В поисках Витослава (СИ) - Лактионов Владимир - Страница 47

— Ты перестарался. За время твоего эксперимента твой несчастный адресат получил сотню почти одинаковых мыслеграмм и столько же шлепков по затылку. Процесс идет автоматически, стоит только тебе захотеть сделать это, как это уже происходит. Кто этот несчастный? Я его знаю?

— Его не знает никто, кроме, я думаю, Витослава и Боголепа.

— Это правильно, но на всякий случай я уже поставил на него свой оберег. Не бойся, никто ничего не заметит. — И Ян пошел дальше.

Стоит только захотеть… Блин! Кажется, я, кроме приятеля забросал мыслеграммами Того, который есть причина всего. Помня нашу недавнюю встречу, я много раз мысленно беседовал с ним, спорил… Нехорошо получается, надо бы извиниться!

— Не надо!

— Кто здесь? Лад? Это ты? Что у тебя с голосом?

— Приличествует моменту. А что?

— Сейчас ты Стентор, унисон мужских, женских и детских голосов, сливающихся в один мощный поток, взрывающий мозг изнутри и пробирающий до самых костей!.. Кстати, почему не надо? Ведь в молитвах часто говорят: «Прости, господи!».

— «Прости», но не «извини», то есть, «сделай что-то более простым», лиши сложностей. Провиниться перед богом невозможно. Любая молитва действенна, когда понимаешь ее смысл, иначе она — просто набор звуков.

— С тобой можно поговорить?

— Всегда можно.

— Мне кажется, что я зашел в тупик.

— Совершенно верно, вы все зашли в тупик.

— Где выход?

— Его нет. Вы движетесь по спирали, каждый раз возвращаясь на старое место, просто видя его под иным углом зрения, а я вам в этом помогаю.

— Кто ты на самом деле?

— Я — Аитир, Астерий, Выдатень, Ноэс, Кобь и много, кто еще. Я — проводник, я подсказываю и тем самым запутываю, я проливаю свет и тем самым рождаю тени, я указываю пути, по которым никто не идет, и мощу дороги, которые никуда не ведут. Я слушаю тебя.

— Что мне делать?

— Ничего. Карусель будет продолжаться до тех пор, пока ты перестанешь пытаться что-нибудь предпринимать. Это касается всех.

— То есть, вообще ничего не делать?

— Да. Перестать делать хоть что-нибудь.

— Мне кажется, что это даже сложнее, чем бросить курить.

— Любое делание проистекает от ума. Не делание — тоже. Все, что от ума, рождает напряжение. Ведь не делание от ума — тоже делание.

— Если любое делание — от ума, как оно может прекратиться?

— Оно остановится, когда ум поймет, что он исчерпал себя. Сначала придет ощущение тщетности и бессмысленности всех стараний.

— Уже почти пришло.

— Поэтому ты и обратился ко мне. Затем появится отчаяние, а там останутся пустяки: когда ум окончательно смирится с проигрышем, для него наступит конец вещей.

— Надо будет рассказать об этом всей общине.

— Не надо. У нас включена, образно говоря, громкая связь.

— Мы можем как-то поспособствовать процессу?

— Просто ему не мешать и сохранять спокойствие. Все происходящее способствует отпусканию.

— Что будет потом?

— Будет только то, чему положено быть, и никто не в силах это изменить. Поэтому, расслабься, грядущее прекрасно, иначе и быть не может. Оно было прекрасным всегда, а одолевающие вас проблемы вы создавали себе сами.

— Ты хочешь сказать, что в итоге ум выключится?

— Нет, он утихнет, а это — разные вещи. Исчезнут созерцаемый и созерцающий, останется благодать, и тогда придет настоящая свобода. Не пытайся это понять, это невозможно. Лучше, пока ум работает в штатном режиме, просто ходи и размышляй над услышанным, но только не увлекайся.

***

Тихо шумел прибой, медленно вращался густо-синий купол неба с разноцветными иглами звезд, дул легкий ветерок. Мы сидели дугой так, чтобы не терять из виду ни море, ни сидящего в центре нашего полукруга Лада, который смотрел каждому прямо в душу. Было ни холодно, ни жарко, был ни вечер, ни утро, ни день, а, скорее всего, светлая ночь.

— Теперь у каждого будет свой путь, — сказал Лад. — У семейных пар — общий, остальные разойдутся кто куда. Но прежде всего у вас состоится свидание с Тем, кто есть причина всего. С вас спадут последние оболочки и привязки, и тогда каждый сделает свой выбор.

