Карман ворон - Харрис Джоанн - Страница 5

Мне не нужны ни шелка, ни меха. Мне не нужны слуги. У меня есть шелк стрекозиных крыльев, белоснежная зимняя шубка зайца. У меня есть золото восходящего солнца и краски северного сияния. Я могу слиться с лошадью и галопом пронестись по заболоченным землям или вместе с дикими гусями полететь на юг, к солнцу…

Но ничего из этого я не могу сказать моему возлюбленному, смотрящему на меня с такой нежностью, поэтому обещаю остаться. Он смеется, снова опускает меня на свое ложе и задергивает вокруг нас парчовые занавески. Мы словно оказываемся в шатре странствующего вождя. Уильям говорит, что я его красивая смугляночка и что он лучше умрет, чем расстанется со мной.

3

– Ты моя красивая смугляночка, – говорит он.

Меня никто не называл так. Мой народ некрасив – во всяком случае, в том понимании, которое люди вкладывают в слово «красота». Мы не приемлем искусственности. Не пытаемся изменить себя, чтобы стать такими, какими не должны быть.

Выщипанные брови, разглаженные волосы, выбритые ноги – не для нас. Так же, как и ароматические масла, корсеты, прически и зеркала. Не для нас бигуди, румяна и пудра. Но ради Уильяма я попробую. Притворюсь ручной, если это поможет мне остаться с ним. Однако мои волосы – черничный клубок, который не поддается расческе. Мои глаза черны, брови густы, тело крепко и сильно. И Уильяму нравится черный шелк волос на моих ногах и в подмышках. Нравится округлость моих грудей и мягкий изгиб широких бедер. Ему не нужно, чтобы я хоть как-то менялась. Вот только здесь, в его замке, чтобы не вышло скандала, его люди должны видеть меня в подходящей одежде, вымытой и благоухающей, умеющей читать письма и укладывающей волосы на манер деревенских девушек, которых я так презираю.

– Когда отец вернется с войны, – говорит Уильям, – я хочу, чтобы он дорожил тобой так же, как я.

– Ты будешь дорожить мной больше, если я буду в бархате, а не в волчьей шкуре?

– В бархате или волчьей шкуре, в дерюге или шелках – ты всегда будешь моей возлюбленной. Но мои люди должны уважать тебя. Я хочу, чтобы они называли тебя «моя леди». Хочу, чтобы они служили тебе так же, как служат мне. Кроме того, – обнимает он меня, – представь, какой красавицей ты будешь в шелковом платье и атласных туфельках, с жемчугами на шее.

И я согласилась, чтобы порадовать его. В конце концов, в притворстве нет никакого вреда. Странствуя соколом, я тоже заимствую чужое оперение. Так какая разница? Я всегда буду дикой смуглянкой из леса, сбросив с плеч чужую одежду и деля с Уильямом постель.

Уильям нашел мне в деревне служанку. Ее зовут Фиона. Бледно-розовая, красивая, она похожа на цветок примулы, без единого намека на дикость. Она должна прислуживать мне: заниматься моими волосами и одеждой. Я знаю: она ненавидит меня. Порой замечаю, как она смотрит на Уильяма, и почти вижу ее мысли: «Что он нашел в безымянной смуглянке? Чем она приворожила его?» Но Уильям не замечает ее взглядов.

– Фиона – хорошая девушка, – говорит он, – она научит тебя необходимому.

Меня это злит. С чего он решил, что эта девчонка может чему-то меня научить? Фиона умеет ловить лосось голыми руками? Или парить в небесах вместе с жаворонком? А может, взбираться по горам до орлиных гнезд? Она умеет наводить чары, что чернее темной ночи, чтобы украсть душу своего врага?

Уильям видит мой взгляд:

– Бедная Фиона. Ты же не завидуешь ей?

Я отворачиваюсь, не сказав ни слова.

– Этой дурочке? Этой бледной мягкотелой простушке? – сам себе вместо меня отвечает Уильям. – Этой вечно вздыхающей, глуповатой и жеманной девице, недостойной целовать мои ноги?

Меня смешит абсурдность его предположений. Дикий народ не завидует ручным существам. Как Уильяму пришло в голову, что у меня могут появиться подобные мысли. Я обнимаю его, смеюсь и говорю, как сильно люблю его.

Теперь Фиона ежедневно и ежечасно находится подле меня. Она будит меня по утрам, приходя с чашечкой горячего шоколада. Наливает воду для купания и ароматизирует ее лавандой и розовым маслом. Она берет книги из замковой библиотеки и помогает мне составлять из букв слова. Приносит одежду и драгоценности, принадлежавшие умершей матери Уильяма.

