иесимон.

Произнесено это было так, словно у Рифа были достаточно дурные манеры, чтобы попросить Джимми произнести это громко. Теперь лишь эта дыра была между Рифом и силой гравитации. Здесь, даже если вы не молились много, вы молились, чтобы не слышать это название слишком часто. То, что этот город был в одном дне езды от Ночеситы, ситуацию не улучшало.

Фрэнк, конечно, был кавалеристом, но слишком молодым, он решил сначала уладить практические вопросы, а тревожные чувства оставить на потом.

   — Поезд, или поедем туда верхом?

  —  Только я, Фрэнк.

   — Что за чушь ты говоришь.

   — Я полагал, что ты поедешь навестить маму и Лейк.

   — Такова моя роль в этой истории  — присматривать за женщинами?

   — И что? Ты знаешь, что происходит? Я уверен, что нет.

Они сидели на лестнице, держали в руках свои шляпы и загибали поля. Над ними сгущались тучи, на горизонте то и дело пульсировали молнии. Ветер поселился в листьях тополей и ворошил их. Сквозь щелочную пыль оконного стекла они видели молодых женщин, которые появлялись, замечали их, кивали и уходили в свою собственную версию дня.

 — Давай разберемся, что к чему. Один шаг за раз. Хорошо? И судьба Вебба не известна в итоге...

   Новое заклинание тьмы, льющаяся через край тишина.

 — И я буду ждать, словно какой-нибудь жалкий эмигрантишка, пока тебя убьют, чтобы это дело перешло ко мне, да?

  — Смотри-ка, чему тебя учат в горнопромышленном училище, раньше ты не был таким быстрым.

Но Риф становился всё спокойнее, он был уже почти в молитвенном настроении. Словно по сравнению с тем, что лавиной свалилось на рассудок братьев, весь перечень дел утратил былую важность.

   Сказать об этом Стрэй  — совсем другая история.

   — У меня нет от тебя секретов, дорогая.

   — Ты взялся за это дело, надеюсь.

   — Сейчас дела обстоят так... Если папа погиб...

   — О, может быть, нет.

   — Да, может быть, нет.

   Он не смотрел в ее глаза, опустив взгляд на младенца.

   Она заметила это:

 — Этот ребенок  — его внук. Мне ненавистна мысль о том, что они могут никогда не встретиться.

   — Но пока похоже, что именно нечто такое и случится.

   Кажется, у нее происходил длинный увлекательный диалог с собой.

   Наконец:

   — Ты вернешься?

 —   Да, Стрэй, я обещаю.

 — Обещание. Мое. Знает ли Папа Римский о том, что ты это сказал, это подтвержденное чудо.

 Девушкам было жаль видеть, что они уходят, и знать, что они должны уйти, но Купер? Вы могли бы подумать, что это конец света. Он подошел на улице и следовал за Фрэнком и Рифом до вокзала, пешком, с таким выражением лица, словно был ранен.

 — С тобой все нормально?  — Фрэнк наконец решил, что должен спросить:

 — Надеюсь, ты не думаешь, что мы хотим сбежать, или...

   Купер отрицательно покачал головой, потупив взор:

   — Вся эта галантерея  — это очень обременительно для мужчины, знаете ли.

 — Просто играй им «Хуаниту» иногда,  — посоветовал Риф,  — говорят, это творит чудеса.

Братья вместе приехали в Морталидад, на ближайшую к Иесимону станцию, потом, не зная, смотрит ли на них кто-то, попрощались с видом людей, один из которых просто прикурил для другого сигару. Никаких прощальных взглядов из окна, никакого нахмуренного от мрачных мыслей лба, никакого доставания карманной фляги или внезапного погружения в сон. Ничего, что могло бы принадлежать видимому миру.

Какова Юта. Этот край был такого красного цвета, что полынь парила над землей, словно в стереоптической картине, почти бесцветная, бледная, как облако, светящаяся ночью и днем. Насколько мог видеть Риф, пустыня была населена столбами скал, столетия воздействия неумолимых ветров превратили их в идолов божества, словно когда-то очень давно у них были нимбы, которые они могли снять, головы, которые они могли склонить и повернуть, чтобы наблюдать, как вы проезжаете мимо, лица столь чувствительные, что реагировали на каждое изменение погоды, каждый акт хищничества рядом с ними, каким бы незаметным он ни был, но теперь эти прежде наблюдательные существа утратили лица и мимику, их наконец-то облагородили до простого вертикального присутствия.

 — Конечно, это не значит, что они не живые,  — высказал кто-то мысль в салуне по дороге.