На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз - Страница 33

Наконец, разгрузка корабля была завершена, кочующая рабочая бригада тихо отгребла веслами к судну без флага, стоявшему в открытом море, чтобы выполнять физическую работу где-нибудь еще в этом полушарии. Скорее всего, в Южной Африке. А мальчики собрались вплотную у подножия сочащегося ядом вулкана, высота которого составляла почти тысячу футов, на берегу, столь ярко освещенном, что он казался почти бесцветным, слепота в сердце вулкана ко всему, что они знали, пока волны океана накатывали одна за другой, мерно, как дыхание какого-то местного бога. Сначала никто не знал, что сказать, даже если бы можно было услышать наверху звук батареи прибоя.

В последнее время обед был сопряжен с политической нестабильностью из-за продолжавшейся дискуссии относительно выбора новой фигуры для носа судна. Предыдущая фигура, являвшая собой голову президента МакКинли, была серьезно повреждена во время непреднамеренного столкновения с чикагским небоскребом, которого, насколько мальчикам было известно, не было там накануне.

Чик Заднелет и Дерби Сосунок выступали лоббистами фигуры голой женщины:

— И чем аппетитнее, тем лучше! — требовал Дерби на каждом из многочисленных ситуативных собраний по этому вопросу, что вызывало уже едва ли не рефлекторные укоры со стороны Линдси Ноузворта:

— Сосунок, Сосунок... список твоих недостатков растет с удручающе головокружительной скоростью.

 — И ни одна из них не соответствует чертовой политике судна, — протестовал Дерби, хмуря раскрасневшееся лицо. С тех пор, как его голос изменился, его обаятельно непокорный тон, который раньше был приемлем, померк до чего-то более рассудительного и столь же беспокойного.

Прежде веселый талисман вышел из возраста политической невинности через краткий период юношеской неопределенности и перешел на этап недоверия к властям, приближаясь к склонам Нигилизма. Его сослуживцы по воздушному судну, даже всегда веселый Чик Заднелет, долго думали, прежде чем произнести вслух даже самую обычную шутку в присутствии Сосунка, чтобы он не обиделся.

 По вопросу выбора фигуры на нос судна Рэндольф Сент-Космо продолжал настаивать на Национальной птице как безопасном и патриотическом выборе. Майлзу Бланделлу, со своей стороны, было вообще всё равно, что будет изображать фигура, если это будет что-то съедобное, в то время как Линдси, словно обиженный прагматизмом этого выбора, настаивал на чистой абстракции:

— Один из полиэдров Платона, возможно.

— Этот тип, —хихикнул Дерби, — доставал свою болванку только для того, чтобы помочиться, я готов биться об заклад!

 — Никто не спорит! — презрительно захохотал Чик.

Споры о носовой фигуре, сначала не выходившие за рамки различий вкусов, становились всё озлобленнее и запутаннее, вскоре достигнув глубины, которая изумила их всех. Старые раны снова начали болеть, был найден повод, чтобы обменяться тычками, а вскоре — и ударами. В районе расположения кухни появилось объявление очень большим шрифтом кларендон:

По поручению начальника штаба.

   P.S.- Да, это НЕДЕЛИ!!!

 Тем не менее, они продолжали ерзать и ворчать, делая шарики размером с палец из спаржевого мусса, супа гумбо в креольском стиле или пюре из репы, всякий раз, когда думали, что главный старшина корабельной полиции не смотрит — не для того, чтобы есть, а чтобы исподтишка бросать их друг в друга, надеясь на реакцию. Майлз Бланделл, как командир судна, смотрел на них с добродушной растерянностью.

—Замбледи бонгбонг, — подбадривающее кричал он, когда летела еда. — Вамбле, вамбле!

 Майлз, блуждавший по коридорам, словно привидение, начал всё больше пугать сослуживцев. Обеды слишком часто превращались в упражнения в глубокой, даже смертельной, неопределенности, в зависимости от того, где в этот день Майлз приобрел ингредиенты. Иногда он готовил настоящий кордон блю, а иногда — что-то несъедобное из-за блужданий духа, направление которого никогда нельзя было с точностью предсказать. Не то чтобы Майлз мог намеренно испортить суп или сжечь мясной хлеб — он редко поступал так откровенно, скорее был склонен к упущениям по забывчивости или к ошибкам в измерении количества и времени.

