Солги обо мне (СИ) - Субботина Айя - Страница 15

— Ты понятия не имеешь, что такое любовь, - медленно, как будто наказывая меня каждым словом, говорит Меркурий. - Ты просто избалованный глупый ребенок.

Это просто несколько слов. Буквы алфавита, сложенные в понятные мне словесные формы. Но Меркурий делает паузу… и я чувствую, как пружина со всего размаха врезается в хрупкую стену моей защиты.

Я думала, что познала боль, когда не увидела его в первом ряду на моей премьере.

Потом я думала, что боль - это когда Мужчина мечты выходит из лифта с другой женщиной на плече, и он пахнет ей насквозь, словно помеченная собственность.

Но нет.

Я ничего не знала о боли, пока не увидела его темный, полный отвращения взгляд.

Он смотрит так, будто я - самое мерзкое и неприятное, что ему довелось видеть.

И как бы я не пыталась отыскать в этой тьме хотя бы что-то светлое - этого попросту нет.

— Я не обязан быть тем человеком, которого ты придумала. Я - не такой, Венера. И для тебя никогда таким не буду.

— Остановись… - Я все-таки закрываю лицо руками и слабо качаю головой.

— Знаешь, почему?! - зло продолжает он. - Я был хорошим, ей-богу! Я, блять, никогда не был таким хорошим ни с одной женщиной! Но я сделал исключение, и теперь пиздец как о нем жалею. Сказать тебе почему?!

— Я не хочу… - Снова заикаюсь, но на этот раз гортань сводит судорогой и каждый вдох прорезает меня насквозь, как пятки несчастной Русалочки. Мы обе - наивные идиотки. Когда мой Принц закончит - я, от горя, тоже превращусь в соленую морскую пену. - Остановись, пожалуйста… Я тебя… правда-правда… тебя… услышала…

Боль выжигает на красивых картинках моей реальности огромные черные дыры. Как будто линзы кинопроектора вдруг вышли из строя и стали светить слишком ярко, разъедая кинопленку.

Обхватываю себя руками.

Раскачиваюсь из стороны в сторону.

Это ведь успокаивало раньше, почему же не работает теперь?

— Посмотри на меня, - слышу над головой его не терпящий возражений голос. Твердая хватка ладоней на моих плечах, которые Меркурий сжимает, словно хочет проверить на крепость мои ребра.

«Сломай меня, пожалуйста… - мысленно рыдает моя глупая Русалочка с окровавленными ступнями, - закончи все это…»

— Ты ничего для меня не значишь, Венера. И никогда не будешь что-то значить. Я бы никогда не обратил на тебя внимание, если бы мне тупо не хотелось потрахаться с кем-то вроде тебя. Просто для разнообразия. Просто от не хуй делать. Спасибо за урок на всю жизнь - не связываться с ясельной группой.

Где-то на заднем фоне проезжает машина. В звуке влетающих в лужу колес я слышу отголоски:«Я без тебя ушла, и Вечность замерла…»

— Забери свое кукольное признание, планетка, и вали к черту из моей жизни.

Сжимаюсь до состояния молекулы.

Выскальзываю из его рук, хотя он уже и не пытается удержать.

Шаг назад. Выставляю вперед ладони, чтобы отгородиться от его разрушающих слов хотя бы чем-нибудь.

Шатает, качает.

Моя башня Чувств - из разноцветных стеклянных кубиков, они падают и падают, и падают…

Я сбегаю от него по битому стеклу своей любви.

Глава десятая: Венера

Глава десятая: Венера

— Мне очень нравится твое рвение, Вера, но это, - Татьяна Сергеевна, медсестра нашей студии, указывает на мои ступни, - совсем никуда не годится. Если ты не сделаешь перерыв в тренировках - через неделю с твоих костей начнет слезать кожа. Хочешь совсем отказаться от танцев?

Я пожимаю плечами.

Пока она прощупывала мои растертые в кровь ноги, я почти ничего не чувствовала.

— Просто намажьте мне ту мазь, - предлагаю я.

— Обойдешься, - отказывает она и строго грозит мне пальцем. - И прямо сейчас пойду к Ольховской и скажу все, что о ней думаю. Нельзя же так зверствовать!

— Ольга Игоревна не при чем, - пытаюсь защитить своего хореографа.

