Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл - Страница 27

Только вот безопасно ли в нем выходить на улицу, там же кругом столько овец и прочего скота. Коли на то пошло, отнюдь не лишено вероятности, что Амулет примет обитателей Флемуорти за гремов. Если заскочить в «Квик-март» за кусочком «стилтона» и случайно пробить десятком завсегдатаев морозилку, выйдет чертовски неловко. Лучше не рисковать. У него припасов хватает. А без молока и «Дейли телеграф» можно и обойтись.

Шло время. Дни, пролетавшие без следа.

Как-то утром — или уже днем — Филип поднял взгляд от Тадж-Махала и увидел, что за маленьким окошком кабинета тоже царит веселая синева. Он спустился вниз и распахнул дверь новой весне. Серый древний череп мира словно обрызгали бледно-зеленой краской, а воздух полнился голосами возвещавших эту перемену птиц.

Филип потрогал Амулет через пижаму и мысленно сказал ему: «Я тебе не раб». Влез в плащ от «Барбура» и всунул ноги в резиновые сапоги.

Он двинулся вниз по пологому склону привычным маршрутом через пастбище: по вихляющей зигзагом тропе, из красной грязи которой кое-где торчали пестрые камни. Время от времени ветер доносил до него кокосовый аромат цветущего дрока. Новорожденные ягнята при его приближении бежали на разъезжающихся ножках за ободрением к сосцам матери. На дне лощины, там, где тонкая струйка Пасторской щелки впадает в речку побольше, он постоял немного на деревянном мостике, глядя по сторонам. На фоне безоблачного неба мягкими зелеными червяками свисали сережки. Темная, как крепкий чай, вода тихо журчала по камням. В пятнах солнечного света полыхали желтые цветы, названия которых он никак не мог запомнить (знал только, что не лютики). Птица с трясущимся хвостом (трясогузка?) на краткий миг опустилась на отполированный водой валун, но тут же вспорхнула снова. Высоко над головой — мяукающие крики ястреба.

Филип глубоко вздохнул раз, другой и двинулся дальше, держась вьющегося к Святому Пессарию старинного пути прокаженных. Метров через триста он вышел из пронизанной лучами древесной тени на яркое солнце. У группки покосившихся камней, известных как Три пальца, он остановился. Пожалуй, достаточно далеко отошел. Прислонившись спиной к испещренному узорами лишайника граниту, он запрокинул голову, точно добровольная жертва на церемонии жертвоприношения инков. Потом он закрыл глаза — и внутри у него словно бы что-то растаяло, тихонько просело вглубь. Впервые за — ох, и не сказать уже сколько — дней он чувствовал, что живет в своем теле, что это бодрое струение крови и прочих телесных соков в нем происходит лишь для него самого — и ему на благо. Однако в то же время ему казалось, он вот-вот отделится от себя, в любой миг сделается восхитительно невесом, далек от всего.

Лицо его нагревалось. Тело впитывало жар — жар, подобный тянущимся в самую глубь его существа горячим пальцам. Пульсирующая сеть тепла, исходящего от…

Ох, черт!

От Амулета!

Филип неловкими пальцами торопливо расстегнул одежду и просунул руку под рубашку. Амулет чуть дрожал.

Нет, не Амулет, его рука.

Нет, не рука.

Черт, о черт!

Пышащий жаром паук обосновался в центре жаркой сети; Филип чувствовал у себя на груди пульсацию горячих лапок.

Он бросился бегом, спотыкаясь в непривычных сапогах, всхлипывая и жадно хватая ртом воздух. Когда он мчался через Щелку, деревья кругом зашелестели под внезапным порывом ветра. Или то заскрипело перо?

— Подожди! — крикнул он, ковыляя по мосту. — Пожалуйста, подожди!

За пределами обычного поля зрения что-то искрилось или слегка вибрировало.

К тому времени как он добрался до верха тропы, он уже и воздух толком втянуть не мог; лишь паника придавала его ногам силы бежать через двор. Перед дверью коттеджа он потратил несколько драгоценных секунд на поиски ключей — и лишь потом толкнул дверь и обнаружил, что оставил ее не запертой. Вверх по ступеням, бегом, черт с ней, с грязью. Грудь прожигало изнутри наружу. Ударил по пробелу. Ничего не разобрать, пот выедает глаза. Заставил пальцы на клавиатуре лежать спокойно.