— Если существует необратимый процесс, это — приготовление еды! —отчитывал его офицер по вопросам термодинамики Чик Заднелет, желая помочь, но с некоторым невольным волнением.

— Ты не можешь заново пожарить индюшку или заново перемешать испорченный соус — время определено для каждого рецепта, и, не обращая на него внимания, ты создаешь угрозу для себя.

   Иногда Майлз отвечал:

— Спасибо, Чик, это мудрый совет...

   . . . ты столь невероятно терпелив ко мне, я приложу все усилия и сделаю всё возможное, чтобы улучшить ситуацию, а иногда он кричал:

— Из метаварбл блиблот зеп! — яростно размахивая поварским колпаком, и его лицо озаряла загадочная улыбка.

Единственным едоком в их компании, который никогда не испытывал разочарования, был Пугнакс, привередливый вкус которого Майлз всегда уважал, независимо от своего настроения. Вместе с ассортиментом человеческих предпочтений, которые включали марочное шампанское, тушеное мясо черепахи и спаржу под голландским соусом, Пугнакс настаивал на том, чтобы все блюда подавали в отдельных тарелках, обязательно из костяного фарфора определенного возраста и подтвержденного происхождения, что придало новый смысл выражению «неразбериха собачьей трапезы».

В США было уже почти Четвертое июля — это значило, что ночью, в соответствии с регламентом, на борту тоже будет празднование, нравится вам это или нет.

 — Огни и шум, чтобы заставить нас скакать, как дрессированных бабуинов, — высказал свое мнение Дерби.

— Любой мало-мальски образованный человек знает, что фейерверки в честь Четвертого июля — это патриотический символ выдающихся эпизодов военного развития в истории нашей страны, они считаются необходимыми для поддержания целостности нашей родины Америки перед лицом угроз, которые возникают со всех сторон в этом темном и враждебном мире.

— Военный рост без цели, — заявил Майлз Бланделл, — это политика в чистейшей форме.

 — Если нам будет всё равно, — высказал свое мнение чиновник по вопросам науки Заднелет, — народ начнет путать нас с анархо-синдикалистами.

— Самое время, — проворчал Дерби. — Давайте сегодня ночью устроим артиллерийскую пальбу в честь бомбы на площади Хеймаркет, благослови ее Бог, поворотная точка в американской истории и единственное средство для рабочих добиться справедливого отношения в рамках этой ничтожной экономической системы — благодаря чудесам химии!

— Сосунок! — ошеломленный Линдси Ноузворт с трудом сохранял самообладание. — Но это ведь вульгарный антиамериканизм!

  — Дааа, а твоя мама —Пинкертон.

  — Что ты за маленькая коммунистическая...

— Хотелось бы мне знать, о чем они спорят, — пожаловался Рэндольф Сент-Космо, не обращаясь ни к кому определенному. Возможно, в этой дали, к ветру.

Но этой ночью, как оказалось, пиротехники запланировали не просто взрыв. Когда их жестокие свечи начали по очереди оглушительно взрываться над разрушенным вулканом, Майлз призвал компанию, с нотками тревоги в голосе, которых прежде за ним не замечалось, задуматься о характере взлета сигнальной ракеты, особенно — о невиданном прежде удлинении видимого следа, после того, как сгорел топливный заряд, но до того, как фитиль зажег светосигнальное табло, об этом подразумеваемом мгновении успешного взлета ввысь, в темное небо, линейный континуум точек, которые невидимы, но есть, пока не возникли сотни огней...

— Прекрати, прекрати! — Дерби шутовским жестом зажал уши. — Это звучит, как китайщина!

— Ну а кто изобрел фейерверки, — согласился Майлз. — Но что это говорит вам о траектории ваших собственных жизней? Ну, кто-то хочет высказаться? Думайте, говоруны, думайте!