Она честно пыталась отправить меня домой, когда увидела, во что превратились мои ноги. Несколько недель я успешно скрывала содранную до крови (точнее - уже почти до мяса) кожу, но когда кровь начала проступать даже сквозь плотный материал моих «балетных туфелек», Ольховская забила тревогу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пришлось сказать ей, что если она не позволит мне продолжит заниматься - я лягу в кровать и просто засохну, как улитка без домика. Наверное, у меня было подходящее по тону лицо, потому что Ольховская не стала спорить. Ограничились только внушением. что если я и дальше продолжу изводить себя никому ненужными мучениями, она будет вынуждена вычеркнуть меня из основного состава, чтобы не ставить под угрозу всю постановку. Мол, с такими ступнями никто, даже Господь Бог не даст гарантий, что в решающий момент я смогу выполнить па-де-ша или хотя бы аттитюд.

— Что с тобой происходит? - Татьяна Сергеевна, с которой мы бодаемся взглядами почти целую минуту, наконец, сдается. Протягивает мне тюбик и свежие эластичные бинты.

— Хочу на большую сцену.

Мазь из холодильника и от нее сразу становится легче, еще до того, как начнут действовать ее обезболивающие свойства. Я наношу густой слой, особенно на те места, где действительно уже почти нет кожи. Потом быстро, уже наметанной рукой, перематываю ступни, сверху одеваю носки и прячу ноги в кроссовки. Хорошо, что в этом год обещают затяжную холодную осень, и мне еще долго не придется пытаться втиснуть свои истерзанные колодки в туфли или что-то подобное.

— Если не прекратишь это бессмысленное самоистязание, то будешь видеть Большую сцену только с экрана телевизора.

— Не смиряйтесь, до самого края не смиряйтесь, - киваю в ответ, уже накидываю на плечи куртку. - Но даже у края - воюйте до конца.

Медсестра поднимает взгляд над очками, с ошалелым видом провожая меня до двери.

— Это не я, - говорю уже за порогом. - Это - Плисецкая.

На улице - жуткий, просто до костей ветер. Пробирает сквозь пару слоев одежды и непродуваемую куртку. Давно заметила, что самые холодные именно те вещи, которые должны не бояться ни мороза, ни шторма.

Забрасываю на плечо рюкзак с одеждой, на ходу вставляю наушники в уши.

Делаю погромче звук, пока тяжелые басы не заглушают звуки окружающего мира. Он стал раздражат даже своей дождливостью, хоть я всегда любила ее с особенной теплотой.

Три недели. Нет, уже двадцать четыре дня.

На экране моего телефона - самодельные вырезанные из какой-то картинки обои с календарем. Двадцать восьмое марта отмечено в нем большой черной точкой. Я воображаю, что именно так выглядит сквозная рана в моем сердце после убийственного выстрела его слов.

Даже если эта метафора - самое пафосное из всего, что рождал мой наивный мозг, она все равно максимально точно передает чувства, с которыми я живу вот уже двадцать четыре дня.

В моей груди - Черная дыра, и она безвозвратно втягивает в себя все, что оказывается слишком близко. Она питается моей жизнью. Не жрет только одно - тоску.

Я плотнее заворачиваю шарф вокруг шеи, и на последнем витке неожиданно врезаюсь во что-то на всем ходу.

Бам!

Машинально отступаю, глядя себе под ноги и потирая лоб.

Если бы это был столб или лайт-бокс, то у меня уже начала бы торжественно расти шишка. Такая огромная, что на нее можно было бы вешать табличку с надписью: «Азачемтебеглаза?»

Но вместо этого я вижу рядом с носками своих стареньких кроссов - идеально чистые и определенно «лакшери» туфли. Дорогую обувь, в отличие от тряпок, сразу хорошо видно. Но меня озадачивает не ее стоимость, а вид, как будто у ее владельца существует своя собственная ковровая дорожка и палантин от дождя.

— Ради бога, простите! - слышу где-то «на втором этаже» бархатный мужской голос. - Ей-богу, я вас просто не заметил!

Кажется, он только пытается протянуть руку, чтобы как-то мне помочь, но я действую на опережение и ускользаю на безопасное расстояние.

— Все хорошо. - Немного затравленно озираюсь по сторонам, чтобы найти самый оптимальный путь к отступлению. - Никаких проблем. Я сама виновата.