И — разумеется — ничего.

Это было — оказалось — всего лишь предупреждением.

Через полчаса Филип стянул свитер и посмотрел на холодный Амулет. На гладкой поверхности снова проступил угловатый маленький иероглиф, и на этот раз Филип понимал, что он означает. Успел привыкнуть к его чужеродному облику. Иероглиф возникал всякий раз, как Филип включал компьютер. Велел ждать. Это были песочные часы. Однако точка в верхней части часов сместилась ближе к узкой перемычке, отделявшей нижнюю половину. Время было на исходе.

Филипу оставалось пятьдесят два дня до дедлайна. Он знал это твердо — он вел отсчет.

7

Когда Ивлин Дент увидела и услышала появление своей начальницы, она как раз распределяла по круглой синей вазе букет нарциссов стоимостью в десять фунтов. Окна маленькой кухоньки выходили на укромную парковку с тыльной стороны их кемденского офиса. БМВ припарковалась по диагонали, блокируя клио Ивлин.

Едва увидев, как Минерва вызмеевывается из машины, Ивлин сразу поняла: начало недели будет нелегким. Минерва щеголяла убийственно элегантным черным костюмом и блузкой цвета черносмородинового щербета. Повышенная упругость прически. Вызывающая бижутерия. Когда Минерва так выглядела уже во вторник, Ивлин знала — выходные не задались. Поездка в Девон прошла не гладко. Ничего удивительного.

Бросив нарциссы, Ивлин поспешила заправить кофемашину «Малабарским муссоном» повышенной крепости. Содрала упрямый целлофан с купленной «На Всякий Случай» пачки «мальборо-лайт».

— Вообще ничего не говори, детка, — сказала Минерва, — ну разве что можешь спросить, черный ли мне кофе, в каком случае ответ «да», и класть ли сахар, в каком случае ответ «два». Будь так любезна. Покурить не найдется?

Когда Ивлин принесла поднос, Минерва полулежала, откинувшись на спинку дивана и невидящим взглядом рассматривая носки своих туфелек от «Джимми Чу». Ивлин подала кофе, раскурила две сигареты и передала одну Минерве вместе с пепельницей, которую они стащили в «Граучо-клабе».

После первой чашки кофе и половины сигареты Минерва сказала:

— У него нервный срыв. По крайней мере, надеюсь, дело в этом. Предпочитаю думать, что свихнулся он не насовсем. «Горгона» уже звонила?

— Сначала в восемь тридцать две и потом без пяти девять. Плюс два имейла.

— И что ты им сказала?

— Что вы еще обсуждаете черновик и вернетесь только во второй половине дня. Нормально?

— Это распроклятое место, — безжизненным голосом произнесла Минерва. — Я ему сказала: Филип, миленький, мы столько сил потратили, чтобы раздобыть тебе ту роскошную квартирку, с налоговыми льготами, в таком милом уголке Паддингтона, в двух минутах от вокзала — окей? — два с небольшим часа — и ты в Девоне. Огромные, огромные окна, чудесное освещение, уйма мест, куда можно пойти после трудового дня. Зачем, сказала я ему, зачем тебе обязательно работать в этой жуткой хоббитской берлоге? Неудивительно, что ты впал в депрессию.

— А он вам ответил, — сказала Ивлин, — что ему надо быть там, потому что только там он и испытывает вдохновение.

Вместо ответа Минерва докурила «Мальборо».

— Отгадай, во что он был одет, когда я приехала.

— В шкуры диких зверей и стеганый кожаный гульфик.

— Не начинай. Погоди, я еще кое-что вспомнила. Я запарковалась в миле или около того от его дома, потому что, ну, просто ближе там парковаться вообще негде, окей? И вот иду я там по дороге, или проезду, или как там оно, чтоб его, называется, и тут вижу, что на дороге стоят два каких-то пугала и пялятся на Филипов коттедж.

— Гремы?

— Ну практически. Коротышки, скрюченные в три погибели, а сами в таких прозрачных накидках, знаешь, типа плащей с капюшоном. Ни дать ни взять, два мешка с туманом. При ближайшем рассмотрении, кажется, обе — женского пола, только с усиками. Ну словом, я сказала — привет, что-то такое. И ни одна зараза не ответила. Просто уставились на меня, и все. И знаешь, что? Обе сосали большие пальцы.