В глубине Великого Кристалла-2 - Крапивин Владислав Петрович - Страница 57

- Ты посиди минутку, я сейчас. - Поддернул гольфы, заправил майку и нырнул в дом.

Юля поставила на лавку чемодан. С высокой березы упал на него желтый листок. Август...

Прошла минута. Оглядываясь, возник на крыльце Фаддейка. За ним - тетя Кира. Она оказалась очень пожилая, сухощавая, с седым валиком волос.

- Здрасьте, - совсем по-школьному, поспешно сказала Юля. Тетя Кира показалась ей похожей на старую учительницу.

- Добрый вечер, - улыбнулась тетя Кира и легко шугнула Фаддейку со ступенек. - Это вас он, значит, привел? Я, говорит, квартирантку тебе отыскал... Я уж и не знаю. В пристройке у меня жили в июне двое отдыхающих, молодожены, но тогда тепло было, а сейчас-то осень на носу. Продрогнете там ночью...

- Она закаленная, - подал голос Фаддейка. - У нее первый разряд по туризму.

- Брысь ты, нечистая сила, - засмеялась тетя Кира. И Юля засмеялась: так все хорошо складывалось.

- Я правда закаленная. В одеяло завернусь - и хоть в открытом поле...

- Ну, смотрите, если понравится... Вы, наверное, на практику в школу приехали?

- В библиотеку. В детскую...

- К Нине Федосьевне, значит! Вот она обрадуется! А то все одна да одна... А если холодно будет в пристройке, там печурка есть на крайний случай. Завтра дрова привезут...

И Юля почувствовала, что она любит затерянный в северных лесах городок Верхоталье.

Вот только пришло бы сюда письмо. НОЧНЫЕ СТРАХИ

Как это чудесно - вытянуться среди прохладных простыней, чтобы усталость сладко разбежалась по жилкам, и лежать с ощущением полного уюта и с мыслями о счастливом окончании неудачного дня.

Стоячая лампа с белым фаянсовым абажуром неярко и ровно светила на желтоватые доски стен и потолка, на большой табель-календарь за прошлый год, на ошкуренные чурбаки (они были вместо табуреток) и застеленный зеленой полинялой клеенкой стол. На столе празднично сияла алая с белыми горошинами кружка. Будто сказочный мухомор на лужайке. Юля безотчетно радовалась этому яркому пятнышку - оно украшало комнату и придавало ей обжитой вид. Юля вздрогнула от неласковой мысли, что сейчас могла бы ютиться на вокзальной лавке.

Тетя Кира (то есть Кира Сергеевна) принесла матрас, положила его на широкий топчан и сама постелила для Юли простыни.

- На сегодня так. А если покажется жестко, завтра достанем из кладовки кровать, у нее сетка панцирная.

- Не будет жестко, - заверила Юля, оглядываясь. Пристройка была небольшая, вроде верандочки - с окном во всю стену. По стеклам скребла тяжелыми кистями рябина. В углу белела кирпичная печка.

Кира Сергеевна рассказала, что пристройку ставил ее муж, хотел оборудовать здесь мастерскую, да вот... Говорят, от первого инфаркта не умирают, а он сразу. Три года уже прошло... Директором восьмилетки был. А она до пенсии работала смотрителем здешнего музея. Сын в армии после института, на Дальнем Востоке, младшая дочь в Челябинске учится, а старшая недавно замуж вышла, живет неподалеку, в Ново-Северке, да все же не рядом, не под одной крышей.

- Вот и осталась она в "родовом поместье". Дом-то еще дед строил... Так и живу. То сама по себе, то вдвоем с племянником. Он второй год уже подряд на каждые каникулы приезжает. Заботы с ним, конечно, всякие, да все равно веселее.

- Он славный у вас. Добрый такой, - сказала Юля.

- Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитание какое-то случайное получается. Дерганое...

Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась:

- Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то...

- Но все-таки...

- В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так.

- Ой... Даже слишком как-то дешево.

Кира Сергеевна засмеялась:

- А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверное, так себе...

- Я в стройотряде работала.

- Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда рубль. А обедать вам лучше в столовой "Радуга", она рядом с библиотекой.

На том и договорились.

- Только еда у нас не ресторанная, - предупредила Кира Сергеевна. - Не обидитесь?

- Да что вы!

- Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мучение одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет - немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится - пускай сама чистит, причесывает и откармливает.

- А что, он один у матери? - деликатно поинтересовалась Юля.

- Один, слава Богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? "Станкоэкспорт" или что-то похожее...

Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала:

- Я ей говорю: "Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет". А она: "Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем..." Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы... Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот... Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его...

Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что "все обошлось", и умчался. Не было его и за ужином.

- Свищет где-то, - вздохнула Кира Сергеевна. - Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут...

...Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели - острая, будто шатер колокольни.

Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка...

И словно в ответ она услышала негромкий выдох:

- Ю-ля-а...

Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом.