Адской игры, грешник! Том 1 (СИ) - Кельт Владимир - Страница 39

Он подошел к лошади и погладил по мокрой от пота шее. Кобыла тяжело дышала, из ноздрей все еще появлялось редкое пламя, но глаза больше не горели красным светом, стали обычными.

— Умничка, Плотва. На, вот, скушай червивое яблочко.

Лошадь смела с ладони яблоко и довольно фыркнула. Похлопав кобылу по шее, Харон вышел из круга дольменов и направился к темной пещере.

Внутри пахло сыростью и пеплом, по изогнутым стенам пещеры и по полу ползали слепые крысы. Сквозь их полупрозрачную плоть просвечивались кости, некромант отчетливо видел, как за ребрами бьются алые сердца. Почуяв специфический запах серы, исходящий от некроманта, крысы с визгом разбегались, освобождая путь. Впереди, в гроте, горел костер, и Харон пошел на тепло огня.

— Я знал, что ты придешь-ш-ш… — по-змеиному прошипел сгорбившийся у костра человек.

— Приветствую тебя, Первый, — учтиво ответил Харон.

Человек сипло рассмеялся, смех напоминал скрежет камней. Его лицо прятала чернота капюшона, протянутые к костру руки были покрыты язвами и рубцами, оставленными лепрой.

— Шш-ш-ш… — зашипел Первый. — Ты приш-ш-шел снова, Харон. Дни, месяцы, годы, века… ты упрям. Смерть тебя ничему не научила. Может, покинеш-ш-шь мою обитель, пока не поздно?

— Не покину, ты же знаешь.

— Тогда прош-ш-шу к костру, — поманил Первый скрюченным пальцем с грязным обломанным ногтем.

Откинув изорванный химерами плащ, Харон сел напротив, и вгляделся в черноту капюшона своего собеседника. Лицо Первого покрывали глубокие шрамы и уродливые наросты кожи, нос провалился в череп, а глаза с тяжелыми нависшими веками остекленели. Это не человек. Первый Прокаженный… Именно он принес лепру в Европу. С него все началось. Первый исполнил свое предназначение: он заразил мир болезнью, несколько веков терзавшей человечество.

— Ты принес? — сипло спросил Первый.

Харон кивнул. Некромант достал из внутреннего кармана куртки древнюю золотую монету, с обеих сторон которой был изображен череп с раскрытым беззубым ртом.

— Ш-ш-ш-ш… — зашипел Первый, завидев монету. — Это ведь последняя. Ты уверен, что готов заплатить?

— Да.

— Ты так говорил и в прош-ш-ш-лый раз. И где же тот паладин, что пытался обойти проклятье? Постой. Можеш-ш-шь не отвечать. Все они — глупцы, заключившие с тобой сделку, — умерли. Их душ-ши уничтожены, их больш-ш-ше нет ни в одном из миров.

— В этот раз все будет иначе.

— Не будет. Проклятие не снять. Сколько воинов и магов пыталось исправить твою ош-ш-шибку? Сколько душ-ш-ш поглотил хаос?

Харон молчал.

— Молчишь? Молчиш-ш-ш-ш… Ты не отступишь, и я тебя понимаю. Тогда назови его имя.

— Леха Марвел-бля.

— Хорош-ш-шо. Я принимаю плату.

В изуродованную проказой ладонь упала древняя Монета Долга, на которой черной вязью проступило имя: «Леха Марвел-бля».

В круге дольменов безопасно, мгла сюда не сунется, древняя магия камней куда сильнее злобы Пожирателя. Харон расстелил попону и сел, чтобы восстановить растраченную ману и отдохнуть перед дорогой. Вскоре придется снова прорываться сквозь мглу. Снова сражаться с тварями Пожирателя. Ущелье Костей — недоброе, опасное место. Опасное даже для Стража. Глядя в грязно-серое небо, Харон думал о своем поступке. Уверенность, с которой он истратил последнюю Монету Долга, придала сил, принесла в душу надежду.

Посидев так немного и решив, что лучше стоит понаблюдать за своей «инвестицией», некромант достал магический кристалл, прочитал заклинание «Всевидящее око», и увидел Леху. Молодой некромант брел по пшеничному полю в компании своего товарища следопыта. Оба одеты в щегольские кожаные доспехи, еще и мечи серебряные с собой тащат. Нарядились, что твои шуты на ярмарку! А с этим сраным серебром что будут делать?

Харон отбил фэйспалм. Монету Долга вдруг стало безумно жаль.

— Плотва, кажется, я старею.

— Фрррр — подтвердила Плотва.

Харон наблюдал за бредущими по пшеничному полю парнями, и вдруг подумал, что когда-то сам был таким же: молодым, самоуверенным и живым.

Харон. Ошибки прошлого -2

Флоренция. 1348 год.

Мы прибыли во Флоренцию двадцатого июля, в день почитания святого Лазаря, покровителя больных лепрой. И чем дольше я находился в этом душном от смрада городе, тем больше убеждался, что одних молитв и соблюдения жителями заповедей будет недостаточно. Зло плотно пустило корни в истерзанное болезнью тело Флоренции, еще немного и город захлестнет агония.

Жара стояла невыносимая. Узкие улицы были засыпаны мусором, канавы полны нечистот. Последние, к слову, горожане выливали прямо из окон, чтобы лишний раз не казать носа из дома. Люди боялись выходить на улицы, где за каждым углом поджидала Чума, страшная и непобедимая болезнь. Но я знал, что с ней можно справиться.

Когда-то давно мои предшественники искали тех, кто принес в мир проказу, искали слуг Дьявола. Их усилия не прошли даром. Из церковных летописей я узнал, что инквизиторы напали на след могущественного алхимика по имени Вариус. Алхимик создал в своей лаборатории споры лепры, а слуги Козлоногого (а быть может сам Козлоногий) наделили их темной силой. Первый зараженный вышел из лаборатории Вариуса и направился в самое людное место — на рыночную площадь. Он кашлял и чихал в лица прохожим, хватал их за руки, приближался так близко, что от зловонного дыхания люди не могли увернуться. Это было подло.

В летописях описаны знамения и приметы, написано как можно отыскать создателя болезни и как поймать первого зараженного. Увы, в те далекие времена мои предшественники и братья по оружию потерпели поражение. Алхимик Вариус бежал, а первого прокаженного и вовсе не удалось отыскать.

Теперь же я принял сию ношу. Я ищу создателя Чумы, и того, с кого все началось.

— С чего начнем, инквизитор Арон? — спросил Витор, когда мы шли через квартал кожевников.

— Для начала подберем место, годное для работы, — ответил я, прикрывая лицо краем плаща. Дышать миазмами смерти было невозможно.

— Разве мы не остановимся при монастыре святого Лаврентия?

— Нет, клирик. Нам стоит держаться подальше от обители Господа…

— И поближе к обители Дьявола, — с понимающей усмешкой окончил фразу Витор.

Так повелось, что церберы Инквизиции близки к Господу духом, но телом и разумом близки к Дьяволу. Ибо чтобы понять своего врага, ты должен принять его образ мыслей, понять черную суть и болезненную, извращенную логику Зла. Ты сам должен стать Злом.

— Так куда мы направимся, Арон?

— В Часовню Прокаженных[9].

Мы двинулись вниз по улице, к монастырю святого Лаврентия. Тот купец не соврал, трупы действительно гнили прямо на улицах, и некому было о них позаботиться. Копальщики не успевали рыть могилы; поговаривали, что власти желают привлечь к работам заключенных и приговоренных к каторге. Не знаю насколько верно такое решение, но точно знаю одно: улицы нужно очистить. Сейчас Флоренция являла собою плачевное зрелище. Жирные зеленые мухи ползали по изуродованным телам мертвых и умирающих; садились на гнойные бубоны и начищали крылышки, затем разносили болезнь все дальше и дальше, дальше и дальше…

Я никогда не любил лепрозории. Вот и Часовня Прокаженных на окраине Флоренции мне не понравилась. В низком, словно сгорбившемся здании, сложенном из камня, царила гнетущая атмосфера смерти. Здесь обитали живые и мертвые. Вернее, живые мертвецы. Так повелось, что над прокаженными совершали символический похоронный ритуал, после чего больного считали мертвым и ссылали доживать свои дни в лепрозории. Мне доводилось часто вести допросы прокаженных, и за это время я уверился: эти люди находятся между мирами, все они чувствуют кожей дыхание смерти, и даже заглядывали на «ту сторону». Среди них часто встречаются могущественные колдуны и ведьмы. Я лично отправил на костер два десятка таких. Но чаще доносы и жалобы поступали на обычных больных, потому что мнительным гражданам в каждом прокаженном чудятся силы Зла. А, быть может, все дело в нежелании здоровых людей видеть рядом с собою уродство и болезнь, ведь проще забыть о существовании эпидемии, не замечать, и все списывать на происки Дьявола.