— А из чего выбирать-то? Ну, хотя бы приблизительно!

Лад пристально посмотрел на говорящего.

— Я — что? Я — ничего, — проговорил тот, и я догадался, что это был рабби Менахем.

— Есть, из чего. Кто-то из вас сольется с вечностью, но большая часть членов общины выберет служение людям.

— Это как? — не унимался рабби.

— Указывать путь ищущим. Как, например, Иоганн Себастиан Бах.

— Но ведь он не учитель, и никому никогда ничего не указывал, кроме нот?

— Растворения в божественном можно достичь при прослушивании определенной музыки, при чтении определенных книг, при созерцании художественных полотен, при просмотре некоторых кинофильмов, и даже в беседе с определенными людьми. Каждый учитель работает на своем поприще.

— Мне кажется, что я еще не готов, — пробормотал Ядринец.

— А кто определяет степень готовности? Ты сам? И какими критериями ты при этом пользуешься? То, чего все ждут и боятся, приходит само, как вспышка молнии, как гром среди ясного неба, как неожиданный порыв ветра, и обязательно тогда, когда не ждешь.

Одновременно с последним словом вдруг подул ветер, небо озарилось зарницей, и пророкотал гром.

— Да, как-то так, улыбнулся Лад.

И исчез. А мы оказались на берегу огненного озера.

— Стойте там, — проговорил знакомый голос.

Мы не шелохнулись.

— Вы здесь потому, что стремились к этому. Чего же вы хотите?

— Мы хотим настоящей свободы.

— Что для вас настоящая свобода?

— А разве она не определяется объективно?

— Конечно, нет. Итак, я подчеркиваю: «Что ДЛЯ ВАС настоящая свобода»?

— Свобода от собственных желаний, — тихо пискнул Менахем.

— Мы хотим чувствовать желания своего настоящего «я», — так же тихо сказал Афиноген, — без учета родительского воспитания, влияния окружающей обстановки, постигнутых наук, генной наследственности, векового естественного отбора, кармы, давления обстоятельств и всего такого прочего. То есть, услышать собственные души, в существовании которых мы не сомневаемся.

— А вы уверены, что настоящее «я» — одно? А может, их два, как у Роберта Льюиса Стивенсона в его «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда»? А может, три или четыре? Вы отдаете себе отчет в том, о чем просите? — спросил голос.

— Наверное, да, — неуверенно и вразнобой ответили мы.

— Учтите: обратного пути не будет. Каждый из вас волен сделать один шаг вперед для слияния со мной, или один назад — и все. А еще вы можете оставаться здесь сколь угодно долго.

В одном шаге от нас беззвучно кипело что-то наподобие жидкой лавы, сзади стояла неощутимая стена серой неопределенности, под ногами чувствовалось теплое шевеление почвы, вверху была бездна черного неба, воздух был прохладен и зво́нок. Я подумал, что обратно я, скорее всего, не вернусь, поэтому нужно попробовать воспользоваться своим новым умением и послать своему другу на Земле мыслеграмму, дернув тем самым за единственную оставшуюся ниточку, связующую меня с прошлым. Или даже отправить ему целый видеосюжет… Я сосредоточился, расслабился, ощутил, что «на том конце провода сняли трубку» и шагнул вперед.

***

Полдень. Глухой лес, полянка, колодец, маленькая, поросшая мхом и вросшая по самые окна в землю, избушка, деревянные фигурки знакомых богов на подоконнике. Вервие с сохнущими на нем подобиями одежды, несколько пролетов плетня с висящими на его стойках перевернутыми вверх дном глиняными кувшинами. Мухи, кузнечики, воробьи, запах девственной природы.

Я с длинными перевязанными на лбу волосами, в широкой холщовой рубахе с расстегнутым воротом, опоясанный бечевой, в портах и босиком. За спиной — котомка с шевелящимся — я точно это знаю — петухом.

Делаю шаг, другой. Как приятно ступать по теплой мягкой пыли! Подумал: «А как же вытереть ноги?», но, подойдя ближе к полуоткрытой двери, понял, что этого делать не надо — земляной пол по ту сторону порога был покрыт такой же пылью. А еще там была темнота. Переступив преддверие, я замер в ожидании пока привыкнут глаза и тут же услышал показавшийся знакомым мелодичный голосок: