Темное дело (сборник) - Ямалеев Рамиль Кимович - Страница 25

— И чтобы ни капли не осталось! — грозил кулаком майор. — За дружбу! За то, что мы живы! За наш двор!.. И за тебя, дорогой ты мой Лева!..

Утром «дорогой» проснулся первым, с трудом выполз на балкон — подышать. В комнате остались пустые трехлитровые баллоны, помертвевшая за ночь килька и богатырский храп друга.

На балконе Лева обнаружил несколько пустых гильз, долго и тупо их разглядывал, стараясь вспомнить, откуда они здесь взялись. Однако не вспомнил…

Обреченно застонав, едва живой, он добрался до телефона, который почему-то был на кухне, — о, эти проклятые четыре метра бесконечного пути, кто же так догадался проектировать квартиры! — и с трудом, отдышавшись, набрал номер режиссера Семы Гаспарянца.

— Да? — тотчас отозвался бодрый голос режиссера. — Кто там?..

— Это я, — слабо отозвался Яйцин.

— Кто?! — закричала трубка, так как Гаспарянц был глуховат.

— Я это, я! — отчаянно отозвался второй режиссер. — Сема, дорогой, прости засранца, но что-то мне нездоровится… — привычно заканючил он и осторожно потрогал рукой голову. — Наверное, заболел… Что?.. Да я капли в рот не брал! — искренне возмутился Лева. — Нет, нет и еще раз нет!.. Честное слово!.. — после некоторой паузы, во время которой из трубки доносились проклятия Гаспарянца, Яйцин вдруг выругался: — Да пошел ты!.. Ты, ты, кто же еще!.. Нет!.. Нет!.. А туда ты сам сходи!..

И он в бешенстве бросил трубку на рычажки.

— У морда нерусская! — тихо выругался Яйцин.

Он с наслаждением откинулся на высокую спинку стула и приложил к раскаленному лбу сковородку. Холодный чугун приятно холодил лоб, и от этого вдруг стало легче, и жизнь уже не казалась такой сволочной и безнадежной.

Задумавшись о бренности всего на белом свете, Яйцин вспомнил родной, тихий и вечно пыльный Шклов, деревья, которые действительно когда-то казались большими, собаку Пальму и плоскую крышу сарая, с которой так было удобно прыгать в сугроб вниз головой…

Ведь было время, когда тебя называли Левушкой, интересовались каждым твоим чихом и никогда не били и не наказывали. А может и наказывали, кто это теперь помнит!.. По крайней мере, никто не называл… Тут Лева вспомнил последний «эпитет», которым наградил его Гаспарянц, и нахмурился. Да пошел он!..

А надо заметить, что именно Гаспарянц когда-то выручил Яйцина и привел, в буквальном и переносном смысле этого слова, в кино.

Отмотав длиннющий двухлетний срок, Яйцин вернулся из армии в родной Шклов и, как миллионы его сверстников, был поставлен перед мировой проблемой — что делать, когда ничего особенного делать не умеешь, да и не хочешь, честно говоря?..

Что делать, что делать… Да ничего не делать!

Именно так Лева и поступил и, перебрав с десяток подходящих для «ничегонеделания» контор, наконец нашел то, что искал. Центральный городской архив.

Архив располагался в здании бывшей тюрьмы, что придавало для попавших туда впервые особую атмосферу таинственности и загадочности. Проплутав узкими коридорами, где встречались, в основном, женщины, Лева нашел директора — тоже женщину, привлекательную, с умными игривыми глазами и косой челкой. Они долго беседовали, пили кофе по-архивному, улыбались друг другу. Весьма непринужденно директор дала Леве свой домашний телефон, игриво назвала возраст, намекнула о свободном образе жизни…

Незаметно для себя Яйцин написал заявление на работу, затем также незаметно очутился в тесной комнате, где находились высокие пыльные шкафы, за шкафами прятались тихие старушки, которые тотчас обрадовались появлению мужчины, что и впрямь было редкостью в этом сонном женском царстве.

Ничего не делать, а именно в этом заключалась теперь работа архивиста Яйцина, ему очень понравилось. Хотя со временем, честно говоря, порядком надоело. Особенно — ближе к весне…

Молодой, бестолковой девкой пришла весна, и в здоровом теле Левы заиграли, расшалились гормоны. Как по мановению волшебной палочки, архивный «цветник» превратился в самый настоящий «курятник», и захотелось юному «петушку» бежать. Прочь! Скорее! Навсегда!..

Но куда?!

В Москву, в Москву, в нее, родимую, куца же еще, ведь также когда-то советовал классик. Лева Яйцин не стал долго раздумывать да и махнул в белокаменную.

Особого впечатления на простого шкловского провинциала столица не произвела — ни широченными проспектами, ни скопищем высоток на окраинах, ни забавными физиономиями негров, изредка мелькавших на улицах… И поехал бы он спокойно обратно, если бы не случай.

На Казанском вокзале снимали кино.

Огромная массовка по приказу помощников режиссера нестройно вставала и куда-то тащилась с вещами. Параллельно ехала небольшая тележка, где с трудом умещались два здоровых мужика с кинокамерой. Это были операторы. Тележку толкал тщедушный парень, все на него кричали, ругались, и даже ежу было понятно, что вот из-за него, подлеца, и срывается такая великолепно задуманная режиссером сцена.

Тщедушный парень вяло огрызался, затем начал материться и, наконец, разозлился до такой степени, что просто отшвырнул от себя «рога» тележки и, сдирая на ходу огромные рукавицы, пошел прочь.

— Рогоновский, вернись! — заорал в мегафон толстый режиссер-кавказец. — Вернись, собака!.. Убью на фиг!..

Но парень не вернулся, и огромная панорамная сцена, которая должна была поразить весь мир и, конечно же, принести авторам фильма славу побольше, чем у «ихнего» хваленого Спилберга, окончательно и позорно «зависла».

А что вы хотите? Кино!..

Желающего толкать тележку долго не могли найти, пока наконец Лева Яйцин, стоявший в толпе зевак, не решился.

— А чего там! — громко закричал он. — Я могу!..

И он, действительно, смог, плавно прокатив тележку, смог на все «сто». Картина была спасена, режиссер обливался слезами радости, обещал помочь во всем и даже дал Леве свой домашний телефон.

Вот так, случайно, Лева оказался на киностудии, где очень быстро продвинулся по служебной лестнице и занял соответствующее своему таланту место — стал вторым режиссером. И надо отдать должное Яйцину, весьма неплохим!..

Сема Гаспарянц — именно так звали режиссера-кавказца, который дал Леве свой телефон — вцепился в толкового Яйцина обеими руками. Вдвоем они прошли немало картин, пока вдруг не разругались вдрызг из-за такой мелочи, как прогул.

Сема «послал» Леву, а Лева — Сему.

«Послали» друг друга и разошлись…

По-хорошему или по-плохому — это было уже неважно, потому что Яйцин решил: все, в кино больше ни ногой!

По совету друзей он поступил в школу телохранителей, успешно ее закончил. И надо же было тому случиться, что на выпускном экзамене попался Лева Яйцин на глаза Туровскому, который как раз начал подбирать кадры для своего будущего проекта — круиз на подводной лодке к Северному полюсу…

Исполнительный Яйцин, в глазах которого читалась собачья преданность, понравился распорядительному директору и он расписал перед ним грандиозные планы «Проекта…» Лева Яйцин был настолько подавлен масштабами предстоящего дела, что вначале даже не знал, что ему сказать. Конечно же, он согласен! Какой тут может быть разговор!..

Подобно известному герою Ильфа и Петрова подавленный навалившейся ответственностью, Лева только тихо прошептал:

— Всегда!

— Что? — не понял Туровский, который только что задал конкретный вопрос, когда же Яйцин сможет ему дать ответ на его, распорядительного директора, предложение.

— Всегда готов! — пояснил ошеломленный Яйцин.

— То есть, вы согласны?

— Да!

— Договорились… — Туровский был бодр и энергичен. — Завтра приходите в офис «Сафари»…

— Куда?

— В «Сафари». Так называется наша фирма, — пояснил Туровский и стал объяснять свежеиспеченному начальнику охраны и безопасности, как туда добраться…

Но Лева Яйцин уже его не слушал. Волшебное слова «Сафари» окончательно доконало его. Он сидел в глубоком кресле дорогого ресторана и глупо улыбался, весь находясь во власти розовых грез, где чередой мелькали стройные мулатки, пальмы, баобабы, райские острова, океаны шампанского, охота на белых медведей и даже серфинг…