Я из Железной бригады - Мишин Виктор Сергеевич - Страница 11

– Русский, стало быть, понимаешь, – кивнул я своим мыслям, – тогда вставай и пошли, нам еще с пару километров топать, а солнце вот-вот взойдет. Считай, тебя пригласили в гости. – Почему-то к этому фрицу, а он вроде как целый полковник, я не испытывал уважения и желания обращаться на вы.

– Помогите мне встать, очень тяжело… – попросил фриц. Конечно, тяжело, на нем ящик висит, да и связан он. – И вытащите, наконец, эту тряпку, я не стану кричать.

– Рисковать я не могу, здесь слишком много ваших солдат, – я чуть ослабил кляп, потянув немного полотенце на себя. – Чья это винтовка? Где ее владелец? – вдруг спросил я. Правда, хотелось узнать.

– Вы его зарезали у меня на глазах, – произнес немец уже четче, языком, стало быть, шевелить может.

– А, так это твой дружок, что решил геройствовать? Ну-ну.

– Он только прибыл на фронт, специалист, лучший стрелок на этом участке фронта! – вздохнул офицер.

– Был, – сплюнул я. – С таким «веслом» я его превзойду, – я ухмыльнулся, и мы продолжили путь. На удивление, немец больше ничего не говорил, а самое главное, не пытался кричать.

От леса, точнее от болота, пробираться пришлось еще сложнее и медленнее. Во-первых, уже начался рассвет, солнце поднимается, но пока его деревья скрывают. А во-вторых, тут траншеи совсем близко, я тут и ночью полз, а уж сейчас, когда почти светло вокруг… Как буду преодолевать нейтралку, ума не приложу. Ползу сам, подтаскиваю немца и все время жду, что сзади в меня начнут стрелять или просто орать. До колючей проволоки оставалось совсем чуть-чуть, когда позади раздались крики и трель свистка. Ага, нашли трупы, скорее всего, или обнаружили нехватку офицеров. Крики становились все громче и отчетливее, а я рвал последние силы, чтобы успеть. Вот уже мотки оборванной проволоки, где-то тут я и шел ночью. Поворачиваю голову, в который раз взглянув на позиции врага, и замираю. Метрах в ста, может чуток дальше, ко мне направляется отделение солдат. Охренели они, что ли, тут же до наших рукой подать!

– Мужики, стреляйте, немцы догоняют! – от безнадеги заорал я. Видно же, вон наши сидят, давно меня срисовали, но молчат, гады, не стреляют. – У меня вражеский «язык», прикройте, гады! – от отчаяния я аж задыхался. Жалко было трудов, глупо вот так сдохнуть на нейтралке, прямо перед своими же окопами из-за тупости своих сослуживцев.

Плюнув на все, поднимаюсь во весь рост и тяну немецкого офицера, заставляя делать то же самое. Нехотя тот подчиняется. Толкаю его перед собой, ограждения пройдены, осталось метров двадцать и будет наша траншея. Раздается выстрел, за ним второй, третий и… Сильная боль в районе правой лопатки, лечу кубарем вперед, подминая немца.

– Не успел! – шепчу я и теряю сознание.

«Где я?» – открыв глаза, мелькнула первая мысль. Темно вокруг, лежу на животе. Тут же накрыла боль. Черт, как же мне больно-то! Раз уж закинули меня в прошлое, кто бы это ни сделал, могли бы и неуязвимостью наградить, жалко, что ли, раз такие фокусники? Блин, перспективы звездец какие. Даже если не сдохну прямо сейчас, то тут такая медицина, что не знаешь, умереть лучше или выжить.

Вокруг свистят пули, вроде как артиллерия начала долбить, но что удивляло, не по мне. Так-так, глаза, наконец, начали видеть, точно вижу, вон окопы наши, значит, я все еще на поле… Что ж за сослуживцы у меня такие, не могли помочь, что ли? Главное, вижу же, вон смотрят, но не лезут. А кстати, как там фриц, живой? Может, зря уже все…

Немец оказался прямо подо мной и, блин, живой, зараза, весь в моей кровище только. А мне, блин, неслабо так досталось, боль вырубала, держался на одной силе воли.

– Эй, млять, вы так и будете там прятаться? Помогите уже, сдохну сейчас! – выкрикнул я, скрючившись от боли. На секунду прикрыв глаза, с удивлением услышал рядом голоса.

– Живой или нет?

– Да нет, мертвый я, а ору, потому как из могилы встал! – выругался я. – Чего глазами хлопаете, ребята, вытащите скорее отсюда!

Двое солдат, переглянувшись, нехотя взяли меня под мышки и хотели было тащить, как я вновь подал голос.

– Пленный со мной, офицер немецкий, его не забудьте.

Кто-то что-то и кому-то кричал. Вокруг началась суета, а меня, наконец, дотащили до окопа. Когда оказался на дне, увидел унтера и, насколько мог радостно, заявил ему:

– Господин унтер-офицер, пленного срочно в штаб полка, там ждут! Погодите! – это я увидел, как унтер отдает команды двум бойцам. – В кармане, в шинели, бумажка, да, в этом.

– Что это? – унтер наклонился, пытаясь разобрать то, что я там начертил.

– Схема позиций врага, ее лично в руки его высокоблагородию, господину полковнику. И на словах передайте, срочно открыть огонь, пока позиции не поменяли! И еще, господин унтер-офицер, у немца ящик висит на спине, это мое оружие, передайте в штаб, скажите, что я просил сохранить, это отличное оружие против немцев, сделанное ими самими.

– Во наговорил! – хмыкнул унтер, но сказал, что все сделают и все будет в порядке. Успокоил, блин.

Фу-у-у. Едва высказал все, что было важно, мгновенно вырубился, а очнулся только в лазарете. Было больно, но и одновременно приятно. Строгого вида мадам мило протирала мне лицо чистой тряпочкой, что-то бормотала, что именно, было не разобрать. Лежал я на боку, голова повернута в сторону мадам в белом чепце.

– Очнулся, голубчик? – чуть сменила строгий изгиб губ мадам.

– Есть немного…

– Кушать пока нельзя, доктор запретил.

А мне смешно. Черт, надо за языком следить, тут говорят совсем не так, как я привык, брякнул хрень, а человек понял не так, как надо. Большевики, с их революцией, сделали довольно важное дело, упростили язык. Но вместе с этим, думаю, в него пришло и много лишних слов, к сожалению.

– Я хотел сказать, что да, я очнулся. Вы мне скажете, что со мной? – я хотел говорить правильно, но думаю, выходило хреново.

– У вас ранение в спину, пуля застряла внутри. Михаил Тимофеевич сделал все, что было нужно. Вы были без сознания почти два дня. Я сейчас сообщу о вас, доктор придет и все расскажет.

– Спасибо, буду благодарен, сударыня. – Блин, а как к ней обращаться? Мадам? Слишком по-французски. Хотя они тут вроде через одного на нем говорят, может, и сошло бы? Эх, надо держать язык за зубами и больше слушать.

Мадам не успела доложить доктору, тот явился сам, буквально через несколько секунд.

– Что у нас тут? О, очнулся, голубчик? Варвара Степановна, голубушка, можете оставить нас? – О, теперь знаю, как ее зовут, можно смелее общаться.

– Конечно, Михаил Тимофеевич, буду в третьей.

– Хорошо, голубушка, хорошо.

Блин, одни голубушки и голубчики, какие тут все утонченные и вежливые, просто жуть! Мне тут, с моим армейско-бытовым, тяжко будет, надо привыкать. А точнее, как и говорил, следить надо за тем, что и кому говорю. Но как же приятно слышать такую речь! Это не в окопах, член через плетень загибают, иной раз с пятого на десятое понимаешь, вроде порусски говорят, а понять почти невозможно.

– Так-с, как вы себя чувствуете, рядовой? – нахмурив слегка брови, спросил доктор.

– Да… – хотел сказать «хрен его знает», но вовремя прикусил язык, – вроде лучше, чем когда ранили. Что там, господин доктор?

– Все лучше, чем могло быть, – поцокал языком врач, – задето одно ребро, но думаю, страшного ничего нет. В любом случае свое отвоевали. У вас ранение одно на миллион, чуть в сторону, и уже беседовали бы с апостолами. Ранец немецкий вас спас. Он и скорость пули погасил, и отвел ее в сторону. Шла бы прямо, точно смерть.

– Как это? Война же идет? Заживет, вернусь…

– Это когда еще будет! – махнул рукой доктор. – Давайте перевернем вас, нужно осмотреть рану.

Осмотр принес мне усталость и немного ухудшил состояние. Рану потревожили, да и свежая она еще, плюс ворочался и напрягался, но швы не расползлись. Конечно, меня волновало состояние раны, ведь тут не двадцать первый век, чем тут лечат огнестрельные раны, ума не приложу. Да и болело все тело так, как будто у меня рана от РПГ, а не винтовки. Или так пулю тащили, что распахали всю спину? Скорее всего, так и было, станет тут кто-то миндальничать, да и инструментов таких нет, как в двадцать первом веке.