На мне бархатное багряное платье с нижними юбками из алого шелка. Мои волосы забраны сеточкой из драгоценных камней. Ступни стиснуты туфельками на высоком каблуке. На пальцах – кольца, все руки – в браслетах. В таком виде, по словам Уильяма, я могу жить в замке, не вызывая подозрений. В таком виде, по его словам, я выгляжу как леди, а не как смуглянка из леса.

– Но я и есть смуглянка из леса, – смеюсь я, невзирая на неловкость и беспокойство.

Однако Уильям не смеется вместе со мной. Он смотрит на меня очень серьезно и говорит, что я должна постараться. Слуги – подданные его отца. Именно он является лэрдом замка, и ему передают абсолютно все новости. Из-за него я должна одеваться как леди, иметь при себе служанку, уметь читать и пользоваться вилкой, не бегать, не кричать и не смеяться.

– Если бы ты по-настоящему любила меня, – говорит он, – то постаралась бы и отнеслась к этому серьезно. А ты воспринимаешь все как игру. Пойми: если отец не одобрит мою возлюбленную, то оставит меня без гроша в кармане. Ты этого хочешь?

– Конечно же нет, – отвечаю я, но мое сердце сжимается. Почему ему так важны эти вещи? Стены замка, слуги и золото не сравнятся со свободой. Мы могли бы владеть болотами, озерами, горами и небесами. Могли бы жить вдвоем в лесу и быть всем друг для друга. Но я понимаю, что Уильяму будет не хватать уюта и комфорта его дома, очага и постели с шелковым покрывалом. И он так счастлив, что я сейчас рядом с ним. Мне не следует быть неблагодарной.

И все же, несмотря на то что слуги покорны мне и зовут меня своей леди, я знаю: они презирают меня. Вижу, как они смотрят на меня. А однажды я, будучи крысой, живущей в дырке возле двери кладовой, услышала, как один из поваров обсуждал меня с винных дел мастером.

– Она обычная шлюха, – сказал повар, – хоть и ходит в красивых тряпках и побрякушках.

– Говорят, она была ведьмой, – ухмыльнулся мастер. – Как иначе такая, как она, могла запустить когти в молодого господина?

– Молодому господину едва исполнилось девятнадцать. Мальчику необходимо сеять свое дикое семя, но не в отцовском же замке!

– Я слышал, он хочет жениться на ней, – заметил мастер вин.

Повар покачал головой.

– Мальчишеская блажь. Помяни мое слово, как только хозяин вернется домой, ее с пожитками сразу выставят за порог.

В ярости я оставила тело крысы и слилась с волком. Нашла в долине стадо овец и одной за другой перегрызла белые глотки. Это не принесло ни малейшего облегчения, хотя весь мой мех пропитался алой кровью невинных. А по возвращении в свое тело я поймала на себе любопытный взгляд Фионы. Служанка словно знала больше, чем собиралась сказать.

После этого я осторожничаю и странствую только по ночам. Мне тяжело. Ужасно не хватает прежней свободы. Но ради Уильяма я справлюсь с собой. Ради него я откажусь от всего, так же как и он ради меня, попроси я его об этом. А когда месяц роз достигнет своего пика и настанет день летнего солнцестояния, наша все возрастающая радость наполнит землю розами.

4

Сегодня день летнего солнцестояния[9]. День, когда странствующий народ собирается на празднование зеленого месяца – не в крылатом или шерстяном обличье, а в собственных телах, темнокожих и диких, – и продает свои товары на ярмарке.

В ярмарочный день на городской площади будут фрукты, мед и ленты. Будут корзины и клетки с птицами. Будут зелья, волшебные заклинания и талисманы на привлечение истинной любви. Будут танцы на лугу, на которые придет даже деревенский люд, боясь и желая что-то купить, позавидовать, попрезирать, поглазеть на празднование странствующего народа.

Я ни разу не пропускала день ярмарки, но сегодня страшусь идти на нее. Предупреждения совы, вороны, пустельги и черного пса уступили место молчанию более зловещему, чем предостережения. Мне не объяснить им, как много для меня значит Уильям. Но Уильям хочет пойти на ярмарку. Хочет показать своей смуглянке город с его красивыми зданиями и каменными башнями. И служанка Фиона сказала ему, что нужно купить много вещей. А еще он обещал мне подарок, особый подарок с рынка.